Шкала докинза: Кто Вы по шкале «вера
Кто Вы по шкале «вера
Приятно почувствовать себя «большим социологом» уровня Левады или даже Мины Цемах (кто понимает). А что для этого надо? Провести опрос. Желательно — по животрепещущей для большинства проблеме. А тут как раз упоминавшийся мною в предыдущем посте «воинствующий атеист» Ричард Докинз в своей книге «Бог как иллюзия» предлагает любопытную классификацию, позволяющую каждому найти свое место по шкале «вера — неверие».Единственная проблема, на мой взгляд, состоит в том, что классификация не совсем полна. С человеком, определяющим себя как верующего (в той или иной степени), все ясно. Наличие веры, по-моему, всегда позитивно окарашено в эмоциональном плане. С человеком, который склонен определять себя, как агностика или атеиста, дело обстоит сложнее. Мне кажется, что оценка себя, как не принимающего безусловно гипотезу существования Бога, требует дополнительной дифференциации.
Поэтому для определяющих себя, как агностиков или атеистов (в той или иной степени), я предлагаю расширить классификацию с помощью дополнительной категории «Надеющийся». На первый взгляд определение «убежденный, но надеющийся атеист» выглядит дико. Но это не так, если вдуматься.
Мне кажется, что для большинства людей вопрос об их отношении к вере является значимым, но при этом очень частным и личным. Поэтому предлагаю провести АНОНИМНЫЙ ОПРОС по «шкале Докинза» (в моей редакции).
1. Убежденный теист. Стопроцентно верит в бога. Как говорил К. Г. Юнг: «Я не верю, я знаю».
2. Вероятность существования очень высокая, но не стопроцентная. Теист по существу. «Я не могу знать абсолютно точно, но глубоко верю и строю жизнь на основе того, что бог есть».
3. Вероятность выше 50 процентов, но ненамного. Фактический агностик со склонностью к теизму. «Не могу сказать, что убежден, но склонен полагать, что бог существует».
4. Вероятность равна 50 процентам. Абсолютно непредвзятый агностик. «Наличие и отсутствие бога одинаково вероятны».
5. Вероятность равна 50 процентам.
НАДЕЮЩИЙСЯ агностик. «Наличие и отсутствие бога одинаково вероятны, но я бы хотел, чтобы он существовал».
6. Меньше 50 процентов, но ненамного. Фактический агностик со склонностью к атеизму. «Не знаю, существует ли бог, но у меня есть сомнения».
7. Меньше 50 процентов, но ненамного. Фактический, но НАДЕЮЩИЙСЯ агностик со склонностью к атеизму. «Не знаю, существует ли бог, но у меня есть сомнения. Впрочем, я бы предпочел, чтобы он существовал».
8. Очень низкая вероятность, но не абсолютное отрицание. По существу атеист. «Я не могу знать с абсолютной точностью, но я полагаю, что вероятность существования бога очень мала, и я живу, полагая, что его нет».
9. Очень низкая вероятность, но не абсолютное отрицание. По существу НАДЕЮЩИЙСЯ атеист. «Я не могу знать с абсолютной точностью, но я полагаю, что вероятность существования бога очень мала, и я живу, полагая, что его нет, но искренне об этом сожалею».
10. Убежденный атеист. «Я знаю, что бога нет, аналогично тому, как Юнг знает, что он есть».
11. Убежденный, но при этом НАДЕЮЩИЙСЯ атеист. «Я знаю, что бога нет, аналогично тому, как Юнг знает, что он есть. Но сам этому знанию не рад».
Дамы и господа, интересно же узнать, какая из вышеназванных позиций наиболее популярна в ЖЖ, не правда ли? Жду ваших ответов. (Понятно, что можно выбрать только один из 11 предложенных вариантов).
разное / картинки, гифки, прикольные комиксы, интересные статьи по теме.
В книге «Бог как иллюзия» Ричард Докинз сформулировал шкалу веры из 7 пунктов от 1 (полностью верующий) до 7 (полностью неверующий).
Подробнее
Шкала Докинза 1. Сильный теист: «Я не сомневаюсь в существовании Бога. Я знаю, что он есть». 2. Обычный теист: «Я не уверен на 100%, но я верю, что Бог есть.» 3. Слабый теист: «Я совершенно не уверен, но склоняюсь к вере в Бога.» 4. Стогий агностик: «Существование и несуществование бога одинаково недоказуемы.» 5. Слабый атеист: «Я не знаю существует ли бог, но всё-таки я отношусь ✓ У * ^ скептически к его существованию.
» 6. Обычный атеист: «Я не уверен на 100%, но я думаю, что существование бога крайне неправдоподобно.» 7. Сильный атеист: «Я на 100% уверен, что бога нет.»Ричард Докинз,религия,антирелигия,демотиваторы про религию, юмор, шутки и приколы про религию,шкала веры,атеизм,вера,Клуб аметистов,клуб атеистов,разное,агностик,теист
Кто Вы по шкале Ричарда Докинза?
| Сильный теист | |
| 46 (3.7%) | |
| Обычный теист | |
| 20 (1.6%) | |
| Слабый теист | |
| 37 (2.9%) | |
| Строгий агностик | |
| 276 (22.0%) | |
| Слабый атеист | |
| 113 (9.0%) | |
| Обычный атеист | |
| 367 (29.2%) | |
| Сильный атеист | |
| 398 (31.7%) | |
Еще на тему
Итого: Вероятно, Бог, всё же, есть
В общем-то да, книга у Докинза, действительно великолепная. Он весьма ловко и стройно доказывает, что Бога нет. Доказывает, но не доказал. Ну для меня, по крайней мере. Не до конца.
Вся сложность вопроса для меня состоит лишь в том теперь, как дать определение тому Богу, существование которого мне ещё кажется вероятным. Не хотелось бы использовать для этого трусливую и беспомощную методику «белых пятен» (упомянутую в книге), отдавая на руководство Богу всё то, что пока объяснить не удаётся.Ну да ладно. Пока я читал книгу, я делал себе пометки. Получилось около полусотни. Здесь, конечно же, будет поменьше. Что-то перестало мне казаться важным, что-то объединено из нескольких в одну претензию. Пожалуй, скажу сразу, что книгу эту стоит прочитать каждому, кого вообще заботит, есть на самом деле Бог или нет. При этом, верующему человеку придётся перетерпеть первые страницы, они не очень аккуратно написаны (или переведены).
На самом деле, ответ очевиден. У людей бывают сокровенные темы, обсуждать которые они не хотят. Религия к такого рода темам, безусловно, относится. Думаю, любой сможет привести пару-тройку примеров того, о чём он не хотел бы говорить с другими людьми, что выводить на всеобщее обозрение. Религия имеет право на интимность и сокровенность и потому, по определению, в её обсуждение лезть просто так — не стоит.
Поясню подробнее свою позицию, если потребуется.
Атеизм — религия. В некоторых случаях. Ну например, в таких, когда атеизм растёт из нигилизма человека, его проповедующего. Я знаю уйму идиотов-атеистов, которые именно что верят, что Бога нет.
В этой книге изначально почти провозглашено: «если ты верующий, то идиот».
Это неверный посыл.
Добавлю ещё о фанатичности верующих и атеистов. У меня было много лекторов в университете. И мне не доводилось слышать с кафедры ничего вроде: «все атеисты идиоты». Зато слышать: «Вот мы в Бога не верим. Нормальные люди, по крайней мере» случалось.
Да, атеисты не хотят сжигать церкви (ну большинство, по крайней мере). Но у многих это так, потому что «в религии так прописано». К сожалению, нет статического исследования «вменяемости» верующих и неверующих. И мне с трудом представляется, как такое исследование можно провести. Но мне кажется, что в моём окружении «вменяемых» атеистов и верующих примерно поровну. Но это абсолютно субъективное ощущение и иным оно быть и не может.
1. Убеждённый теист: «Я не верю, я знаю», как говорил Юнг.
2. По существу, теист: «Я не могу знать абсолютно точно, но глубоко верю и строю свою жизнь на основе того, что Бог есть»
3. Агноистик со склонностью к теизму: «Не могу сказать, что убеждён, но склонен полагать, что Бог существует»
4. Убеждённый агноистик: «Наличие и отсутвие Бога одинаково вероятны»
5. Агноистик, со склонностью к атеизму: «Не знаю, существует ли Бог, но у меня есть сомнения»
6. По существу, атеист: «Я не могу сказать с абсолютной точностью, но я полагаю, что вероятность существования Бога очень мала, и я живу, полагая, что бога нет»
7. Убеждённый атеист: «Я знаю, что бога нет аналогично тому, как Юнг знает, что Бог есть»
Те, кто читают mi3ch‘а, с этой шкалой уже давно знакомы.
Он её у себя в блоге приводил. Не помню, правда, до или после своей публичной дискуссии с представителем церкви. Кстати, пару слов об этом… Полемика велась между упомянутым выше блогером и каким-то дьяконом. Что, вообще говоря, неправильно. Человек церкви — просто верит в Бога. У него нет никаких шансов логически обосновать свою позицию, просто потому, что он никогда этого не делал. Оставим это на его совести, но факт остаётся фактом. Спор должен был вестись между светскими людьми, один из которых своими умозаключениями дошёл до того, что Бог есть, а другой, что его нет.Эйнштейну приписывается цитата: «при помощи совпадений Бог сохраняет своё инкогнито». Я, всё-таки, допускаю, что Бог в нашу жизнь вмешивается. Каким образом? Невероятными совпадениями.
На каком именно уровне происходит изменение естественного хода событий?.. «В том вся тайна». Видимо, на таком, где законы физики нарушать нет необходимости. К этой теме вспоминается, не смейтесь, серия «House M.D.». В ней молодой человек, которого считали святым, попадает к доктору Хаусу, страстному атеисту, который все его чудеса в течение серии разоблачает. Но смущает невероятное количество совпадений, которое должно было произойти, дабы свершилась иллюзия чуда. Похожая ситуация встречается и в книге «Гиппопатам» Стивена Фрая, в которой главный герой выводит на чистую воду различного рода чудеса, но, опять же, требовалось для этого очень большое количество совпадений.
«Доказательства» Фомы Аквинского выглядят следующим образом:
1. Все в мире движется за счет чего-то другого, значит должен быть Один Перводвигатель. И этот Перводвигатель — Бог!
2. Все в мире происходит благодаря Причинно-Следственной связи. Причем пичина всегда идет вначале, а следствие — в конце. Значит, весь ряд мирских событий должен иметь некую Первопричину. Это и есть Бог!
3. Все, что происходит в мире, необходимо этому миру. Из пустоты можно получить только пустоту. Ничто рождает ничто. Значит, должно быть что-то, чье существование влечет за собой существование всего остального, обеспечивает Бытие всего мира. Это что-то и есть Бог!
Эти три весьма по делу, на мой взгляд, он объединил в одно и его «разорвал». И впрямь… Почему предел должен быть именно Богом?
4.
Все вещи в мире обладают разной степенью совершенства. Даже люди есть более совершенные и менее. Значит есть нечто «абсолютно более совершенное», к чему стремится любое несовершенство. Ето совершенство и есть Бог!
Это я и без помощи учёного могу опровергнуть… Во-первых, сам факт существования более совершенного и менее совершенного — очень субъективен. Во-вторых, опять же… Почему Бог?
5. Все в мире стремится к какой-то одной конкретной цели. Как человеческие поступки всегда имеют конкретную цель, ради которой совершаются, так есть и некая Цель, ради которой существует этот мир. Эта Цель — Бог!
И тут, как видно, всё очень печально… Ведь не является доказательством существования Бога, что мир сущетствует для чего-то. И, вероятней всего, он сущетсвует не «зачем-то», а «почему-то».
Опуская откровенные болтологические аргументы сущеcтвования Бога, вроде онтологического (представь себе что-то очень совершенное… Представил? Cмотри, ты это выдумал и единственным недостатком этого «совершенства» является то, что оно нереально. Cтало быть, совершенство должно быть реальным!) и ещё массы похожих, возьму на себя смелость вывести свои… Пояснить, почему я всё-таки верю в Бога.
1. Вы можете представить себе разговор двух органических соединений?
-Привет, я фосфолипид. Я образовался из фосфатных головок и липидных окончаний, так образом моя внешняя сторона гидрофильная, а внутреняя — гидрофобная.
-О, круто, а я — дезоксирибонуклеиновая кислота — самовоспроизводящаяся молекула!
-Прикольно. Давай я буду мембраной, а ты будешь отвечать за размножение будущей клетки, которую мы создадим?
-Давай!
И я — нет.
2. Я много рассуждал о сущности сознания. Что это такое. О том, что мы в действительности осознаём.
Пытался заглянуть вглубь себя и понять, чем я-таки действительно думаю. Отделимо ли то, что сейчас звучит в моей голове и диктует сейчас слова рукам для ввода на клавиатуру от тела? И.
.. модель с «душой» мне кажется очень вероятной. Я не знаю как с точки зрения науки объяснить понятия сознания и восприятия. Вдумайтесь. Ведь это просто нейроны и химические реакции. Вы можете только ими объяснить всю свою личность?
3. Смущает чёткое понятие «рода» в самой природе. Природа сама придумала эту ячейку, так чётко дифференциируемую от всех остальных. Возможно, когда я ещё глубже влезу в теорию Дарвина, я смогу понять, почему совершенно нет никаких переходных форм между родами, почему каждый род с биологической точки так обособлен и уникален.
4. Почти каждое событие в моей жизни в последствии могло быть мной объяснено с точки зрения разумного замысла. Настолько всё логичным представляется! Понятное дело, что доказательства от личного опыта не имеют особого веса, кроме как для человека, их декларирующих. Но для меня имееют, и поэтому, собственно, я в Бога и верю. Но если этот аргумент останется последним, а не в нагрузку, как сейчас, то я действительно буду вынужден признать, что Бога почти наверняка нет.
Конечно, для конкретной личности, «доказательства от личного опыта» кажутся самыми убедительными. И их в моей жизни были предостаточно. Но, надо признать, они действительно по определению не могут иметь большого веса.
Также немного иронично могу заметить, что случай, произошедший с олимпийской сборной России, которую впреддверии олимпиады сводили в Храм с присущим подобным событиям пафосом и фарсом, а после она с треском на ней провалилась, как ни что иное доказывает существование Бога. Я бы на его месте поступил примерно так же:)
Стоит также упомянуть о «шести постоянных». Это такие постоянные в нашей вселенной, которые если чуть изменить, воссоздали бы совершенно иные условия, в которых жизнь бы не зародилась. Для того, чтобы все эти значение были именно там, где нужно, необходима просто невероятная случайность! Для такого рода малой вероятности потребовалось бы громаднейшее количество случаев, в нашем случае, вселенных.
Об этом в своей книге говорит Докинз. Все эти вселенные должны существовать либо в пространстве, либо во времени. Верится, что со временем физика достигнет таких высот, когда получится доказать, либо опровергнуть их существование. И тогда…
Ещё кое-какие аргументы, уже не мои, есть в ссылках внизу.
«Два младенца разговаривают в утробе матери:
-Говорят, что там, по ту сторону, — целый мир, полный невиданный чудес, потрясающий и огромный!
-Ха! Тоже веришь в эти поповские сказки?!»
что, само собой, не умоляет правоты Докинза.
Вспоминается, к тому же, ещё кое-что. Жан-Батист Перес в своё время написал книгу «Почему Наполеон никогда не существовал?» где с фактами в руках показал, что французский император — вымышленный персонаж.
Отношение к истории у меня весьма однозначное — к ней бессмысленно взывать в подобного рода диалогах.
Продолжая тему Иисуса… Мистер Докинз спрашивает: «зачем Иисус призывал отречься от своих семей? Не также ли поступают секты сейчас?»
На это отвечу притчей:
Один, пусть будет, сенсей, позвал к себе в дом своего ученика.
Тот зашёл и спросил: «ты звал меня, сенсей?». Тот ответил: «Я звал тебя одного. Зачем ты привёл сюда толпу этих людей?». «Здесь нет никого, я один!». «Нет, с тобой жена, ребёнок, корова и баран. Зайди сюда без них».
Думаю, суть ясна, отрешение от многих земных сует было необходимо Христу от своих учеников, для полноценного восприятия ими его учения.
И странно, что Докинз не понимает, зачем Богу потребовалось умервщлять Христа, чтобы простить грехи. «Так не мог?». Не мог, Ричард, должно было быть всё показательно, дабы его страдания в будущем напоминали людям о том, что хорошо, что плохо.
Полностью разделяю его позицию. Как и то, что её должны преподавать светские учителя и как литературное произведение. У нас нечто подобное в школе было. И хорошо, что было.Вероятно, продолжение следует.
Ссылки по теме:
http://warrax.net/Satan/xians/ARGMNTS.htm
http://www.ateismy.net/content/polemika/collins_vs_dawkins.html
Является ли «научное богословие» интеллектуальным нонсенсом? Диалог с Ричардом Докинзом : Богослов.RU
Является ли «научное богословие» интеллектуальным нонсенсом? Диалог с Ричардом Докинзом
Недавно вышедшая на русском языке книга Р. Докинза «Бог как иллюзия» вызвала как в интернет-сообществе, так и в печати оживленную дискуссию о характере диалога науки и религии в современном мире. В данной статье, являющейся первой главой книги «Порядок вещей», автор, профессиональный биолог и богослов, дает обстоятельный ответ на вызовы христианскому богословию, представленные в сочинениях проф. Докинза.
<!—[if !vml]—>Основное утверждение научного богословия заключается в том, что между методами и утверждениями естественных наук и христианским богословием может существовать фундаментальная синергия. Это поднимает множество вопросов, среди которых наиболее важным является вопрос о том, не является ли это предположение фатально ошибочным с самого начала. Если же существующая фундаментальная дивергенция является не более чем фундаментальным противоречием между христианским богословием и естественными науками, не означает ли это, что такой диалог невозможен, незаконен и лишен смысла?
Таков взгляд Ричарда Докинза, который считается сегодня в англоязычном мире наиболее плодовитым и агрессивным защитником концепции науки, которая «устраняет необходимость в Боге».
Ввиду важности этой точки зрения необходимо рассмотреть ее более детально. Докинз является, возможно, одним из наиболее сильных критиков любого богословского рассмотрения реальности. Его образ как популяризатора естественных наук побуждает меня ответить ему.
Но существует второй аспект личности Докинза, который также требует ответа. Он больше, чем популяризатор науки — скорее, он является таким популяризатором, который имеет сильную убежденность в некоторых идеях, имеющих непосредственное отношение к богословию, рассматривая себя как светского человека, находящегося вне стен Церкви. Поскольку научное богословие рассматривает себя как богословие публичное, очевидно важно заняться рассмотрением публичного восприятия острых трений между наукой и богословием.
Согласно Докинзу, наука смела Бога с публичной арены и перевела Его в низший ранг нашей культуры. Бог отходит в свои интеллектуальные и культурные кварталы (такие как университетские факультеты теологии) — но и это только временно. Это просто вопрос времени, поскольку прогресс науки окончательно уничтожит последние воспоминания о Боге в человеческом сознании, и мир в результате станет лучше. Таково популярное восприятие послания сочинений этого популяризатора науки и апологета атеизма из Оксфорда. В этом эссе я хочу поднять некоторые фундаментальные проблемы, связанные с этим восприятием. Я намереваюсь быть уважительным и честным, но думаю, что одно необходимо прояснить с самого начала — я убежден, что выводы Докинза относительно религии и богословия являются концептуально ненадежными, интеллектуально преждевременными и, очевидно, недостаточно обоснованными.
Впервые я пересекся с Докинзом в 1977 году, когда прочитал его первую и главную книгу «Эгоистичный ген». В это время я завершал свою докторскую диссертацию на факультете биохимии Оксфордского университета под гениальным руководством профессора сэра Джорджа Рэддея, который стал впоследствии исполняющим директором Совета по медицинским исследованиям.
Я пытался представить, каким образом биологические мембраны способны действовать столь успешно, развивая новые физические методы своего поведения. Книгой, считавшейся научно-популярным сочинением, я был удивлен. Однако рассмотрение религии Докинзом, и в особенности его мысли о «Боге-меме» показались мне неудовлетворительными. Докинз сделал несколько неуклюжих попыток дать объяснение идее «веры» без установления какого бы то ни было аналитического или аргументационного базиса своей рефлексии. Я был удивлен этим и сделал тогда некоторые заметки, а двадцать пять лет спустя, наконец, представил разъяснение своей позиции в своей книге «Докинз: Бог: гены, мемы и смысл жизни»[1].
Тем временем Докинз выпустил серию замечательных и провокационных книг, каждая из которых вызывала мой интерес и восхищение. Вслед за «Эгоистичным геном» вышли «Расширенный фенотип» (1981), «Слепой часовщик» (1986), «Река из Эдема» (1995), «Восхождение на гору невероятного» (1996), «Расплетая радугу» (1998), собрание эссе «Капеллан дьявола» (2003), и, не так давно, — «Сказка о предке» (2004). Невозможно не заметить изменений, которые произошли в тоне и фокусе сочинений автора. Как указывает в рецензии на книгу «Капеллан дьявола» философ Майкл Рьюз, «внимание Докинза перескочило с сочинений о науке для популярной аудитории к всесторонней атаке христианства»[2]. Замечательный популяризатор науки стал диким антирелигиозным полемистом, скорее, проповедующим, нежели аргументирующим свою позицию[3]. И все же я до сих пор в удивлении. Позвольте мне объяснить.
Докинз эрудированно и искусно пишет о вопросах эволюционной биологии, очевидно, мастерски разбираясь в тонкостях этой области и в обширной исследовательской литературе. Однако когда он приступает к рассмотрению каких-либо вопросов о Боге, мы попадаем в совершенно другой мир. Это мир школьника, полемизирующего с обществом, ссылающегося на довольно горячие, с энтузиазмом сделанные утверждения, пахнущие некоторыми сильными преувеличениями и более чем случайной ошибочной интерпретацией (случайной, я могу вас уверить).
И все это для того, чтобы сделать правдоподобными некоторые неглубокие высказывания — аргументы, которые, когда я был школьником, убеждали меня, будто атеизм является единственным мнением мыслящего человека. Но это было тогда. А что сейчас?
Подход, который я использую в этом эссе, прост: я хочу сделать вызов той интеллектуальной связи между естественными науками и атеизмом, которая наполняет сочинения Докинза. Начиная с дарвиновской теории эволюции, Докинз подходит к абсолютно атеистическому мировоззрению, которое проповедует с мессианской целью или недосягаемой уверенностью. Если он прав, тогда вся затея научного богословия должна быть в лучшем случае печальной интеллектуальной ошибкой, показывая полное отсутствие рассудительности автора, а в худшем случае полным научным обманом. Но является ли эта связь между наукой и атеизмом чем-то похожим на то, в чем хочет убедить нас Докинз? Моим намерением не является критика науки Докинза; это прерогатива научного сообщества. Скорее, я хочу исследовать глубоко проблематичную связь между научным методом и атеизмом, которую Докинз временами просто предполагает, а временами и явно защищает, и которая, если она хотя бы частично справедлива, должна низвергнуть проект научного богословия.
Во-вторых, я восхищаюсь способностью Докинза предоставлять обоснованную аргументацию. Утверждения должны быть основаны на доказательстве, а не на предубеждении, традиции или невежестве. Это относится к его убежденности в том, что люди, которые верят в Бога, делают так перед лицом свидетельства, которое придает такую страсть и энергию его атеизму.
В сочинениях Докинза религиозные люди демонизируются как бесчестные, лживые, глупые и жульничающие, не способные к честному размышлению о реальном мире и предпочитающие изобретать ложный иллюзорный мир, в который входят опрометчивые, молодые и наивные.
Дуглас Адамс вспомнил одно замечание Докинза: «В действительности я не думаю, что я невежественен, однако я нетерпим к людям, которые не разделяют со мной той же скромности перед фактами»[4]. Здесь можно невольно вздрогнуть от напыщенности, которая будет напоминать христианам легендарных в своей праведности фарисеев. Хотя в этом предложении содержится важный посыл: необходимость рассуждать на основании доказательств. Докинз делает вызов богословам. Почему вы верите в это? Фактически, почему вы верите во что-либо? Я полагаю, что признание этой необходимости — и принятие соответствующих действий на основе этого — полностью инкорпорируется в научное богословие.
В качестве первого шага будет полезно рассмотреть основные причины того, почему Докинз столь критичен к религии и богословию. В этом эссе я предлагаю рассмотреть пять областей критики Докинзом религии и теологии, прослеживая траекторию его аргументации, а также поднять вопрос об основаниях этой аргументации. Эта критика разбросана по всем его сочинениям, и будет полезно собрать ее воедино, чтобы дать согласованный взгляд и показать, в какой степени она угрожает проекту научного богословия[5]. Хотя временами я и буду рассматривать некоторые следствия христианского богословия — и то главным образом с целью корректировки ошибочного понимания Докинза — тем не менее, будет очевидно, что большинство позиций, о которых будет идти речь, основаны на истории и философии естественных наук. Перед тем, как перейти к полному рассмотрению и критике, кратко представлю те пять областей, которые мы будем исследовать:
1. Для Докинза естественные науки обладают способностью объяснить мир, устраняя необходимость обращения к другим интеллектуальным дисциплинам, таким как богословие.
Концептуальное пространство богословия устраняется научным прогрессом.
2. Докинз утверждает, что научный метод вообще и дарвинизм в частности сделали веру в Бога излишней или интеллектуально невозможной. Принятие дарвинистского мировоззрения означает принятие атеизма. Хотя эта тема проникает через все сочинения Докинза, особенно детально она рассмотрена в книге «Слепой часовщик».
3. Докинз настаивает на том, что религиозная вера является ничем иным как «слепой верой в отсутствии свидетельств»[6], а потому полностью противоречит научному методу.
4. Согласно Докинзу, причина того, что вера в Бога остается широко распространенной, обусловлена эффективностью ее средств пропаганды, а не согласованностью с аргументами. Эта эффективная передача обусловлена тем, что Докинз называет «мем» или «вирус», который так или иначе инфицирует здоровые умы.
5. Религия предполагает и распространяет жалкий, ограниченный и искаженный взгляд на вселенную в противоположность замечательному и прекрасному видению естественных наук.
Мы рассмотрим эти аргументы.
Универсальная форма естественных наук
Докинз позиционирует себя как одного из наиболее красноречивых и откровенных сторонников универсальной формы научного метода. Наука является единственным надежным инструментом, которым мы обладаем, чтобы понять мир. Этот взгляд, находящий отражение во всех сочинениях Докинза, особенно акцентирован в книге «Расплетая радугу», которая может рассматриваться как энергичная защита универсальной формы, концептуальной элегантности и эстетической плодотворности естественных наук[7]. Эта идея не является специфичной для Докинза, который здесь отражает редукционистский подход к реальности, представленный в сочинениях таких авторов, как Френсис Крик[8]. Но все же этот подход нельзя поддерживать[9]. В своей утонченной недавней критике философской ущербности большинства современных научных сочинений, в частности в области нейронаук, Беннетт и Хакер делают три фундаментальных замечания, которые лежат в основе наивного взгляда, будто «наука объясняет все»[10].
Прежде всего, не существует в действительности такой вещи как «объяснение мира» — существует только объяснение явлений, которые наблюдаются в мире. Во-вторых, научные теории не могут и не имеют намерения описывать «все в мире». Право, экономика и социология могут быть приведены в качестве примеров дисциплин, которые занимаются феноменами, специфичными для них, без какого-либо подчинения естественным наукам. Используя язык критического реализма, который лежит в основании проекта «научного богословия», можно сказать, что реальность является стратифицированной, и каждый уровень требует исследования и интерпретации с использованием методов и концепций, соответствующих этой страте. В-третьих, существует множество вопросов, которые по своей природе должны быть признаны лежащими за рамками законной формы научного метода, как, например, объяснение падения Римской империи, возникновение протестантизма или начало Первой мировой войны. К таким вопросам относится также и вопрос о том, существует ли цель в природе. Он обычно исключается из споров в рамках естественных наук, особенно эволюционной биологии. В то же время нельзя утверждать, что это незаконный вопрос для человека. Просто необходимо признание, что в силу своих методов и их правильного применения естественные науки не способны ответить на эти вопросы. Проблема не в том, что этот вопрос является незаконным или бессмысленным; просто необходимо понять, что он лежит за рамками научного метода. Решительная помолвка Докинза с «универсальным дарвинизмом» приводит его к предположению, что эта «теория всего» может рассматривать такие вещи. Однако, как я надеюсь показать в дальнейшем, такие надежды являются теоретически неоправданными.
Дарвинизм и невозможность богословия
А что можно сказать о законности самого богословия? Докинз дает поразительно простой пример ответа на этот вопрос. Эволюционный процесс не оставляет концептуального пространства для Бога, и, следовательно, для какой-либо интеллектуальной дисциплины, называемой «богословие» — без того, чтобы оно могло быть объяснено посредством рационального научного объяснения патологического или отклоняющегося умственного процесса, который приводит некоторых людей к вере в Бога, когда в действительности такой Бог не существует.
Все, что древние поколения объясняли посредством апелляции к божественному Творцу, может быть объяснено в рамках дарвиновской парадигмы. Нет никакой нужды верить в Бога после Дарвина. Человечество было ребенком. Теперь мы выросли и отвергли детские объяснения. И Дарвин является тем, кто отмечает эту решительную точку перехода. Интеллектуальная история, таким образом, разделена на две эпохи: до Дарвина и после Дарвина. Как полагает Джеймс Уотсон, открыватель структуры ДНК: «Чарльз Дарвин в конечном итоге будет рассматриваться как более влиятельная фигура в истории человеческой мысли, чем Иисус Христос или Мухаммед».
Сказать по правде, эти исторически некомпетентные взгляды, часто возвышающие Дарвина до нелепых уровней, являются широко распространенными в кругах эволюционных биологов. Например, в своем введении в концепцию эволюции Эрнст Майр делает поразительное утверждение, что «Происхождение видов» Дарвина «почти без посторонней помощи повлияло на секуляризацию науки»[11], совершенно не понимая очевидность исторической абсурдности этого утверждения. Возможно, несправедливо выделять здесь Майра, так как он просто следует знакомому упрощению истории культуры, которое можно найти во многих популярных эволюционных сочинениях, которые уже давно дискредитированы серьезной исторической наукой. Даже беглое прочтение ответа Дарвину британских и американских интеллектуальных кругов показывает, насколько все это является диким преувеличением, историческим нонсенсом, который был принят в результате факта простого бесконечного некритического повторения первоначальной ошибки[12]. Реальность гораздо более сложна; если кто-то говорит о «секуляризации» науки, необходимо рассмотреть гораздо большее количество факторов, охватывающих период почти в столетие, нежели провозглашать одного человека или одну книгу повлиявшими на такое изменение в установившемся мышлении. Следуя линии «Дарвин изменил все», Докинз утверждает, что до Дарвина было возможно рассматривать мир как нечто, задуманное Богом; после Дарвина мы можем говорить только об «иллюзии замысла».
Дарвиновский мир не имеет цели, и мы обманываем себя, если думаем иначе. Если вселенная не может быть описана как «благо», она также не может быть описана и как «зло»[13].
Во вселенной слепых физических сил и генетической репликации некоторые люди склонны к тому, чтобы причинять боль, другие к тому, чтобы быть счастливыми, и вы не найдете в этом никакой гармонии или причины, никакой справедливости. Вселенная, которую мы наблюдаем, имеет именно те свойства, которые мы должны ожидать, если не существует вообще ни замысла, ни цели, ни зла, ни добра, ничего, но слепое безжалостное безразличие.
Но некоторые настаивают, что на самом деле у вещей есть «цель», и приводят свидетельства замысла вещей в поддержку этого. Так, например, подобные критики утверждают, что внутренняя структура глаза человека указывает на нечто, что не может быть объяснено посредством естественных сил, и это обязывает нас апеллировать при объяснении к божественному Творцу. Как иначе можем мы объяснить огромные и сложные структуры, которые мы наблюдаем в природе?[14] Докинз отвечает на это в двух своих книгах — «Слепой часовщик» и «Восхождение на гору невероятного». Фундаментальный аргумент, общий для обеих книг, заключается в том, что сложные вещи эволюционируют из простых в течение длительного периода времени[15]. Живые вещи «задуманы» слишком невероятно и слишком прекрасно, чтобы возникать случайно. Но тогда каким образом они возникли? Ответ Дарвина заключается в постепенном пошаговом преобразовании из несложных начал, из первоначальных сущностей, достаточно простых, чтобы возникнуть случайно. Каждое последующее изменение в постепенном эволюционном процессе по отношению к его предшественнику было достаточно простым, чтобы возникнуть случайно. Но вся последовательность накопленных шагов конституирует нечто отличное от случайного процесса. Что можно сказать об этом в высшей степени невероятном развитии, нуждающемся в огромном периоде времени для своего осуществления? Докинз исследует его с использованием метафоры «гора невероятного».
Если рассматривать ее с одного угла, со стороны «высоких, вертикальных скал», она кажется недоступной для восхождения. Но если посмотреть на нее с другой стороны, гора «мягко откроет пологий склон, покрытый травой, по которому можно постепенно и легко взойти к далеким вершинам»[16]. «Иллюзия замысла», утверждает Докинз, возникает вследствие того, что мы интуитивно рассматриваем структуры как слишком сложные для того, чтобы они могли возникнуть случайно. Отличным примером является человеческий глаз, приводимый некоторыми сторонниками божественного замысла и непосредственного осмысленного творения мира как надежное доказательство существования Бога. В одной из наиболее детальных и аргументированных глав «Восхождения на гору невероятного» Докинз утверждает, что при достаточном времени даже такой сложный орган может возникнуть из чего-либо более простого[17].
Все это обычный дарвинизм. Но что нового в этом, так это ясность представления и детальная иллюстрация и защита этих идей посредством разумно подобранных примеров и тщательно продуманных аналогий. Здесь Докинз является скорее приверженцем мировоззрения дарвинизма, нежели биологической теории; он не колеблется в принятии аргументов, выходящих далеко за чисто биологические рамки. Слово «Бог» отсутствует в индексе «Слепого часовщика» именно потому, что Бог отсутствует в дарвиновском мире, в котором живет и который восхваляет Докинз[18]. Но Докинз не намерен останавливаться на этом. Некоторые могут сделать вывод о том, что дарвинизм предполагает агностицизм. Но это не так: согласно Докинзу, Дарвин толкает нас к атеизму. И здесь-то начинаются проблемы. Докинз с уверенностью продемонстрировал, что может быть предложено чисто естественное описание того, что известно об истории и настоящем состоянии живых организмов. Но почему это должно приводить к выводу о том, что Бог не существует? На самом общем уровне является общепризнанным, что научный метод не способен судить о гипотезе Бога ни положительно, ни отрицательно.
В силу своей природы научный метод неспособен к решению вопроса о Боге. Те, кто полагают, что такой метод доказывает или ниспровергает Бога, выталкивают этот метод за его законные пределы, и, таким образом, рискуют дискредитировать его.
В 1992 году, критикуя антиэволюционную работу, которая утверждала, что дарвинизм является с необходимостью атеистическим, Стивен Джей Гоулд отметил, что наука просто не может по характеру своих методов решать вопрос о возможном вмешательстве Бога в природу. Мы ни утверждаем, ни отрицаем этого; мы просто не можем комментировать это как ученые[19]. Гоулд справедливо настаивает на том, что наука может работать только с натуралистическими объяснениями; она не может ни утверждать, ни отрицать существование Бога. Предельная линия для Гоулда заключается в том, что дарвинизм действительно не имеет отношения к существованию или природе Бога. Для Гоулда является наблюдаемым фактом то, что эволюционные биологи являются и атеистами, и теистами: он приводит такие примеры, как гуманист-агностик Дж.Дж. Симпсон и русский православный христианин Феодосий Добжански. Это приводит его к заключению: «Или половина моих коллег чрезвычайно глупа, или дарвиновская наука является полностью совместимой с традиционными религиозными верованиями — и в равной степени с атеизмом». Если дарвинисты выбирают путь догматизации вопроса об отношении к религии, они выходят за рамки чисто научного метода и переходят в область философии. Природа снисходительна к прочтению и атеистом, и теистом, и агностиком — но не требует ни одного из этих подходов. Или вывод не может быть достигнут вообще в таких вопросах, или он достигается на других основаниях.
Мы видим здесь важную позицию, которая является интегральной для проекта «научного богословия» — а именно, что сама природа может быть интерпретирована различным образом, каждый из которых может считаться легитимным по отношению к естественным наукам, и ни один из которых в действительности не является для них необходимым[20].
Если использовать текстуальную метафору, то «природа» является книгой, которая может быть прочитана различными способами, ни один из которых не является самоочевидным или необходимо «правильным» прочтением. Книга природы может быть прочитана христианским, атеистическим или агностическим образом. Ни один из них не является необходимым; все могут претендовать на правильное описание.
Одна из наиболее поразительных вещей в атеизме Докинза — это уверенность, с которой он утверждает неизбежность этого атеизма. Это курьезная уверенность, неуместно курьезная для всех, кто знаком с философией науки. Как часто указывал Ричард Фейнман (1918-1988), нобелевский лауреат по физике 1965 года за вклад в квантовую электродинамику, научное знание представляет собой совокупность утверждений различной степени достоверности — некоторые более достоверны, некоторые менее, но никогда абсолютно[21]. Докинз выводит атеизм из «книги природы», как если бы это был вопрос чистой логики. Атеизм утверждается так, как если бы он был единственным возможным выводом из серии аксиом. Докинз представляет дарвинизм как интеллектуальную дорогу к атеизму. В реальности, интеллектуальная траектория, очерченная Докинзом, в лучшем случае приводит к агностицизму. Между дарвинизмом и атеизмом есть существенная логическая пропасть, которой Докинз предпочитает мост риторики, нежели доказательств. Если он желает достигнуть надежных выводов, они должны иметь другие основания.
Вера и доказательство в науке и богословии
«Вера означает слепое доверие при отсутствии доказательств, даже если доказательства «в зубах»»[22]. Этот взгляд, присутствующий еще в сочинениях до 1976 года, играет для Докинза решающую роль в критике религии и богословия и является одним из выражений того «ядра убеждений», которое определяет отношение ученого к религии. Иногда Докинз усиливает это ядро убеждений (например, утверждая, что вера есть «вид ментальной болезни»)[23], но нигде он не подвергает свое определение столь необходимому тщательному исследованию.
Действительно ли именно это христиане подразумевают под верой? Откуда проистекает подобное утверждение?
Как мы отмечали, Докинз утверждает, что вера «означает слепое доверие при отсутствии доказательств, даже если доказательства «в зубах»». Однако Докинз не представляет защиты своего определения, которое имеет мало отношения к смыслу этого слова, и тем более к его религиозному смыслу. Не предлагается никакого доказательства, что это утверждение представляет мнение религиозных людей. В поддержку этого утверждения не цитируется никакой авторитетный источник. В действительности, конечно, это собственное определение Докинза, сконструированное риторически с собственной полемической программой в уме, представленное как если бы это была характеристика тех, кого он желает критиковать. Оно, возможно, представляет один из наиболее характерных примеров «соломенного человека» в современных антирелигиозных сочинениях.
Я не сомневаюсь, что Докинз на самом деле убежден в том, что религиозные люди утверждают, будто вера в действительности является «слепой уверенностью». Хотя, поскольку он желает публичных споров, он должен оперировать общепринятым определением. Я не имею возражений против того, что Докинз критикует идеи христианской веры. Но я не вижу причин позволять ему неправильно интерпретировать эти идеи или позволять ему развивать полемические определения «веры» с целью набора очков в полемике. То, что большинство христианских авторов не принимают такого определения — это простой факт. Но это ядро веры Докинза, которая определяет каждый аспект его отношения к религии и религиозным людям. Концепция веры, которую стремится критиковать Докинз, не является христианской концепцией веры.
Один раз Докинз уходит от грубого обобщения и цитирует христианского автора по вопросу о природе веры. Он использует писателя II века Тертуллиана (160-225) для особенно едкого комментария при рассмотрении двух цитат из его сочинений: «Это несомненно, ибо невозможно», и «в это все верят, потому что это абсурдно»[24].
У Докинза мало времени для рассмотрения такого нонсенса. По его мнению, подход Тертуллиана — как засвидетельствовано двумя приведенными цитатами — совершенно такой же, как Белой королевы в сказке Льюиса Кэролла «Зазеркалье», которая настаивала на вере в шесть невозможных вещей перед завтраком. И это цитирование Тертуллиана является одним из очень немногих случаев, когда Докинз касается серьезных представителей христианской богословской традиции, поэтому я предлагаю рассмотреть его комментарий со всей серьезностью и посмотреть, откуда он взят.
Прежде всего, необходимо пояснить, что Тертуллиан никогда не писал слов «в это все верят, поскольку это абсурдно». Эта ошибочная интерпретация приписывается ему часто, особенно в сочинениях сэра Томаса Брауна, которого Докинз также цитирует здесь. Но это ошибочное цитирование, которое известно уже достаточно давно[25]. Итак, по крайней мере, мы можем с уверенность утверждать, что Докинз не читал самого Тертуллиана, но взял эту цитату из ненадежного, хотя и влиятельного вторичного источника.
Тертуллиан, однако, написал слова «несомненно, ибо невозможно»[26]. Контекст, однако, делает очевидным, что он совершенно не высказывался в пользу «слепой веры». В этом пассаже, в противоположность тому, что думает Докинз, Тертуллиан не обсуждает отношение веры и разума или доказательную основу христианства. Смысл высказывания в том, что христианское Евангелие является глубоко контр-культурным и контр-интуитивным в своем акценте на центральности смерти Христа на Кресте. Так почему кто-то желает утверждать это, если по стандартам мудрости это неправдоподобно? Затем Тертуллиан пародирует пассаж из «Риторики» Аристотеля, утверждающего, что экстраординарное утверждение может быть истинным именно потому, что оно выходит за рамки обычного. Это был риторический прием, нацеленный на тех, кто был знаком с Аристотелем. С 1916 года стало очевидно, что Тертуллиан в этом высказывании творчески использовал некоторые идеи Аристотеля.
Джеймс Моффат, который впервые указал на это, замечает очевидную абсурдность слов Тертуллиана, перед тем как обратить внимание на это поверхностное суждение: это один из наиболее дерзких парадоксов у Тертуллиана, одно из кратких, говорящих предложений, в котором он, не колеблясь, разрушает смысл слов для того, чтобы акцентировать внимание. Он умышленно преувеличивает для того, чтобы обратить внимание на истину, которую он говорит. Эта фраза часто ошибочно цитируется, и еще более часто предполагается, что она содержит иррациональное предубеждение, как если бы он презирал и отвергал значение интеллекта в религии — предположение, которое не выдерживает критики при первом же знакомстве с сочинениями африканского отца[27].
Но это только один из серии аргументов в пользу христианской веры, которые использует Тертуллиан, и совершенно неправильно определять все его отношение к рациональности на основании одной изолированной фразы[28]. Отношение Тертуллиана к разуму со всей определенностью видно в следующем высказывании: «Итак, разум является свойством Бога, так как не существует ничего, что Бог, Творец всех вещей, не предвидел, расположил и определил посредством разума. Более того, не существует ничего, чего Бог не пожелал исследовать и понять посредством разума»[29]. Основная линия мысли в том, что не существует пределов того, что может быть «исследовано и понято разумом». Тот же Бог, который создал человечество со способностью разума, ожидает, что этот разум будет использован в исследовании и представлении мира. И на этой позиции стоит подавляющее большинство христианских богословов современности, и так было и в прошлом. Несомненно, есть исключения. Но Докинз, кажется, предпочитает рассматривать исключения, как если бы они были правилом, не предлагая никакого свидетельства в поддержку этого весьма спорного заключения. Вера, говорит нам Докинз, «означает слепое доверие при отсутствии доказательств, даже если доказательства «в зубах»». Возможно, именно так думает Докинз; однако, не так думают христиане.
Позвольте мне представить определение веры, предложенное У.Х. Гриффит-Томасом (1861-1924), англиканским богословом, который был одним из моих предшественников на посту руководителя Уиклиф-холла в Оксфорде. Определение веры, которое он предлагает, является типичным для любого христианского автора: «Вера влияет на всю природу человека. Она начинается с убеждения разума, основанного на адекватном свидетельстве; она продолжается в уверенности сердца или эмоциях, основанных на убеждении, и она венчается согласием воли, посредством которой выражаются убеждение и уверенность»[30]. Это хорошее определение, синтезирующее ключевые элементы, характерные для христианского понимания веры, и в то же время показывающее характерную озабоченность проповедника тремя составляющими проповеди, которые начинаются с одной и той же буквы алфавита (в англ. языке — прим. ред.) Для Гриффина-Томаса вера «начинается с убеждения разума, основанного на адекватном свидетельстве». Другие христианские авторы с легкостью бы поддержали эту позицию[31]. В любом случае, Докинзу следовало бы продемонстрировать на основании строгих аргументов, что его искаженное и бессмысленное определение «веры» является характеристикой христианства. Фальшивая апелляция к Тертуллиану вряд ли добавит уверенности его позиции.
В высшей степени упрощенная модель рассуждения, предложенная Докинзом, признает только два варианта: 0 % вероятность (слепая вера) и 100 % вероятность (вера, вызванная неоспоримым свидетельством). Все же большая часть научной информации нуждается в том, чтобы обсуждаться в терминах вероятностных заключений, достигаемых на основе доступных свидетельств. Такие подходы широко используются в эволюционной биологии. Например, Эллиот Собер предложил понятие «модус Дарвина» для аргументации в пользу общего дарвинистского предка на основе настоящих сходств между видами[32]. Этот подход может работать только на основе вероятности, приводя к вероятностным суждениям. В этом нет никакой проблемы.
Он является попыткой количественно оценить надежность выводов. Но я не вижу никакого признания Докинзом необходимости вероятностных суждений или достижения заключений, которые подтверждены, хотя и не доказаны окончательно, определенными свидетельствами.
Интересно обратиться от этого, довольно сырого анализа образа наших суждений к более тщательным аргументам Ричарда Суинберна, бывшего ранее профессором философии религии Оксфордского университета, и использующего теорию вероятностей для того, чтобы оценить достоверность веры в Бога — или, в более узком смысле, христианской веры в то, что Иисус Христос есть Воплощенный Бог[33]. Я не ожидаю, что Докинз согласится с теистическим выводом Суинберна или его провокационными вычислениями высокой вероятности существования Бога. Но я желаю ему показать то же пристальное внимание к деталям оценки относительной вероятности веры и неверия вместо используемых им обычных популистских риторических предубеждений.
Прежде всего, Докинз, а не Суинберн позиционировал себя как ученого. Однако здесь существует также и другой вопрос. Многие из большой склонности к философии желают задать Докинзу вопрос: признавая, что естественные науки получают свои выводы из наблюдаемых данных, как может он быть столь уверен в атеизме? Временами Докинз говорит с убеждением истинно верующего об определенном отсутствии Бога. Это как если бы атеизм был неизбежным результатом подобных логических аргументов. Но как можно достичь такой уверенности, когда естественные науки не являются дедуктивными по своим методам?
Эта трудность озадачила меня во время чтения работ Докинза. Определенности в его ответе нет, а потому необходимо предпринять огромный труд, чтобы не сделать преждевременных выводов. Так как же Докинз пришел к уверенности в отсутствии Бога? Другие исследовали подобные свидетельства и пришли к совершенно противоположным выводам.
Как становится ясно из вышесказанного, настойчивое убеждение Докинза о том, будто атеизм является единственным законным мировоззрением для естествоиспытателя — в высшей степени ненадежное суждение. Мое беспокойство не ограничивается искаженными примерами, которые Докинз использует в поддержку своих убеждений; я обеспокоен более дикостью, с которой он утверждает свой атеизм. Очевиден ответ: основания атеизма Докинза лежат не в его науке, а в чем-то ином — в том, что обусловливает столь эмоциональный аспект его убеждений. Но все же я не натолкнулся на что-либо, что побуждает сделать меня этот вывод. Ответ должен лежать где-то в другом месте.
Я начал искать ответ на мой вопрос во время тщательного анализа специфического стиля рассуждения, который мы находим в сочинениях Докинза. В важном сравнительном исследовании Тимоти Шанахан указывает на то, что подход Стивена Джея Гоулда к вопросу об эволюционном прогрессе определяется индуктивным подходом, основанным, главным образом, на эмпирических данных[34]. О Докинзе он говорит, что он «занимался разработкой логики «»адаптационистской философии» для дарвиновского рассуждения». Это предполагает, что заключения Докинза определяются набором логических предпосылок, которые, в конечном счете, хотя и косвенным образом, основаны на эмпирических данных. «Сама природа правильного дедуктивного аргумента такова, что из определенных предпосылок с логической необходимостью следуют определенные выводы совершенно независимо от того, являются ли эти предпосылки верными». Докинз использует индуктивный подход для того, чтобы защищать дарвиновское мировоззрение, а затем извлекает из этого мировоззрения набор предпосылок, из которых посредством дедукции могут следовать его выводы. Хотя Шанахан ограничивает свой анализ исследованием того, как Гоулд и Докинз приходят к столь противоположным выводам в отношении эволюционного прогресса, его анализ очевидно можно расширить и на его религиозные взгляды. Считая, что дарвинизм является лучшим объяснением того, что может быть наблюдаемо в мире, Докинз пытается преобразовать временную теорию в определенное мировоззрение. Атеизм, таким образом, представлен как логический вывод из серии аксиоматических предпосылок, имеющих надежность дедуктивного вывода.
Докинз представляет атеизм как единственный приемлемый вывод из разумного рассмотрения свидетельств. В то же самое время Докинз не желает признавать сложность определения «большой картины» на основе наблюдения. Процесс определения «наилучшего объяснения» сложного набора наблюдений является еще более сложным, особенно в отсутствие согласия относительно того, как определить, какое объяснение является лучшим.
Серьезные недостатки упрощения Докинзом научного объяснения лучше видны при обращении к классическому исследованию философа Гильберта Хармана, который утверждал, что процесс индуктивного вывода, столь характерный для естественных наук, может быть описан как «вывод наилучшего объяснения»[35]. Этот процесс, который, вероятно, лучше было бы назвать «движением к наилучшему объяснению», может быть представлен как процесс «принятия гипотезы на основании того, что она обеспечивает лучшее объяснение свидетельств, нежели альтернативные гипотезы»[36]. Это не окончательное доказательство, но набирающее вес свидетельство, приводящее к признанию, что одно из множества конкурирующих объяснений является предпочтительным. Вопрос не в том, какое из объяснений является доказанным окончательно (так как такие уровни доказательства часто выходят за рамки наших исследований), но какое из объяснений лучшее. Или, возвращаясь к байесианской форме мышления, какое является более вероятным.
Возможно, наиболее известной научной работой, которая использует метод выбора наилучшего объяснения, является труд Чарльза Дарвина «Происхождение видов». Поэтому небезосновательно требование Докинзом окончательного доказательства, поскольку сам Дарвин использовал тот же метод и рассматривал его как необходимый при такой сложности наблюдательных данных и отсутствии каких-либо средств решительного подтверждения его теории. В своей работе Дарвин представил значительный массив наблюдательных данных, которые могли быть объяснены на основе естественного отбора, но при этом вступали в некоторый конфликт с доминировавшей тогда теорией специального творения отдельных видов[37].
Следует отметить, что Уильям Уивелл развил понятие «совпадения» как средства измерения объяснительной силы объяснений, и Дарвин в значительной степени находился под влиянием этого представления[38].
Ввиду важности метода Дарвина в подходе Докинза к науке мы можем остановиться, чтобы рассмотреть, как великий герой Докинза рассматривает вопрос о доказательстве, которое не абсолютно доказывает что-либо, хотя и может указывать на определенное направление. Для Дарвина надежные наблюдения требуют объяснения[39]. Так что же является наилучшим объяснением, которое необходимо выбрать из множества конкурирующих объяснений?
1. Формы определенных живых существ выглядят приспособленными к их специфическим условиям. Уильям Пэйли и другие предполагали, что эти создания были индивидуально сотворены Богом с такой приспособленностью. Дарвин рассматривал это как нескладное объяснение.
2. Некоторые из известных видов вымерли. Этот факт был известен до Дарвина, и часто объяснялся на основании теории катастроф — таких как «всемирный потоп», о котором говорится в библейском повествовании.
3. Исследовательское путешествие Дарвина на Бигле убедило его в неравномерном географическом распределении живых форм по миру. В частности, Дарвин находился под впечатлением различия популяций Галапагосских островов.
4. Многие создания обладают «рудиментарными структурами», которые не имеют очевидной или предсказуемой функции — такие как соски у самцов млекопитающих, рудименты тазовых и задних конечностей у змей, и крылья у многих нелетающих птиц. Как это может быть объяснено на основании теории Пэйли, которая акцентирует внимание на важности индивидуального замысла каждого вида? Почему Бог должен создавать излишества?
Все эти аспекты естественного порядка могут быть объяснены на основе теории Пэйли. «Происхождение видов» пытается аргументировать, почему идея «естественного отбора» является лучшим объяснением того, как происходила эволюция видов.
Задачей Дарвина было развить объяснение, которое должно рассматривать эти четыре наблюдения более удовлетворительным образом, чем альтернативы, которые тогда имелись в наличии. Движущей силой этой рефлексии было убеждение, что морфологические и географические явления могут быть убедительно рассмотрены с применением единой теории естественного отбора.
Важно отметить, что для самого Дарвина было совершенно очевидно, что его объяснение биологического свидетельства было не единственным, которое можно было представить. Он, однако, полагал, что оно обладает большей объяснительной силой, чем конкурирующие, такие как доктрина индивидуального творения. «Свет указал на некоторые факты, которые делают теорию специального творения предельно туманной»[40].
Теория Дарвина имела много слабостей и пробелов. Например, она требовала, чтобы видообразование имело место до сих пор; но свидетельства этого отсутствовали. Дарвин не мог объяснить, как природа «запоминает» изменения, чтобы передать их будущим поколениям. Тем не менее, Дарвин был убежден, что это трудности, которые могут быть терпимы в рассмотрении ясного объяснительного превосходства его подхода. Хотя Дарвин и не был убежден, что адекватно решил все проблемы, которые требовали разрешения, и был полностью осведомлен о том, что он не мог доказать своей теории в том наивном смысле, который находим в популярных работах Докинза — но, тем не менее, он был уверен, что его объяснение является лучшим из доступных: «Множество трудностей встретится читателю. Некоторые из них являются настолько убийственными, что до сего дня я не могу размышлять о них без содрогания…»[41].
Дарвин утверждает, что «большая картина» объяснения может быть предложена и принята без окончательного доказательства. В самом деле, можно указать, что природа исторического процесса такова, что прямая верификация невозможна; мы вынуждены апеллировать к выводам. Это не делает ошибочным этот подход в отношении научного объяснения.
Это просто означает, что уровень и надежность объяснения определена предметом рассмотрения. Это одна из фундаментальных тем научного богословия: онтология определяет эпистемологию. Образ вещей определяет то, как именно они могут быть познаны и насколько хорошо они могут быть познаны. Докинз, кажется, применяет совершенно непригодный критерий надежности для вопросов «большой картины». Но какой же критерий может быть предложен, чтобы определить, что является «наилучшим» объяснением? Харман замечает, что «такое суждение будет основано на рассмотрении суждений, какая гипотеза проще, какая наиболее правдоподобна, какая больше объясняет, какая пригодна для данного случая и т.д.»[42]. Это не означает, что она должна быть признана. Заметим, что критерии, представленные здесь, могут противоречить друг другу[43]. Расширение теории для того, чтобы она была способна объяснить больше, обычно вовлекает дополнительные гипотезы, которые делают теорию менее простой. Далее, как акцентирует Ненси Картрайт, часто существует обратное отношение между простотой теории и ее способностью представления мира[44]. Тщательная проверка развития научной теории делает весьма трудным вывод, определяют ли общепринятые критерии то, какое объяснение «лучшее». Простой факт заключается в том, что «лучшее объяснение» является существенно прагматическим понятием[45].
Христианские апологеты утверждают, что «лучшее объяснение» мира — то, которое говорит о нем как о действии Бога Творца. Они склонны занимать позиции, которые можно разделить на две группы: «Бог промежутков» и «большая картина». Первый чаще всего находит отражение в популярной литературе, когда утверждается, что наука неспособна предложить полное рассмотрение мира. Существуют бреши в нашем понимании. Утверждается, что недостатки в объяснении могут быть объяснены посредством апелляции к Богу. Я предложил этот карикатурный подход главным образом потому, что я убежден в его недостатках, почему я и не защищаю его. Он является весьма уязвимым — большей частью вследствие непрекращающегося прогресса науки, имеющего тенденцию к заполнению брешей.
«Естественное богословие» Уильяма Пэйли (1802) является характерным примером такого подхода и со всей очевидностью уязвимо, даже если некоторые из его критиков и указывали, что подобный подход можно спасти. Джеймс Мур показал в своем массивном и определенном христианском ответе Дарвину, что было много тех, кто верил, что явные недостатки рассмотрения Пэйли биологической жизни (и, что более примечательно, понятия «совершенной приспособленности») были в действительности исправлены дарвиновским понятием естественного отбора[46].Что еще более важно, некоторые авторы отказались от акцента Пэйли на специфической адаптации (используя термин Дарвина, неизвестный Пэйли) и предпочли сфокусировать внимание на том факте, что эволюция руководствуется совершенно определенными законами — очевидное применение к биологии общего подхода, развитого в средневековье Аквинатом. То, что эволюция осуществляется на основе определенных принципов, само по себе было косвенным подтверждением божественного вмешательства в этот процесс.
Но все же существует и вторая альтернатива, которая, я полагаю, гораздо более интересна. Она построена на точке зрения, которую мы находим у многих авторов XX столетия — таких как Альберт Эйнштейн и Людвиг Виттгенштейн. Понятность вселенной сама по себе требует объяснения. Это уже не брешь в нашем понимании мира, но сама всеохватность понимания, которая требует объяснения. Этот подход является, по моему мнению, гораздо более предпочтительным. Он избегает очевидно фатальной проблемы исторической эрозии: что не может быть объяснено сегодня, может быть объяснено завтра. Но причины, по которым я предпочитаю эту позицию, не являются чисто прагматическими: они укоренены в убеждении, что вера в Бога обладает объясняющей жизненностью. «Я верю в христианство», писал К.С. Льюис, «как я верю, что солнце взошло, не только потому, что вижу это, но потому, что я вижу и все остальное»[47]. В заключении своего эссе «Является ли богословие поэзией?» этими словами Льюис высветил одну из многих трудностей, связанных с научным мировоззрением: оно было вынуждено предполагать эти выводы.
Упорядоченность мира, столь фундаментальное утверждение самого научного метода, также требует объяснения[48]. Для Льюиса христианская вера предлагала освещение мира, допускающее его рассмотрение под определенным углом зрения и открывающее таким образом пути исследования и проверки того, насколько вера согласуется с реальностью. В этом подходе в человеческом понимании реальности нет брешей, указывающих на существование Бога; но есть дыхание человеческого понимания этой реальности, которая сама требует объяснения на более глубоком уровне. Возможно, ничто не может быть доказано с определенностью, но это вряд ли остановит нас в поиске того, что может быть наилучшим объяснением — и продолжая искать, однажды мы его найдем. И не является ли это в действительности верой? Поиск наилучшего, будь то в терминах истины, красоты или руководства?
Богословие как вирус разума?
Как мы отметили в предшествующем разделе, Докинз некорректно полагает, что религиозная вера является «слепым доверием», которое отвергает принятие во внимание доказательств. При рассмотрении аксиоматического утверждения Докинза о корректности атеистического мировоззрения следует очевидный вопрос: «Почему так много людей верит в Бога, когда не существует Бога, чтобы верить в Него? Ответ Докинза — понятие «Бог-мем», вирусоподобный культурный репликатор, имеющий способность передавать себя от одного человеческого ума к другому в процессе, похожем на патологическую инфекцию[49]. Как гены распространяют себя посредством передачи от тела к телу через семя или яйцеклетку, так же и мемы распространяют себя посредством передачи от мозга к мозгу в процессе, который, в широком смысле термина, может быть назван подражанием.
Когда Докинз говорит о культурной имитации или репликации, в качестве примеров он приводит тона, идеи, крылатые выражения, моду, аспекты архитектуры, песни, а также веру в Бога.
«Бог-мем» действует особенно хорошо, поскольку он имеет «наивысший знак живучести или заразительной силы в окружающей среде, создаваемой человеческой культурой»[50]. Люди не верят в Бога, потому что долго и тщательно размышляли над этим вопросом; они верят в него, потому что они были инфицированы сильным мемом. (Эта идея должна позднее развиться в представление об образе Бога как о вирусе). В обоих случаях умысел и результат — низвержение интеллектуальной законности веры в Бога. «Бог-мем» или «Бог-вирус» есть просто проблема инфицированных людей.
Многие критики Докинза возражают, конечно, что совершенно то же самое может быть сказано об истинности мема атеиста. Однако Докинз не рассматривает распространение атеизма на основе меметического подхода — главным образом вследствие принятия своего ключевого положения, что атеизм является научно корректным, и, таким образом, не требует объяснения. Фактически это верование, и поэтому оно требует подобного объяснения, как и вера в Бога. Модель Докинза в действительности требует признания того, что и атеизм, и вера в Бога являются меметическими эффектами. Они являются, следовательно, в равной степени достоверными или в равной степени ошибочными.
Проблема с этим подходом совершенно очевидна. Если все идеи являются мемами или следствиями мемов[51], то Докинз находится в решительно неудобном положении, поскольку вынужден будет принять, что его собственные идеи должны также быть признаны следствиями мемов. Тогда научные идеи должны стать просто другим, воспроизводимым в рамках человеческого разума видом мемов. Это не соответствует целям Докинза, и он исключает понятие оригинальным образом: «Научные идеи, подобно мемам, являются предметом естественного отбора, и могут выглядеть излишне вирусоподобно. Но селективные силы, которые внимательно рассматривают научные идеи, не являются произвольными или капризными. Они точны, действуют в рамках честных правил и не способствуют узкому эгоистичному поведению»[52].
Это представляет собой пример безуспешной защиты, в которой Докинз делает напрасную попытку избежать капкана собственной аргументации. Любой, кто знаком с интеллектуальной историей, быстро поймает его на этом. Любая догма является ложной, кроме моей. Мои идеи являются исключением из общего правила, по которому я идентифицирую другие идеи, которое позволяют мне объяснить, почему я отбрасываю их, оставаясь в своей собственной области.
Но почему согласие с научными критериями позволяет определить, является ли мем «благим» или «полезным»? При обычном прочтении «благо» или «полезность» мема должны проявляться в том, что он сопровождается гармонией, придает жизни какой-либо смысл или увеличивает ожидания от нее. Это должно быть более естественным и очевидным критерием для «благости» мема. Но при дальнейшем рассмотрении истина уходит от нас. Не существует никакого «естественного» критерия, который можно было бы привлечь. Мы решили, нравится это или нет, и затем отметили мем соответствующим образом. Если вам нравится религия — это «хороший» мем, если нет — «плохой». В результате Докинз занимается лишь построением порочного круга, отражающего его собственную субъективную систему ценностей.
Мы рассмотрим идею мемов более детально позднее, когда вернемся к обсуждению полезности этой идеи в объяснении культурной и интеллектуальной эволюции. Однако на этой стадии важно отметить некоторые основные трудности с самой концепцией мемов, а также с ее применимостью к вере в Бога или человеческой культуре вообще.
Первая проблема «универсального дарвинизма» Докинза заключается в том, что он недостаточно обоснован. В своем предисловии к работе Сьюзан Блэкмор «Машина мемов» (1999) Докинз указывает на трудности, которые создает мем, серьезно принятый в рамках научного сообщества[53].
Другое возражение заключается в том, что мы не знаем, из чего состоят мемы или где они расположены. Мемы не были найдены Уотсоном или Криком; они отсутствовали у Менделя.
В то время как гены находят свое точное местоположение в хромосомах, мемы, главным образом, существуют в мозгах, и мы имеем еще меньшую возможность видеть их, чем видеть ген (хотя нейробиолог Хуан Делиус описал в своей гипотезе, на что похожи мемы).
Разговор Докинза о мемах часто выглядит подобно разговору верующего о Боге — невидимый, непроверяемый постулат, который помогает объяснить некоторые вещи в отношении опыта, но, в конечном счете, лежит вне рамок эмпирического исследования. Довольно трудно понять точно, что означает указание Докинза на то, что «нейробиолог Хуан Делиус изобразил свое представление того, на что могут быть похожи мемы». Большинство из нас видели бесчисленные попытки изобразить Бога, посещая музеи и выставки. Два примера приходят мне на память: знаменитая фреска Микеланджело из Сикстинской Капеллы (1511-1512) Бога, создающего Адама, или известная акварель Уильяма Блейка «Древние дни» (1794)[54]. Итак, является ли предположение Докинза о возможности изображения мемов хоть сколько-нибудь верифицируемой концепцией? Становится ли оно научно правдоподобным? Предположение Делиуса, что мем имеет единую наблюдаемую структуру «как созвездие активированных нейронных синапсов», является чисто гипотетическим и должно быть подвергнуто строгому эмпирическому исследованию[55]. Одно дело спекулировать о том, на что это может быть похоже; другое дело, существует ли это вообще. Резкий контраст с генами будет очевиден. Гены могут быть «видимы» и их передача изучена посредством строгих эмпирических наблюдений. Что начиналось как гипотетические конструкции, выведенные из систематических экспериментов и наблюдений, закончилось самим наблюдением. Ген первоначально рассматривался как теоретическая необходимость, поскольку не было механизма, который мог бы быть объяснен соответствующими наблюдениями, пока ген не был принят как реальная сущность при рассмотрении всего массива свидетельств. Но что можно сказать о мемах? Лишь то, что они являются, прежде всего, гипотетическими конструкциями, выведенными из наблюдения, но не наблюдаемыми самими по себе и более-менее бесполезными на уровне объяснения. Это делает их строгое исследование весьма проблематичным, а их плодотворное применение — чем-то невероятным.
А что можно сказать о механизме, посредством которого передаются мемы? Одним из наиболее важных следствий работы Крика и Уотсона о структуре ДНК было то, что был открыт способ понимания механизма репликации. Так какой физический механизм может быть предложен в случае мема? Как мем передает меметический эффект? Или, поставим вопрос более конкретно: как нам начать ставить эксперименты, чтобы идентифицировать и установить структуру мемов, а также исследовать их отношение к предполагаемым меметическим эффектам?
Аргумент Докинза в пользу существования и функции мемов основан на предполагаемой аналогии между биологической и культурной эволюцией. Аргумент может быть представлен следующим образом: биологическая эволюция требует репликатора; теперь известно, что он действительно существует — ген. Поэтому культурная эволюция по аналогии также требует репликатора, которым и является гипотетический мем.
Смелое решение. Но правильно ли оно? Действительно ли здесь работает аналогия? И каково именно то наблюдательное свидетельство мемов, которое требуется, чтобы мы приняли эту гипотетическую концепцию как необходимое и полезное средство объяснения культурного развития?
Часто демонстрировалось, что аргументация по аналогии является существенным элементом научного рассуждения[56]. Восприятие аналогии между А и Б часто является отправной точкой для новой линии поиска, открывающей еще не исследованные рубежи — хотя подобное восприятие и приводило часто к научно бесплодным результатам, включая идеи «теплорода» и «флогистона». Как указывает Марио Бандж, аналогиями отмечена дорога к ошибкам в науках[57]. Итак, является ли представленная аналогия между геном и мемом, во-первых, реальной, а во-вторых, полезной? Вопрос о том, каковы пределы аргументации по аналогии в естественных науках, становится особенно важным в случае эволюционной теории. Имплицитное утверждение заключается в том, что достаточно развитые методы неодарвинизма могут объяснить и передачу генов, и передачу культуры как аналогичные процессы. Пределы аргументации по аналогии являются хорошо известными для любого историка науки — вспомним, например, бесплодный поиск «эфира», проистекавший из аналогии между светом и звуком.
Более существенно то, что дарвинистская парадигма оказывается неспособной иметь дело с культурным или интеллектуальным развитием — вопрос, к которому мы вернемся позднее. Хотя это мое суждение после 25 лет исследований в области развития интеллектуальной и культурной истории, я могу сказать, что на начальной стадии моей карьеры я полагал, что меметический подход имеет реальный потенциал как объяснительная модель исторического богословия вообще и вопросов доктринального развития в частности.
Мой собственный интерес к интеллектуальной истории развился примерно в то же время, когда Докинз впервые предложил теорию мемов. Когда я впервые столкнулся с идеей мемов в 1977 году, я нашел ее восхитительной. Здесь лежало нечто, что было потенциально открыто строгому, основанному на доказательствах исследованию, предлагавшему новые возможности для изучения интеллектуального и культурного развития. Почему я был столь оптимистичен в отношении этой идеи? Я начал интересоваться одной из проблем, которой я занимаюсь на протяжении всей жизни: историей идей. Я интересовался тем, как религиозные идеи развиваются на протяжении времени, а также факторами, приводящими к их развитию, модификации, принятию или отвержению, и, по крайней мере, в некоторых случаях — к их постепенному упадку.
Я полагал в это время, что мемы должны позволить мне развить строгие и надежные модели интеллектуального и культурного развития, твердо основанные на наблюдательном базисе. По мере развития моего исследования я пришел к серьезным трудностям в практически каждой области интеллектуальной деятельности, которую я исследовал.
Проблема была в том, что мемы в действительности не объясняли ничего. Это было интересное излишество, которое ничего не добавляло к предсказательной и аналитической силе других моделей.
Вторая трудность заключалась в том, что сам дарвинизм оказался весьма плохо приспособлен к рассмотрению развития культуры или общей формы интеллектуальной истории. Когда я исследовал возникновение атеизма в течение его «золотого века» (1789-1989)[58], я был поражен целеустремленностью современного обращения к старым писателям-атеистам, таким как Ксенофан или Лукреций. Эти идеи умышленно переоценивались. Их возрождения не произошло; это было сделано для того, чтобы достичь специфической цели. Процесс был строго телеологическим, направленным к конкретной цели и преднамеренным, что исключает дарвиновская ортодоксия эволюционного процесса. Подобное можно было видеть в возникновении Возрождения. Критический момент оценки — происхождение, развитие и передача гуманизма Возрождения и современного атеизма — хотя и был предметом важных связей с событиями исторического процесса — но, тем не менее, не был случайным, преднамеренным и спланированным. Если дарвинизм говорит о копировании инструкций (генотипа), то ламаркизм о копировании продукта (фенотипа). К рассмотрению этого вопроса мы вернемся в следующем эссе, поскольку он требует детального обсуждения.
Пример развития, которые я нахожу в истории Возрождения — и, следует добавить, в большинстве других интеллектуальных и культурных явлений, которые я изучал — является, в терминологии Докинза, смешением мемов и очевидным примером интеллектуальной причинности, которая вынуждает использовать скорее ламаркистское, нежели неодарвинистское понимание эволюционных процессов. Самонадеянно, конечно, полагать, что эволюционная биология имеет какое-либо отношение к развитию культуры или к истории идей. Использование таких терминов, как «дарвинисткое» или «ламаркистское», к описанию культурного развития может просто ввести в заблуждение, подразумевая аналогию, которой, за исключением течения времени и наблюдения изменений, в действительности не существует.
За четверть века «наука» о мемах не смогла породить продуктивную исследовательскую программу в мэйнстриме когнитивных наук, социологии и интеллектуальной истории, да и на сегодня она остается спекулятивной и эмпирически неопределенной. Приведу суждение Симона Конвея Морриса по этому вопросу: мемам, по видимому, нет места в серьезной научной рефлексии[59].
Мемы тривиальны и бесполезны при рассмотрении ментальных состояний. В сколь угодно широком контексте они безнадежно, если не курьезно упрощены. Фокус с мемами не только не открывает странной ошибки мысли, но, как заметил Энтони О’Хир, если мемы действительно существуют, они должны в конечном счете отрицать реальность рефлективной мысли.
Разочарованный, Докинз развил свою концепцию мемов в другом направлении: вирус разума. Мем, говорит нам Докинз, может передаваться «подобно вирусам эпидемии»[60]. В случае мема ключом к гипотезе «Бога как вируса» является репликация. Чтобы вирус был эффективным, он должен обладать двумя качествами: способностью воспроизводить точно информацию и способностью подчиняться инструкциям, которые закодированы в воспроизводимой им информации[61]. Более того, вера в Бога рассматривалась как злобная инфекция, загрязняющая чистые умы. И снова вся идея покоится на камне отсутствия экспериментального доказательства и порочном круге в рассуждении.
Бессмысленно говорить об одном виде вируса как «хорошем», а о другом как о «плохом». В случае отношения паразит-хозяин это может быть лишь примером того, как работает дарвиновская эволюция. Она не является ни хорошей, ни плохой. Она просто действует. Если идеи сравниваются с вирусами, тогда они просто не могут быть описаны как «хорошие» или «плохие» — или даже «правильные» или «ложные». Это должно привести к заключению, что все идеи должны оцениваться полностью на основе успеха в их воспроизводстве и рассеивании — другими словами, их успехе в распространении и их степени выживания.
И еще, если все идеи являются вирусами, это свидетельствует о невозможности провести разделение на научном основании между атеизмом и верой в Бога. Механизм, предложенный для их передачи, не позволяет оценить их интеллектуальные или моральные достоинства. Эти достоинства должны быть определены на других основаниях, которые с необходимостью выходят за пределы научного метода.
Но что можно сказать об экспериментальных свидетельствах в пользу этих гипотетических «вирусов разума»? В реальном мире вирусы не определяются исключительно по симптомам; они могут быть обнаружены, подвергнуты строгому эмпирическому исследованию, да и их генетическая структура может быть определена. В противоположность этому «вирус разума» является гипотетическим; опирающимся на спорный аргумент по аналогии, а не на прямое наблюдение и является полностью концептуально произвольным, исходя из того базиса поведения, который предлагает для него Докинз. Можем ли мы наблюдать эти вирусы? Какова их структура? Их «генетический код»? Их расположение в теле человека? И, что более важно, учитывая интерес Докинза к их распространению, какова форма их передачи?
Мы можем подытожить проблемы следующим образом.
1. Реальные вирусы могут быть видимы — например, с использованием крио-электронной микроскопии. Культурные или религиозные вирусы Докинза являются простыми гипотезами. Не существует никакого наблюдательного свидетельства их существования.
2. Не существует экспериментального свидетельства того, что идеи являются вирусами. Может казаться, что идеи «ведут себя» в определенных ситуациях так, как если бы они были вирусами. Но существует огромная пропасть между аналогией и реальностью, и, как показывает история науки, большинство ложных следов в науке связаны с аналогиями, которые ошибочно принимались за реальность.
3. Слоган «Бог как вирус» — это краткое выражение фразы «примеры диффузии религиозных идей выглядят аналогично примерам распространения определенных болезней».
К несчастью, Докинз не представляет какой-либо доказательной базы своей аргументации и предпочитает строить догадки о том, как влияет такой гипотетический вирус на разум человека. Но он должен рассмотреть и ту точку зрения, в рамках которой атеизм также служит примером «вируса разума», субъекта подобных ограничений и критики, подобного «Бог-вирусу». Однако Докинз убежден, что атеизм является научно доказанным фактом, и не видит очевидной ошибочности своего мышления в этом пункте. Более того, Докинз впадает в порочный круг аргументации: вера других людей вызвана вирусами; моя является результатом холодного, беспристрастного, объективного рассуждения.
Метафора «заразной болезни мысли» была тщательно развита Аароном Линчем[62], сделавшим критически важные замечания относительно способа, которым распространяются идеи безотносительно к их достоверности или «благости». Как полагает Линч, «Термин «заразная болезнь мысли» нейтрален по отношению к истинности или ложности, а также к хорошему или плохому. Ложные верования могут распространяться как заразные болезни мысли, но точно также могут распространяться истинные верования. Подобным образом, вредные идеи могут распространяться как заразные болезни мысли, но точно также могут распространяться прекрасные идеи… Анализ заразных болезней мысли озабочен, прежде всего, механизмом, посредством которого идеи распространяются по популяции. Является ли идея истинной или ложной, полезной или вредной — оценивается главным образом по результатам, которые она оказывают на скорость передачи»[63].
Концепция мемов или «вирусов разума» Докинза не помогает нам подтвердить или опровергнуть идеи, понять или объяснить примеры культурного развития. Как человек, занимающийся, главным образом, развитием культуры, могу свидетельствовать, что вполне можно постулировать изучение феномена культурной эволюции, совершенно не имея представления о ее механизме. «Все, что нам необходимо сделать, так это признать, что культурное наследование существует, и его пути являются отличными от генетических»[64].
Обедняет ли богословие наше представление о Вселенной?
Одна из постоянных жалоб Докинза на религию заключается в том, что религия является эстетически ущербной. Ее взгляд на Вселенную ограничен, беден и ниже той реальности, которая известна науке[65]. Вселенная поистине таинственна, величественна, прекрасна и внушает благоговение. Виды представлений о Вселенной, которые традиционно имеют религиозные люди — слабы, жалки и болезненны в сравнении с тем, чем Вселенная является в действительности. Вселенная, представленная организованными религиями — это убогая маленькая средневековая Вселенная, к тому же предельно ограниченная.
Логика этой серии утверждений такова, что ей довольно трудно следовать, а ее фактологический базис является поразительно пренебрежительным. «Нюрнбергские хроники» (1493) предлагают нам прекрасную иллюстрацию доминирующих идей этого времени. «Средневековый» взгляд на Вселенную, возможно, в самом деле, более ограничен, чем современные концепции, но он не имеет отношения к религии ни как причина, ни как следствие. Он отражает науку того времени, главным образом, основанную на труде Аристотеля «О небе». Если Вселенная религиозного человека в средние века была и в самом деле «убогой», то это было следствием того, что средневековые люди доверяли лучшим космологам своего времени говорить о том, как выглядит Вселенная. Они были уверены, что это научная истина, и принимали ее. Они были достаточно наивны, утверждая, что написанное в их учебниках — истина. Именно это доверие к науке и ученым, которое столь некритично рекомендует Докинз, привело их к разработке богословия вокруг данного взгляда на Вселенную. Они не знали о таких вещах, как «теория радикальных изменений в науке», которая сделала людей XXI века более внимательными по отношению к слишком быстрому принятию последних научных теорий, и гораздо более критичными к тем, кто основывает на них мировоззрение.
Следствием необоснованной критики Докинза является то, что религиозный взгляд на реальность является ущербным и бедным в сравнении с его собственным. Несомненно, что этот подход является важным фактором в порождении и утверждении его атеизма. Все же анализ Докинзом этого вопроса разочаровывающее скуден и неубедителен. Одна из общих тем большинства религиозных сочинений в английской литературе с 1550 по 1850 год заключается в том, что научное исследование величия и славы природы ведет к большему пониманию славы Божией[66]. Хотя я не вижу причин приписывать этот основной мотив авторам, но в их интересах было преувеличивать красоту и удивительность тварного порядка — так, чтобы иметь, соответственно, еще более величественное представление о Боге. Само пренебрежение историческим свидетельством, которое Докинз мог бы привести в поддержку своего экстравагантного развенчания религиозного видения реальности, удивляет не меньше, чем наблюдение, что наше понимание огромности и сложности Вселенной увеличилось в последние годы.
Христианский подход к природе выделяет три пути, благодаря которым приходит чувство благоговейного трепета перед наблюдаемым:
1. Непосредственное чувство удивления красотой природы. Оно возникает мгновенно. Это «замирание сердца», которое Уильям Уордсворт описал при видении радуги в небе, встречается до какой-либо сознательной теоретической рефлексии. На языке психологии это скорее восприятие, нежели познание. Я не вижу какой-либо причины полагать, что вера в Бога уменьшает это ощущение чуда. Аргумент Докинза в этом пункте является настолько неопределенным и настолько предельно недостоверным, что я боюсь, что я не понимаю этого.
2. Производное чувство удивления математическим или теоретическим представлением реальности, которое возникает благодаря ей же. Докинз также знает и одобряет этот второй источник «благоговейного удивления», но, кажется, полагает, что религиозные люди «веселятся, пока есть тайна, и жульничают, когда это объясняется»[67].
Это совершенно некорректно. Суть проблемы в том, является ли чисто мимикрический подход к рефлексии адекватно применимым к реальному миру. Если теория понимается просто как мимикрия, то мы не способны объяснить чувство удивления, которое вызывается самой природой[68].
3. Далее, производное чувство удивления тем, на что указывает естественный мир. Одна из центральных тем христианского богословия заключается в том, что творение несет на себе отпечаток Творца. «Небеса поведают славу Божию» (Пс. 19.1). Для христиан созерцание красоты творения — это признак славы Божией, и поэтому такой опыт особенно желанен. Докинз исключает какую-либо ссылку на трансцендентное из естественного мира. Он полагает, что религиозный подход к миру приводит к утрате чего-то важного[69]. Прочитав «Расплетая радугу» несколько раз, я все же не понял, что это за утрата. Христианское прочтение мира не отрицает ничего, о чем говорят нам науки, за исключением натуралистской догмы, что реальность ограничена тем, что может быть познано посредством естественных наук. Встреча христианина с естественным миром, предлагая новую мотивацию к исследованию природы, добавляет богатство, которое я нахожу совершенно отсутствующим в рассмотрении Докинза. Еще Жан Кальвин (1509-1564) писал о том, как он завидовал тем, кто изучал физиологию и астрономию, потому что им доступно прямое видение чудес творения Божия. Невидимый и нематериальный Бог, указывал он, мог быть познан через исследование чудес природы.
Наиболее рефлективное представление «тайны» у Докинза находится в книге «Расплетая радугу», которая посвящена исследованию места удивления в понимании наук. Несмотря на утверждаемую Докинзом враждебность к религии, работа признает важность чувства благоговения и удивления на пути человека к пониманию реальности. Докинз называет поэта Уильяма Блейка мистиком-обскурантом, который показывает, почему религиозные подходы к тайне являются бесплодными. Однако, Докинз обнаруживает множество ошибок в понятном, но ошибочном стремлении к наслаждению тайной: «Импульсы трепета, почтения и удивления, которые привели Блейка к мистицизму .
.. являются совершенно теми же, что приводят других к науке. Наша интерпретация отлична, но восхищение то же самое. Мистику достаточно согреться чудом и веселиться в тайне, которую мы не «способны» понять. Ученый чувствует то же самое удивление, но не успокаивается; признает тайну настолько глубокой, что добавляет: «Но мы поработаем над этим»» [70].
Так не существует ли проблемы со словом или категорией «тайны»? Вопрос в том, должны ли мы избрать борьбу с ней, или принять ленивый и самодовольный взгляд, что это нечто запредельное?
Христианское богословие было хорошо осведомлено о своих пределах и стремилось избегать слишком самоуверенных утверждений перед лицом тайны. Многие школы мысли настаивали, что вера является предельным стремлением, доверием и убеждением, направленным от нас к своей предельной основе и цели — чем-то, что никогда не может быть полностью или адекватно понято или представлено, хотя надежность его является неоспоримой. Признание интеллектуальных пределов не подразумевает концептуального отчаяния или отказа от богословской рефлексии. Христианское богословие, таким образом, никогда не рассматривало себя как объяснение, полностью сводимое к молчанию перед лицом божественной тайны. Это не запрет на интеллектуальную борьбу с разрушительными или причиняющими ущерб вере «тайнами». Как заметил англиканский богослов XIX века Чарльз Гор: «Человеческий язык никогда не сможет адекватно выразить божественную реальность. Постоянная тенденция извиняться за человеческую речь, большой элемент агностицизма, страшное ощущение безмерных глубин за тем малым, что известно, всегда присутствует в сознании богословов, которые знают, что они пытаются говорить или выразить мысль о Боге. «Мы видим», говорит св. Павел, «в зеркале, гадательно»; «мы знаем отчасти». «Мы вынуждены», — сожалеет св. Иларий, — «пытаться выразить то, что недоступно, взбираться туда, куда мы не можем взойти, говорить о том, что мы не можем выразить; вместо простого благоговения веры, мы вынуждены вверять глубокие истины религии опасности человеческого выражения»»[71].
Правильное определение христианского богословия есть «принятие рационального беспокойства в отношении тайны», признание того, что существует множество пределов того, что может быть достигнуто, но в то же время убеждение, что это интеллектуальное понимание является и ценным, и необходимым. Это просто означает, что мы стоим перед чем-то настолько великим, что не можем полностью понять это, а потому лучшее, что мы можем делать — использовать аналитические и описательные инструменты, которые есть в нашем распоряжении.
Тайна есть нечто, что мы никогда не сможем полностью представить, даже если мы верим, что мы руководимы — нашими ли собственными усилиями, благодатью ли — к тому, чтобы получить некоторое понимание этих глубин. Тайна не подразумевает иррациональности; она подразумевает огромность, с неизбежными следствиями для ограниченного интеллекта человека. Для христианского богословия тайна есть нечто, что реально, истинно и обладает своей собственной рациональностью — хотя человеческий разум и не способен понять ее полностью.
Несколько лет назад я начал изучать японский. Я продвинулся не очень далеко. Язык использует две системы написания, сложные серии иероглифов, которые я нахожу предельно трудными для изучения, словарь, который имеет мало отношения к любому из языков, которые я знал, и синтаксис, который кажется совершенно нелогичным для моего западного образа мышления. В общем, я не смог понять его. Но моя неудача в понимании японского языка представляет только мою ошибку. Те, кто знает язык, уверяют меня, что он является рациональным и понятным; просто я не смог перестроить свой разум. И это не простой вопрос в области богословия. Любая научная попытка заниматься необъятностью природы — например, поразительно огромной временной шкалой дарвиновской эволюции или возникновением космоса — ставит перед нами ту же проблему. Идея «тайны» является полностью соответствующей естественным наукам. Докинз сам знает это, как видно из его иронических комментариев на постмодернистскую критику наук: «Современная физика учит нас, что существует больше истины, чем прямо перед глазами; или чем встречает слишком ограниченный человеческий разум.
.. Перед лицом этих глубоких и величайших тайн низкопробное интеллектуальное прыгание псевдо-философских позеров кажется не стоящим внимания»[72].
Моя позиция ясна. Никоим образом эта идея «тайны» не может быть приравнена к «иррациональности», разве что в том смысле, что она может противоречить интуиции и быть полностью вне нашего понимания. Тайна может лежать вне настоящей способности человеческого разума понять ее; но это не означает, что она противоречит разуму, как акцентирует Фома Аквинский. Человеческий разум ограничен в способности понять весь объем реальности — следовательно, мы должны делать то, что можем, в то же время признавая наши пределы понимания. Мы — не Бог, и поэтому то, что Джон Данн назвал «огромным весом божественной славы», нам было бы нелегко вынести.
Критика богословия Докинзом в этом пункте должна указывать на необходимость вновь подтвердить и утвердить аутентичность христианского естественного богословия — понимания мира, поразительного в своей красоте, удивительного по своей сложности и указующего на некую суть всего бытия. Мы вернемся к этому в дальнейшем, когда будем рассматривать вопросы, поднимаемые естественным богословием.
На основании анализа, предложенного в этом эссе, я полагаю, что вполне законно представить проект естественного богословия. Докинз поднимает множество важных вопросов, которые опираются на явно ошибочное понимание. Например, его концепция веры как «слепого доверия при отсутствии доказательств, даже если доказательства «в зубах»»[73] — совершенно несостоятельна, а также содержит ошибку в части признания роли вероятностных суждений в науке, в частности в рамках концепции «поиска наилучшего объяснения». Большая часть критики Докинза нацелена на соломенное чучело и проходит мимо фундаментальных основ научного богословия.
Справедливости ради следует отметить, что не все вопросы, поднимаемые Докинзом, основаны на ошибочном понимании или интерпретации.
В частности, он поднимает две фундаментальных темы, которые должны быть рассмотрены научным богословием — отчасти вследствие публичности интеллектуальных стремлений, и отчасти потому, что сами вопросы являются действительно богословски важными. Взгляд на их стратегическое значение для проекта научного богословия рассматривается в последующих эссе этой книги.
1. Представленный Докинзом акцент в науке на «смелом и блестящем видении Вселенной как величественной, прекрасной и внушающей благоговение», очевидно, требует переоценки и новой концептуализации естественного богословия, избегающего богословских тупиков прошлого.
2. В какой степени рассмотрение «универсального дарвинизма» может способствовать развитию христианского богословия? Исследование этого вопроса имеет не только богословское значение; оно должно помочь ответить на вопрос, имеет ли дарвиновская парадигма то универсальное значение, которое привлекает в ней Докинза.
Соблюдая подобный порядок рассуждений, мы обратимся непосредственно к первому из этих вопросов: адекватно ли религиозное мировоззрение представляет красоту и удивление природой. Это классическая тема естественного богословия — тема, которую мы будем исследовать в последующих двух эссе.
[1] Alister E. McGrath, Dawkins’ God: Genes, Memes and the Meaning of Life. Oxford: Blackwell, 2004.
[2] Michael Ruse, «Through a Glass, Darkly». American Scientist 91 (2003): 554-6.
[3] Интересно, что его недавней книге — «Сказка о предке» — заметно недостает антирелигиозного характера полемики предшествующих сочинений.
[4]Цит. по: Robert Fulford, «Richard Dawkins Talks Up Atheism with Messianic Zeal», National Post, November 25, 2003.
[5] Я опускаю дискуссию о ядре веры Докинза в то, будто религия зла, зловредна и черства; это моральное суждение, которое не вполне уместно в рамках этого исследования.
Читатели могут познакомиться с ответом в моей книге «Бог Докинза».
[6] Richard Dawkins, The Selfish Gene, 2nd edn. Oxford: Oxford University Press, 1989, 198.
[7] Richard Dawkins, Unweaving the Rainbow: Science, Delusion and the Appetite for Wonder. London: Penguin, 1998. Интереснуюоценкуэтогоподходаможнонайтивработе: Luke Davidson, «Fragilities of Scientism: Richard Dawkins and the Paranoid Idealization of Science». Science as Culture 9 (2000): 167-99.
[8] Особенно агрессивное представление этого подхода см.: PeterAtkins, «TheLimitlessPowerofScience». In Nature’s Imagination: The Frontiers of Scientific Vision, edited by John Cornwell, 122-32. Oxford: Oxford University Press, 1995.
[9]Критикуэтихподходовможнонайтивследующихработах: Mary Midgley, Science as Salvation: A Modern Myth and its Meaning. London: Routledge, 1992; Science and Poetry. London: Routledge, 2001; Evolution as a Religion: Strange Hopes and Stranger Fears, 2nd edn. London: Routledge, 2002.
[10] M. R. Bennett, and P. M. S. Hacker, Philosophical Foundations of Neuroscience. Oxford: Blackwell, 2003, 372-6.
[11] Ernst Mayr, What Evolution Is. New York: Basic Books, 2001, 9.
[12]См. напр. фундаментальныйисторическийанализ David C. Lindberg and Ronald L. Numbers, God and Nature: Historical Essays on the Encounter between Christianity and Science. Berkeley: University of California Press, 1986. Ни один историк науки не будет доверять утверждению Майра. С социологической точки зрения интересен комментарий Стива Брюса (Steve Bruce, God Is Dead: Secularization in the West. Oxford: Blackwell, 2002, 117): «Ни один современный социолог религии не утверждает, что христианство было полностью подорвано наукой… Величайший урон религии был нанесен не конкурирующими секулярными идеями, но обычным релятивизмом, который предполагает, что все идеологии истинны в равной степени (и, следовательно, в равной степени ложны)».
[13] Richard Dawkins, River out of Eden: A Darwinian View of Life. London: Phoenix, 1995, 133.
[14]Отличноеисследованиеэтоговопросаможнонайтивработе Michael Ruse, Darwin and Design: Does Evolution Have a Purpose? Cambridge, MA: Harvard University Press, 2003.
[15] Richard Dawkins, The Blind Watchmaker: Why the Evidence of Evolution Reveals a Universe without Design. London: Longman, 1986, 43.
[16] Richard Dawkins, Climbing Mount Improbable. London: Viking, 1996, 64.
[17] Climbing Mount Improbable, 126-79.
[18] Индекс, конечно, не охватывает все; см., например, краткую (и несколько туманную) дискуссию о Боге, находящуюся в The Blind Watchmaker, 141. Ноэтотпропускинтересенсампосебе.
[19] Stephen Jay Gould, «Impeaching a Self-Appointed Judge». Scientific American 267, No. 1 (1992): 118-21.
[20]См. Alister E. McGrath, A Scientific Theology 1: Nature. London: Continuum, 2001, 81-133.
[21] Richard P. Feynman, What Do You Care What Other People Think? London: Unwin Hyman, 1989; The Meaning of It All. London: Penguin, 1999.
[22] The Selfish Gene, 198.
[23] TheSelfish Gene, 330 (этот пассаж добавлен во втором издании).
[24] Richard Dawkins, A Devil’s Chaplain. London:Weidenfeld&Nicolson, 2003, 139.
[25]Дляболеедетальногорассмотрениясм. Robert D. Sider, «Credo Quia Absurdum?» Classical World 73 (1978): 417-19.
[26] Tertullian, de paenitentia v, 4. «Crucifixus est dei filius; non pudet, quia pudendum est. Et mortuus est dei filius; credibile prorsus est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile».
[27] James Moffat, «Tertullian and Aristotle». Journal of Theological Studies 17 (1916): 170-1.
[28]См.
: Robert D. Sider, Ancient Rhetoric and the Art of Tertullian. Oxford: Oxford University Press, 1971, 56-9.
[29] Tertullian, de poenitentia I, 2. «Quippe res dei ratio quia deus omnium conditor nihil non ratione providit disposuit ordinavit, nihil enim non ratione tractari intellegique voluit».
[30] W. H. Griffith-Thomas, The Principles of Theology. London: Longmans, Green, 1930, xviii. Вера, таким образом, включает «уверенность в свидетельстве» и «несомненную верность»; она не «слепая, но разумная» (xviii-xix).
[31]Яимелввидуработыследующихавторов: Richard Swinburne, The Coherence of Theism. Oxford: Clarendon Press, 1977; Nicholas Wolterstorff, Reason within the Bounds of Religion. Grand Rapids, MI: Eerdmans, 1984; Alvin Plantinga, Warranted Christian Belief. Oxford: Oxford University Press, 2000.
[32] Elliott R. Sober, «Modus Darwin». Biology and Philosophy 14 (1999): 253-78.
[33] Richard Swinburne, The Resurrection of God Incarnate. Oxford: Clarendon Press, 2003.
[34] Timothy Shanahan, «Methodological and Contextual Factors in the Dawkins/ Gould Dispute over Evolutionary Progress». Studies in History and Philosophy of Science 31 (2001): 127-51.
[35] Gilbert Harman, «The Inference to the Best Explanation». Philosophical Review 74 (1965): 88-95. Недавнееисследованиеэтойважнойтемывфилософиинаукипредставленов: Peter Lipton, Inference to the Best Explanation. London: Routledge, 2004.
[36] Paul R. Thagard, «The Best Explanation: Criteria for Theory Choice». Journal of Philosophy 75 (1976): 76-92, quote at 77.
[37] Thagard, «The Best Explanation»,74.
[38]См. Michael Ruse, «Darwin’s Debt to Philosophy: An Examination of the Influence of the Philosophical Ideas of John F. Herschel and William Whewell on the Development of Charles Darwin’s Theory of Evolution».
Studies in the History and Philosophy of Science 66 (1975): 159-81; Richard R. Yeo, «William Whewell’s Philosophy of Knowledge and Its Reception». В William Whewell: A Composite Portrait, edited by Menachem Fisch and Simon Schaffer, 175-99. Oxford: Clarendon Press, 1991.
[39] S. A. Kleiner, «Problem Solving and Discovery in the Growth of Darwin’s Theories of Evolution». Synthese 62 (1981): 119-62, especially 127-9.
[40] Charles Darwin, The Origin of Species. Harmondsworth: Penguin, 1968, 230.
[41] Darwin, The Origin of Species, 205.
[42] Harman, «Inference», 89. Теории могут быть описаны как пригодные для данного случая, если они разрабатываются для специфической и ограниченной цели объяснения известных явлений (иногда рассматриваются как «ретродукция»). Они контрастируют с предсказательными теориями, которые порождают новые предсказания, которые не содержатся в известных наблюдениях.
[43]Какуказывает Gerd Buchdahl, «History of Science and Criteria of Choice». In Minnesota Studies in the Philosophy of Science, edited by Roger H. Steuwer, 204-30. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1970.
[44] Nancy Cartwright, How the Laws of Physics Lie. Oxford: Clarendon Press, 1983.
[45]Какполагает Bas van Fraassen, «The Pragmatics of Explanation». American Philosophical Quarterly 14 (1977): 143-50.
[46] James R. Moore, The Post-Darwinian Controversies: A Study of the Protestant Struggle to Come to Terms with Darwin in Great Britain and America, 1870-1900. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.
[47] C. S. Lewis, «Is Theology Poetry?» In C. S. Lewis: Essay Collection, 1-21. London: Collins, 2000, quote at 21.
[48] Эта точка зрения акцентирована физиком и богословом Джоном Полкинхорном. См.: John Polkinghorne, TheWay theWorld Is. London: SPCK, 1983; Science and Creation: The Search for Understanding.
London: SPCK, 1988.
[49] The Selfish Gene, 192.
[50] The Selfish Gene, 193.
[51] John A. Ball, «Memes as Replicators». Ethology and Sociology 5 (1984): 145-61.
[52] A Devil’s Chaplain, 145.
[53] A Devil’s Chaplain, 124.
[54]Яиспользуюобеиллюстрациивсвоейкниге: Alister McGrath, Creation. London: SPCK, 2004.
[55] Juan D. Delius, «The Nature of Culture». In The Tinbergen Legacy, edited by M. S. Dawkins, T. R. Halliday, and R. Dawkins, 75-99. London: Chapman & Hall, 1991.
[56] Daniel Rothbart, «The Semantics of Metaphor and the Structure of Science». Philosophy of Science 51 (1984): 595-615.
[57] Bunge, Method, Model, and Matter. Dordrecht: D. Reidel, 1973, 125-6.
[58] See Alister E. McGrath, The Twilight of Atheism. New York: Doubleday, 2004.
[59] Simon Conway Morris, Life’s Solution: Inevitable Humans in a Lonely Universe. Cambridge: Cambridge University Press, 2003, 324.
[60] A Devil’s Chaplain, 121.
[61] A Devil’s Chaplain, 135.
[62] Aaron Lynch, Thought Contagion: How Belief Spreads through Society. New York: Basic Books, 1996.
[63] Aaron Lynch, «An Introduction to the Evolutionary Epidemiology of Ideas». Biological Physicist 3, No. 2 (2003): 7-14.
[64] Stephen Shennan, Genes, Memes and Human History: Darwinian Archaeology and Cultural Evolution. London: Thames & Hudson, 2002, 63. Shennan cites the work of Luca Cavalli-Sforza and Marcus Feldman in support: Cultural Transmission and Evolution: A Quantitative Approach. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1981.
[65] Richard Dawkins, «A Survival Machine». In The Third Culture, edited by John Brockman, 75-95. New York: Simon & Schuster, 1996.
[66] Отличным примером этого являются работы Джона Раскина. См. Michael Wheeler, Ruskin’s God. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.
[67] Dawkins, Unweaving the Rainbow, xiii. См. также его обширную дискуссию, касающуюся как традиционной религии, так и движения «Newage» на стр. 114-179.
[68]См. дискуссиювработе: Arthur C. Danto, The Transfiguration of the Commonplace: A Philosophy of Art. Cambridge,MA: Harvard University Press, 1981, 1-32.
[69] Unweaving the Rainbow, xii.
[70] Unweaving the Rainbow, 17.
[71] Charles Gore,The Incarnation of the Son of God. London: JohnMurray, 1922,105-6.
[72] A Devil’s Chaplain, 19.
[73] Richard Dawkins, The Selfish Gene, 2nd edn. Oxford: Oxford University Press, 1989, 198.
тест — Ничего лишнего — ЖЖ
(обиженно) …вот так вот прилетишь куда…там уж замшело все, одно и то же на тыщу страниц «Кураев, церковные бабки -тупые, Докинз, попы — козлы, Кураев, ОПК жжот, Докинз, Свидетели — психи, Кураев, РПЦ ворует, Докинз, католики -изуверы, Кураев» и паре-другой дохлых комментов от утомленных однообразием пользователей…тишь, скушь…и ВОТ! ОН ПРИЛЕТЕЛ!…и пребывавшии в унынии и заброшенности Фрекен Боки радостно похватали выбивалки и взбодрились, наконец….и хоть бы кто спасибо сказал…не говоря уже о торте со взбитыми сливками…нет, я так не играю….(тихонько повыл от удовольствия и блестит глазками)….это я себе вчера новую паровую машину нашла, случайно….модели ру-антирелиджн. Хи…старая уже немножко испортилась…тож все одни и те же курощения «креационизм — не наука; у воды память есть, но корооооткая, такая короткая, что у ней даже вовсе склероз, так что о том, что на Крещение надо стать святой даже в канализации, она, скорее всего, забыла. И я, канешн, буду со всех сторон счастлива обнаружить какого беса-полковника бесовских летных войск, управляющего полтергейстным мусорным бачком, но сначала все-таки надеру уши пионеру Васечкину, спрятавшемуся с пультом за углом».
..
Вообще, чувствую я, наступит тот день, когда Фрекен Боки с обеих сторон объединятся одной общей идеей и наваляют мне по первое число 🙂 И только за то, что я, видишь ли, мешаю им печь их скушные блины (да, и вот насчет торта…ну, ладно)
А вообще, показательно. Докинз прав. Он, в принципе, большой ученый, не без тараканов, как у всех, правда, зело разможившихся в последнее время, но прав. Человек и впрям подвержен заражению вирусообразными идеями, которые перекраивают интеллектуальные транскрипции под себя, и заставляют мозг на них работать. Бороться с ними трудно, потому что они встраиваются в самое глубинное, и выгонишь их из одного угла, глядь, а они уже в другом размножились. И устойчивые серотипы действительно встречаются редко. Так мы устроены.
Что я, собс-но, сделала? Ничего особенного. Просто вывесила ряд цитат известных ученых-естественников, тем или иным образом касающиеся или возможности мирного сосуществования науки и веры, или их собственной религиозности, или их мысленной работы над метафизическими вопросами бытия.
В ответ последовала (ожидаемая, да) болезненная и резкая реакция. Такая же, какая следует на мое высказывание в другом месте о том, что если MALDI-TOF вкупе с другими методами показывает, что останки Жанны Д’Арк ей не принадлежат и не являются собственно человеческими останками, то это, скорее всего, так и есть. Такая же, что вызывается у многих, обнаруживших, что портреты «безупречных» святых содержат и пятна глубоких сомнений, отходов, периодов отрицания и падений.
Люди действуют сходным образом. Они исторгают из себя реальность и заканчивают тем, что наблюдаемое — не более чем нелепая и не имеющая значения случайность. Они пренебрегают ею, охраняя таким образом свое восприятие действительности.
Так, цитирование совершенно реальных слов академика Сахарова — они были им сказаны — отбрасывается мантрой «Сахаров-атеист, Сахаров-атеист, Сахаров — атеист». Они охраняют «свой» образ Сахарова. Сам Сахаров как он есть не может быть принят целиком, только частью, той, которая удобно ложится в привычную канву.
Ну, разумеется, нелепо было бы назвать его верующим. Но не менее нелепо было бы выбросить этот кусок человека, работавшего над мощнейшим оружием и запертого в ссылке, старевшего и страдавшего. Нелепо игнорировать тот факт, что нечто в опреденный момент его жизни заставило его это сказать. А это означает, что представление наше об убеждениях других и о своих, об их прочности, однонаправленности, прозрачности, понятности и незыблемости, это представление ложно. Тем более, в случае таких сложных личностей.
То же и с Хокингом и Эйнштейном. Невозможно принять факт озадаченности первого некоторым вопросом, на который, как он сам говорит, мы вряд ли найдем ответ, сколь бы наука не развивалась.
Невозможно встроить в свою картину всего Эйнштейна, от его слов о религиозности нужно только защищаться, защищаться всеми силами его же словами об отсутствии таковой и только их и держаться. Так, словно одолевает некий страх того, что если посмотреть на другие, все перернется, и «своя» картина не устоит, и переметнется на другую сторону. Или разочарование будет столь сильным, что исторгнет из картины сам столь сложный и неоднозначный объект. Который ходил мыслью туда-сюда и ничего не боялся при этом. Этот объект не боялся мысленного движения.
Человек не переносит множественности и неоднозначности. Мир стоит на неопределенности, но человеческое сознание в массе своей оказывается к этой неопределенности очень плохо приспособленным.
Поэтому размышление над фактами так, чтобы они хоть немного задержались бы, выискивая себе место в картине, пресекается всеми способами. Если приходится признать, что Планк был религиозен, то нужно немедленно схватить мысленную палочку-выручалочку «ну и что, но он не признавал личностного Бога, для него Богом была Природа, а Библию он ни в грош не ставил» — и облегченно вздохнуть, словно это сразу делает путь от «не верил в личностного Бога» к «вообще не верил, но сам не понимал» короче и светлее. Непременно нужно что-то, на что можно опереться, что примиряло бы свою картину с существованием верующего Планка.
Как и с тем, что мать Тереза писала о том, что на долгое время потеряла веру.
Этот страх есть часть инстинкта самосохранения, который сложнее, чем мы привыкли его воспринимать, и касается не только боязни потерять тело, но и свою личность. И редко кому удается дерзнуть и остаться хотя бы на краткий миг вообще без этой опоры, сосредоточенной в страхе. Потому что мир слишком огромен, как в пространстве, так и во времени. И человек так или иначе глубинно сознает свою малость и неспособность к вмещению даже небольшой части его истинного бытия со всем, что в этой части есть.
Н-да. Ну, как бы то ни было, но одна вещь не могла меня не позабавить. Это атеистическое общество склонно приписывать себе независимость ума, его устойчивость ко всякого рода внушениям и вирусным атакам, его способность объяснить такого рода склонности несовершенством психическим, эмоциональным или интеллектуальным. Докинзу было бы любопытно посмотреть (хотя и не без некоторой грусти, я думаю) на способ мышления, которым они пользуются.
У меня даже мелькнула мысль предложить им задачу про Архимеда и кораблестроителя. В качестве Докинз-теста. С оценкой в Докинзах по пятибалльной шкале. Потому что для решения этой задачи не требуется никаких специальных химических знаний. Ничего, кроме повседневного бытового опыта в отношении воды, более или менее развитого воображения, и того самого критического мышления.
Не минимум Ландау, чего уж там. Докинзу бы понравилось. Решивший задачу мог бы с полным правом претендовать на самостоятельность мысли хотя бы в небольшом объеме.
Но меня викинги отговорили. Лениво ковыряя топором в зубах, викинги сказали, чтоб наивная Валгалларама даже и не рассчитывала на то, что все подряд люди обожают интеллекутальные развлечения и получают удовольствие от тренировки мозга. » Ты, это, решила, что раз фенотипически Хомо Сапиенс, так он к тебе сразу Сапиенсом, а к лесу — Хо(а)мом? Это у тебя вирус какой в мозгу завелся, не иначе, что за идеалистические идеи.
Хомы сбились в стаю и решают стайно свои частные проблемы, поскольку у них в этом месте бо-бо. И так у них каждый другого погладит, и им меньше бо-бо. У другие — в свои стаи, у них свое бо-бо. А ты лезешь и ковыряешь. Поэтому у тебя тоже бо-бо, что ты все к людям пристаешь, но твое стайно не лечится, тебе отдельную палату, потому как много выпендриваешься и буйная. Иди-ка ты вон, лучше репкой займись или другой какой смородиной. А запасной топор мой полож на место, ни к чему он тебе, еще по голове себе попадешь, а тебе ею работать».
Так что я не стала. А жаль, могло бы смешно выйти.
Метки: наномысли наномозга
Интервью с Ричардом Докинзом. О нелюбимом меме, мучениках атеизма, правильной теологии и разговоре с богом
Июньский фестиваль Geek Picnic в Санкт-Петербурге посетил английский эволюционный биолог, этолог, популяризатор науки Ричард Докинз — основатель Фонда в поддержку разума и науки, один из лидеров мирового атеистического движения, вице-президент Британской гуманистической ассоциации.
Команды Sci-One и Vert Dider не могли пройти мимо такого события и взяли интервью у этого выдающегося человека! Итак, представляем вам адаптированную для чтения версию интервью (а видео-версия вот тут). Добро пожаловать под кат.
Vert Dider: Здравствуйте, Ричард. Если вы не против, мы начнем с вопроса, который беспокоит многих наших подписчиков, да и нас тоже.
Как вы знаете, в СССР атеизм был общепринятой идеологией, религий официально не было. Но после распада Советского Союза, и особенно в 90-е гг, люди стали активно верить в волшебников, экстрасенсов… Во что только тогда не верили. И это немного странно, что после долгого периода официального атеизма, маятник качнулся назад в сторону религии, мистики и прочее в том же духе. Как эволюционный биолог, можете ли вы предположить, почему так случилось? Как общество превратилось из атеистического в религиозное и склонное к различным верованиям?
Richard Dawkins: Первое, что приходит на ум — это была ответная реакция на попытку государства «насадить» атеизм. Логично, что люди пытались бы бороться с попытками указывать, во что можно верить, а во что нельзя. Мне этого не понять, на мой взгляд нет никаких причин вообще верить религиям и подобные ситуации меня расстраивают. Вроде бы в Китае происходит то же самое. Я не знаю, как это еще можно объяснить, кроме как ответной реакцией на существовавший режим.
VD: Из-за слишком сильного давления все откатилось назад?
R. Dawkins: Предположу, что да.
VD: Многие подписчики просят вашего совета. Возможно, вы знакомы с ситуацией в России — религия обрела больше власти и популярности, появились законы, например, «О защите чувств верующих», и так далее. И многие спрашивают, что им делать, если они живут в религиозном окружении, скажем, в мусульманской стране, в религиозной семье, и никто не разделяет их взгляды и убеждения? Они, по-сути, одни. Что им делать? Пытаться сбежать в другую страну? В другое общество? Следует ли пытаться отстоять свои взгляды или лучше не рисковать жизнью и сидеть себе тихо?
R. Dawkins: Не знаю, насколько уместно давать советы, я плохо знаком со сложившейся ситуацией, но я прекрасно понимаю, что люди, не разделяющие религиозных взглядов своего окружения, оказываются в весьма трагическом положении. Это происходит и в Америке и в мусульманских странах. На их месте я бы спорил. Я бы не стал убегать, я бы прямо заявил религиозным родственникам, что взгляды у них дурацкие. Или пусть объяснят, расскажут, почему они верят. «Есть ли у вас основания для веры или нет? — Это же глупо!». Я бы спорил. Конечно, это не для всех. И совсем тяжело, если, как вы сказали, человека отвергают, травят в собственной семье.
VD: Вы человек с богатейшим опытом в спорах на подобные темы, в попытках донести до людей, что их вера безосновательна. А насколько успешны попытки вести разумное обсуждение с верующими людьми?
R. Dawkins: Думаю, с теми, кто полностью ослеплен верой — почти бесполезно. Но я думаю, что многие люди просто недостаточно об этом задумывались.
Они никогда не задавались подобными вопросами. И до таких людей я бы пытался достучаться.
VD: Недавно у нас появился новый закон, я уже о нем упоминал — «О защите чувств верующих». По сути, можно даже в тюрьму попасть за какое-нибудь грубое высказывание, за карикатуру или за пост в социальной сети. В целом, если найдется верующий человек, которого это заденет, на вас можно подать в суд и у вас возникнут проблемы. Можно ли считать факт существования атеизма — оскорблением чувств верующих?
R. Dawkins: Отправят ли меня в тюрьму, если я скажу, что это невероятно глупый и идиотский закон?
VD: Посмотрим… Скорее всего нет.
R. Dawkins: Оскорблять людей — это одно. Оскорблять верования — совсем другое. У веры нет чувств, она просто есть и все. Закон, по которому за оскорбление чьей-то веры можно попасть в тюрьму — абсолютная глупость и посмешище.
VD: К вопросу о посмешищах. Недавно теологию, «науку» о религии, сделали официальной наукой, специальностью. Теперь можно получить ученую степень по философии, но по специальности «Теология» и первую диссертацию уже защитили. В работе использовались методы вроде «личного опыта», «духовного опыта», «личного опыта веры» и так далее. В итоге работа была принята.
Как вы считаете, можно ли говорить о том, что теологию признавать наукой на официальном уровне опасно?
R. Dawkins: Если заглянуть на кафедру теологии в каком-нибудь университете, то окажется, что люди там занимаются достойными академическими изысканиями. Например, переводят древние документы, восстанавливают рукописи, сравнивают различные версии книги Исаии , например, занимаются историей библии, археологией. Это все прекрасная, достойная академическая работа. Теология перестает быть наукой, когда уходит в изучение доктрин вроде транссубстанции (Превращение вещества. — Примеч. ред.), таинства святой троицы и так далее. Подобные темы для изучения уж точно не являются достойными академической дисциплины и степеней.
VD: Но сам факт того, что теология является наукой во многих уважаемых университетах, вроде бы в Кэмбридже…
R. Dawkins: Как я уже говорил, если теология подразумевает научный подход, изучение документов, библейской истории и так далее — это достойный предмет.
VD: В таком случае, за этим необходимо следить.
R. Dawkins: Ну, конечно. Повторюсь, изучение таинств, таинства троицы, таинства транссубстанции — это нонсенс, и совершенно не предмет для университета.
VD: Еще один любопытный вопрос. Известно, что многие люди, фанатики, готовы пожертвовать жизнью, защищая и распространяя свою веру. Как вы считаете, возможна ли ситуация, когда атеист будет готов рискнуть жизнью, стерпеть наказание, распространяя свои атеистические идеи? И что насчет вас? Вас можно считать «иконой», хотя вряд ли это подходящее слово… Точнее, одним из лидеров атеизма. Готовы ли вы страдать, рисковать своей жизнью?
R. Dawkins: Нет. Это было бы иррационально.
VD: Но некоторые люди так поступают. Вы наверняка слышали о случаях когда, например, в мусульманских странах людей убивали за их убеждения.
R. Dawkins: Они проявили невероятную отвагу, но меня шокирует то, что они рискуют и то, что их жизни в опасности. Моя организация в США, центр расследований фонда имени Ричарда Докинза как раз занимается тем, что пытается помочь людям, например, в Бангладеш, чья жизнь находится под угрозой лишь из-за того, что они используют свободу слова и, часто, довольно мягко. И каждый раз меня повергает в шок, что религия решила оставить за собой право убивать людей просто за то, что они придерживаются иной точки зрения.
VD: Отлично, теперь перейдем к более интересному и веселому — к науке. Вы написали множество научных статей и научных книг. Есть ли что-то, что бы вы хотели изменить в том, что вы уже написали? В ваших книгах, которые уже изданы.
R. Dawkins: Я бы хотел ответить утвердительно на этот вопрос, но вряд ли могу.
В каком-то смысле, ученые делают себе имя на том, что меняют свою точку зрения, в отличие от политиков, но я ее не поменял. Скажем, основная мысль «Эгоистичного гена» не потеряла своей актуальности и сегодня, и последние чудесные открытия в геномике не снизили ее значения.
VD: Но ведь существует два или три издания «Эгоистичного гена». Его перевыпускают.
R. Dawkins: Да, основных изданий два. Оригинальное — 1976 года и обновленное — 1989 года, которое скорее было дополнено, отличий от оригинала почти нет, просто добавили две главы и значительно расширили заметки после книги. Так что это лишь дополнение к оригиналу, никаких особых изменений.
VD: Есть ли у вас какие-либо идеи относительно новых книг? Что-нибудь над чем вы давно хотели поработать, но не было возможности?
R. Dawkins: Ну совсем недавно в Великобритании вышла книга «Наука в душе́» — сборник уже опубликованных моих работ и статей (надеюсь, ее переведут на русский), и пока я занят продвижением этой книги. Конкретных планов у меня нет, но есть несколько возможных вариантов, над которыми я размышляю.
В названии книги есть слово «душа», что немного провокационно, ведь «душа» — это скорее что-то религиозное. Тут скорее речь о романтике науки, следую примеру Карла Сагана, рассказывая о поэзии науки.
VD: Звучит красиво.
В России ваша первая книга «Эгоистичный ген» теперь входит в список рекомендованной литературы в университетском курсе по эволюционной биологии. Но последующие книги попали, скорее, в категорию научно-популярной литературы. Как вы думаете, почему так?
R. Dawkins: На самом деле целевая аудитория у них одна. Но я вполне понимаю, почему «Эгоистичный ген» вошел в программу университета — он хорошо объясняет с новых точек зрения центральную доктрину неодарвинизма , эволюционную теорию, основанную на генах. Другие книги, например, «Слепой часовщик», скорее нацелены на обычных людей, не затрагивая то, что необходимо знать студенту, который учится на биолога.
VD: Одним из больших вкладов «Эгоистичного гена» в культуру и мир стала теория мемов. Один из наиболее популярных вопросов от наших подписчиков: какой у вас любимый мем?
R. Dawkins: Мем — это все, что переходит из мозга в мозг. Я не думаю, что слово «любимый» тут вообще уместно. Мне сложно ответить на этот вопрос. Это просто теория о том, как культуру можно рассматривать с точки зрения дарвинизма. И «любимый» тут может означать самый яркий пример самореплицирущегося мема, и совсем не обязательно, что он будет мне приятен. Например, это может быть религия. Это очень успешный мем, но я презираю религию, так что не могу назвать ее любимым мемом.
VD: Может ли наука считаться мемом?
R. Dawkins: Все, что распространяется — может. Любую удачную идею, которая способна широко распространяться, можно считать мемом, но я не думаю, что данная терминология будет полезна.
VD: Сама ваша концепция теории мемов осталась прежней, с тех пор как вы ее придумали? Что-нибудь изменилось?
R. Dawkins: По большей части осталась. Дело в том, что Денн Деннет, и Сюзан Блэкмор, схватились за идею мемов и нашли ей гораздо более масштабное применение, чем я задумывал. Для меня это был просто способ объяснить, что дарвиновская идея саморепликации и выживания применима и к культуре. Деннет и Блэкмор стали непосредственно объяснять… Деннет — человеческий разум, человеческое сознание, а Сюзан Блэкмор — рост человеческого мозга.
VD: И также у нее есть теория Т-мемов, Техно-мемов…
R. Dawkins: Да, но я не знаю, зачем ей новое слово. Для меня это просто «мемы».
VD: Как вам кажется, замедляют ли этические вопросы научный прогресс? Например, клонирование, эксперименты над людьми, над человеческими эмбрионами, которые запрещены во многих странах, не тормозит ли это прогресс?
R. Dawkins: На самом деле, я не так резко на это реагирую, как многие другие. У меня нет какого-то отвращения, я не считаю это «игрой в бога».
Я считаю, что этика уместна, когда существует страдание. Клонирование, например, если от этого никто не пострадает, не вызывает у меня протеста. Скажем, первый в мире клонированный ребенок, первый клонированный человек, возможно, будет страдать из-за постоянного внимания со стороны газет, и жить так весьма неприятно. Это этическая сторона, из-за которой я бы переживал, но никак не из-за того, что мы якобы переступаем границу дозволенного или что-то еще. Мне интересна наука, я бы хотел, это увидеть с научной точки зрения, но я очень сочувствую той жизни, которая предстоит первому клонированному человеку.
VD: А что насчет генетических экспериментов, которые сейчас проводятся на других животных? Скажем, мышей часто используют в опытах, которые причиняют страдания.
R. Dawkins: Это меня беспокоит, об этом как раз и стоит беспокоиться — о том, что мыши страдают. Но многие переживают не из-за страданий мышей, а из-за, например, размывания грани между людьми и животными. А это не причина для волнений.
VD: Ожидаете ли вы каких-либо фундаментальных открытий в эволюционной биологии?
R. Dawkins: Думаю, из-за того факта, что генетика все больше переходит в цифровую сферу и в информационные технологии, по сути можно ожидать большого количества волнующих открытий от молекулярной генетики. Становится все проще и дешевле секвенировать ДНК животного любого вида, а это приближает нас к созданию полного древа жизни, семейного древа всего живого. Прогресс идет быстро и это замечательно.
VD: На какой вопрос об эволюционной биологии или генетики вы больше всего хотели бы получить ответ? Завершить древо жизни или что-то еще?
R. Dawkins: Ну, это произойдет в любом случае. Гораздо большей загадкой для меня является человеческое сознание — как мозг и его физиология порождают те субъективные ощущения, которые знакомы каждому из нас. Это большой вопрос. Еще один — это происхождение жизни, я бы хотел узнать, как зародилась жизнь.
VD: Один из вопросов, на которые многие люди хотят найти ответ, это вопрос бессмертия. Многие хотят стать бессмертными — никакой смерти — отличная жизнь! Но мы знаем на примере других по сути бессмертных видов, скажем, «бессмертных медуз» и других несложных животных, что бессмертие это не так уж и просто и оно не всегда такое уж замечательное. Хотели бы вы чтобы люди были бессмертны?
R. Dawkins: Но тогда всем придется перестать размножаться, иначе людей станет слишком много.
VD: Колонизация других планет?
R. Dawkins: Это временное решение. Скажем, мы создадим колонию на Марсе, это вполне вероятно, но мы довольно быстро заполоним и его.
VD: А если на секунду забыть о технической стороне бессмертия (перенаселение и так далее)? Сама идея бессмертия для человека… Считаете ли вы, что это сто́ит исследовать? Стоит ли к этому стремиться?
R. Dawkins: Ну, я бы не отказался пожить лет сто пятьдесят. А потом, я думаю, с меня хватит.
VD: Немного личных вопросов. Вы сказали, сто пятьдесят лет. А что насчет самой смерти? Часто ли вы о ней думаете?
R. Dawkins: Думаю, что в смерти мы боимся вечности. Та мысль о чем-то таком, что будет продолжаться снова и снова. И, на мой взгляд, вечность лучше проводить под общим наркозом, что и произойдет.
VD: То есть вы уже спланировали? Однажды, во время вашей беседы, когда вы вместе были на сцене с Нилом Деграсс Тайсоном на вопрос о том, что случится после смерти, Нил сказал, что хочет, чтобы его похоронили, тогда все питательные вещества вернутся растениям. Мы спросили об этом Лоуренса Краусса — он выбрал бы кремацию при условии, что весь углекислый газ переработают. А что насчет вас?
R. Dawkins: Тут мне вспоминаются слова моего замечательного друга, Уильяма Гамильтона. Он хотел, чтобы его положили в джунглях Бразилии, окружив забором, чтобы защитить от различных падальщиков. Тогда жуки-могильщики заберут его под землю.
А на следующий год личинки, вскормленные его плотью, превратятся в жуков, выберутся наружу и синим переливающимся облаком поднимутся ввысь, разлетаясь по лесному навесу. И он обретет бессмертие в этом переливающемся синем облаке. К сожалению, этого не произошло…
VD: Для себя вы бы хотели чего-то похожего?
R. Dawkins: Я не особо над этим задумывался.
VD: Смерть для некоторых является весьма сложной темой. Например, для детей. Как можно объяснить смерть детям (особенно, если кто-то близкий умер)? Именно в таких ситуациях люди обращаются к религии и сказкам про загробную жизнь, лучший мир и прочее. Как объяснить что-то подобное ребенку, не прибегая к сказкам о загробной жизни?
R. Dawkins: У меня нет универсального решения, но мне не нравится лгать или как-то обманывать детей. Я считаю, им в любом случае сто́ит говорить правду и можно, например, сказать: «Твоя бабушка умерла, но она больше не страдает — она обрела покой». Думаю, тут уместна моя аналогия с общей анестезией.
VD: В вашей жизни есть ли что-то, о чем вы жалеете? И если да, о чем вы сожалеете больше всего?
R. Dawkins: Не знаю, могу ли за себя ответить, но на ум приходит забавная цитата английского поэта Джона Бетчемена — когда ему в уже возрасте восьмидесяти-девяноста лет задали такой же вопрос: «Джон, вы прожили долгую-долгую жизнь, жалеете ли вы о чем-нибудь?» и он ответил: «Секса бы побольше!»
VD: Предлагаю небольшой мысленный эксперимент: вы встретили бога/джинна/кого-то, кто может исполнять желания. У вас одно желание и вы можете что-нибудь изменить прямо здесь и сейчас. Что бы вы загадали?
R. Dawkins: Наверное, чтобы все во всем мире строили свою жизнь и убеждения, основываясь на доказательствах, отказались от суеверий в любой форме, в том числе от религии. Стремились творить добро, жили по совести, радовались жизни и чтобы вплоть до смерти делали мир лучше, чем когда они в него пришли.
VD: Помните ли вы свою первую любовь? Первый раз, когда вы влюбились, это чувство бабочек в животе… Многие люди противопоставляют это чувство любви, влюбленности и рациональность.
Не появлялось ли у вас желания поменяться, пожертвовать рациональностью на это прекрасное чувство влюбленности?
R. Dawkins: Как биолог, я могу рационально понять, что такое «влюбленность» и понять ее с этой точки зрения. Но это никак не принижает чувство страсти, которое я могу испытывать, как человек. Ведь я человек (хоть я и понимаю, откуда берется «любовь» и эта глубочайшая страсть) — я наслаждаюсь ей.
VD: Что такое в вашем понимании «счастье»? Когда вы лично чувствуете себя счастливым?
R. Dawkins: Я как-то участвовал в одном ток-шоу на BBC, где нам задавали подобные вопросы. И это было ужасно. Нас как раз спросили «Что такое счастье?» и один из приглашенных гостей, поэт, сказал — «Счастье — это горный поток, летящий вниз по склону меж камней…». А я таким не занимаюсь.
VD: Но… Ладно, ведь даже с точки зрения биологии, есть же чувство, которое люди называют «счастьем». И в вашем случае — когда вам хорошо? Что запускает систему вознаграждения в вашем мозге?
R. Dawkins: Наверное, что-то похожее на то, что тогда ответил Джон Бетжемен.
VD: Один известный ученый, физик, Сергей Капица был ведущим ток-шоу, куда он приглашал разных ученых и в конце он всегда просил их сделать предсказание на несколько лет вперед — они вытягивали листочек с количеством лет и делали предсказание. Можете ли вы сделать прогноз на будущее — как вам представляется наша жизнь, как целого вида на этой планете (или не только на этой) через, скажем, пятьдесят лет? Или двадцать?
R. Dawkins: Ну, пятьдесят и двадцать лет — слишком малые сроки, чтобы спрашивать эволюциониста. Это масштаб истории, а не эволюции. Тут я могу ответить не как ученый, а как гражданин, наблюдающий за миром. Я думаю, компьютерная эволюция, закон Мура, быстрое удвоение вычислительной мощности скорее всего продолжится и роль вычислительной электроники в нашей жизни будет продолжать расти. Кого-то это пугает из-за возможности появления все более сложного искусственного интеллекта.
Мы увидим, как компьютеры забирают не только физический труд, но и работу врачей, юристов и так далее. Много чего случится в этом направлении. Виртуальная реальность, когда вы видите не то, что перед вами, а мир, созданный компьютером, меняющийся в зависимости от ваших действий. А если виртуальная реальность станет настолько качественной, что ее будет невозможно отличить от реальности, люди смогут просто уходить в тот мир, становясь такими идеальными «лежебоками», которые никуда не ходят и живут в мире фантазий, созданном компьютером. Мы заходим на территорию научной фантастики. Колонизация планет выглядит вполне вероятным событием. Более амбициозные люди говорят о озеленении Марса о его терраформирова́нии . Это смелый проект. Более реалистичным представляется жизнь под большим куполом, «в парниках», разбросанных по планете.
VD: То есть в этом плане вы оптимистично смотрите в будущее?
R. Dawkins: Ну, я не могу быть уверен. Некоторые мои коллеги, например, королевский астроном Мартин Рис считает, что наши шансы пережить двадцать первый век — 50%. Есть и другие пессимисты.
VD: Есть ли у вас какие-то предсказания относительно эволюционных изменений?
R. Dawkins: Не уверен на этот счет. Сейчас сложно выделить факторы эволюционного давления, которые на нас влияют. В давние времена, скажем, миллион лет назад, давление отбора обеспечивалось голодом, болезнями, львами, которые нас ели, ядовитыми змеями, падениями с деревьев и прочим. Сегодня давление отбора если и существует, то постоянно меняется вместе с человеческой культурой. И даже не ясно есть ли постоянное давление в каком-то одном направлении.
VD: Возможно ли, что мы уйдем от естественного отбора, когда силы природы решают кому жить, а кому нет, в сторону культурного отбора, в котором воевать будут за идею?
R. Dawkins: Возможно. Отчасти в этом и заключается суть теории мемов — отбор может перейти от генов к мемам. И это уже происходит — изменения, которые мы увидим, будут скорее культурными, чем генетическими.
VD: А что можем сделать мы, простые люди, разбросанные по отдаленным городам, не имеющие особых возможностей, но очень желающие распространять мем науки и критического мышления. Что мы можем сделать?
R. Dawkins: Ну, компьютеры дешевеют, думаю, компьютеры станут общедоступны даже в бедных странах и это позволит людям получать образование и наслаждаться плодами цивилизации.
VD: Еще кое-что, напоследок. Здесь собрались представители двух каналов, и вместе у нас примерно полмиллиона подписчиков, увлеченных наукой… Что бы вы хотели им сказать?
R. Dawkins: Единственная причина во что-либо поверить — это доказательства. Не доверяйте тем, кто пытается вас убедить, что вера, откровения, авторитет или священные писания могут вам рассказать хоть что-то ценное. Доказательства — единственная причина верить во что-либо.
Напоминаем, что это была расшифровка видео-интервью с Ричардом Докинзом.
На всякий случай прилагаем само видео:
Да пребудет с вами наука.
(PDF) Endogenous episodes of juvenile psychosis with religious delusions
18 ЖУРНАЛ НЕВРОЛОГИИ И ПСИХИАТРИИ, 12, 2017
мывали разработанную систему доказательств их присут-
ствия в теле. В большинстве случаев причину одержимо-
сти пациенты видели либо в наказании, считая, что демон
смог проникнуть через «ослабленную неправедными по-
ступками духовную защиту», либо в искуплении совер-
шенных грехов, полагая, что «бесоодержимость» — по-
сланное Богом испытание. Таким образом, бредовая фа-
була становилась высокосистематизированной. Ввиду ре-
зистентности сенестопатий и висцеральных псевдогаллю-
цинаций к проводимому терапевтическому вмешатель-
ству бредовые идеи бесоодержимости длительное время
оставались актуальными для пациентов. Явления нарас-
тающих нарушений мышления, соматическое неблагопо-
лучие больные трактовали как результат воздействия «бе-
совских сил», что привносило в структуру приступа ярко
выраженный ипохондрический компонент.
На высоте со-
стояния возникали идеаторные и речедвигательные авто-
матизмы, приводя к формированию завершенного син-
дрома Кандинского—Клерамбо. Также в 3,8% случаев от-
мечались кратковременные неразвернутые кататониче-
ские расстройства. Продолжительность приступа в 54,5%
наблюдений приобретала затяжной характер (длитель-
ность до 1,5 года). Выход из приступа происходил литиче-
ски — на фоне постепенной редукции псевдогаллюцина-
торных расстройств, ослабления сенестопатий. Как пра-
вило, в ремиссии не наблюдалось полной редукции пси-
хопатологического комплекса: сохранялись аффективные
колебания, отдельные сенестопатии, резидуальные бре-
довые идеи воздействия, одержимости с тенденцией к на-
растанию и расширению негативных изменений лично-
сти (эмоциональная уплощенность, сужение круга инте-
ресов, аутизация).
Для доманифестного этапа приступов с фабулой мес-
сианского и антагонистического бреда религиозного со-
держания (III тип) было характерно формирование сверх-
ценного религиозного мировоззрения по типу «метафи-
зической интоксикации» (55,6% случаев) — вариантам
аутистическому и с доминированием односторонне уси-
ленных влечений (см. таблицу). Пациенты были склонны
к абстрактным, непродуктивным размышлениям о смыс-
ле и особенностях религиозного учения. При варианте с
доминированием компонента влечения продуктивность
сверхценной деятельности была высокой. Несмотря на то
что больные много времени посвящали чтению религиоз-
ной литературы, посещению храмов, их социально-трудо-
вая адаптация оставалась на высоком уровне. Аффектив-
ный фон, однако, был неустойчивым, с тенденцией к ги-
поманиакальному с экстатическим оттенком, ощущением
прилива сил и энергии, сокращением ночного сна, идеа-
торным возбуждением.
Психотический этап приступа начинался подостро,
чаще с бредовых идей значения, отношения, явлений де-
реализации.
Пациенты говорили, что «познали что-то
важное», «поняли все», «осознали, как устроен мир», вели
дневники, в которые записывали свои «заветы». Были
раздражительны на разубеждения, инициировали кон-
фликты с родственниками. На высоте состояния (в ряде
случаев после соматогенной провокации) больные «осоз-
навали», что находятся в центре борьбы «темных и свет-
лых сил», на них возложена особая миссия «нести свет
людям», «проповедовать истину». Они «видели» различ-
ные знаки, подтверждавшие их «особое предназначение»,
считали, что их родные «одержимы бесами», пытались
«изгонять» бесов наложением рук, предсказывали, что из
них «сейчас изыдет сатана». В дальнейшем к клинической
картине присоединялся вербальный псевдогаллюциноз со
звучанием двух «голосов» и более, принадлежащих «Богу,
ангелам и бесам». Данное состояние сопровождалось ма-
ниакальным аффектом, на фоне которого пациенты со-
вершали нелепые поступки — убегали из дома, совершали
поездки по монастырям и храмам, где пытались «пропо-
ведовать истину». Возникающие кататонические рас-
стройства были представлены гиперкинетическим полю-
сом. Во время психотического приступа нередко отмеча-
лась смена полюса аффекта на противоположный — де-
прессивный с выраженным тревожным радикалом, вслед
за чем изменялось содержание бредовых идей значения,
окружающие «знаки» представлялись устрашающими,
указывали на приближающуюся катастрофу, конец света,
содержание «голосов» становилось угрожающим. Появ-
лялись опасения «перейти на сторону бесовских сил».
В таком состоянии пациенты старались не покидать пре-
делов квартиры, часами молились, говорили, что вынуж-
дены «принести себя в жертву и спасти человечество». На
выходе из психотического приступа наблюдалась полная
редукция психопатологического симптомокомплекса, у
больных формировалась частичная критика к перенесен-
ному состоянию, однако отмечались негативные рас-
стройства в виде парадоксальности эмоциональных реак-
ций, эмоциональной нивелировки, снижения уровня
личности и социально-трудовой адаптации.
В 3,7% наблюдений религиозная фабула встречалась в
структуре онейроидных состояний (IV тип). Доманифест-
ный период характеризовался сезонными аффективны-
ми, транзиторными неврозоподобными расстройствами,
представленными преимущественно обсессивно-ком-
пульсивной симптоматикой. При данном типе симптомо-
комплекс приступов «метафизической интоксикации» в
наших наблюдениях не возникал. Пациенты с детства
воспитывались в религиозных традициях, их религиоз-
ность была расценена как нормальная. Психотический
приступ начинался с появления аффективно насыщен-
ных бредовых отрывочных идей воздействия с сенсорны-
ми автоматизмами, идей отношения, бреда значения ре-
лигиозного характера. В дальнейшем клиническая карти-
на расширялась с присоединением деперсонализацион-
ных и дереализационных расстройств, массивным бредом
инсценировки, ложными узнаваниями, лабильным аф-
фектом с переходом от гипомании к тревоге и страху, от-
дельными элементами синдрома Кандинского—Клерам-
бо в виде открытости мыслей, бреда воздействия, пресле-
дования религиозного содержания. Несмотря на выра-
женность психотических симптомов, такие пациенты ча-
сто длительно сохраняли внешне упорядоченное поведе-
ние. В дальнейшем формировался эсхатологический бред
с ожиданием конца света, элементами антагонистическо-
го и мессианского бреда религиозного содержания, воз-
никала двойная ориентировка с развитием иллюзорно-
фантастического онейроидного помрачения сознания с
эпизодами кататонического возбуждения и ступора, ауто-
и аллопсихической дезориентировкой. При этом больные
становились активными участниками фантастических со-
бытий, «нисходили в ад», считали себя умершими, «попа-
дали на Страшный суд», а также «возносились на небеса,
где видели и общались с ангелами». Описанные пережи-
вания сопровождались выраженной лабильностью аф-
КЛИНИКА НЕРВНЫХ И ПСИХИЧЕСКИХ ЗАБОЛЕВАНИЙ
Вы верующий? Пройдите тест Докинза.
Или, может быть, в экономике, поскольку международная торговля требует уважения к другим.
«Согласно нашему отчету, голландской национальной идентичности не существует», — заявила Королева Нидерландов Максима. 2007 год, который порадовал одних, возмутил других, а других не впечатлил. Этот экспертный отчет, заказанный властями, должен был установить, как граждане страны идентифицировали себя с ним.Слова Максимы, которая сама родом из Аргентины и выучила голландский только после свадьбы с Виллемом-Александром, цитировались в различных ток-шоу и статьях в прессе, и с тех пор голландцы не раз ссорились из-за них за домашними столами. В конце концов, это нация, которая любит спорить.
Само слово «терпимость» не встречается в речи королевы. Скорее, он звучит между строк. Монарх вспомнил голландских мальчиков марокканского происхождения, которые сопровождали ее по Марракешу, переходя с беглого арабского на столь же беглый голландский.Она также рассказала о Семре, гражданке Турции, которая после сдачи экзаменов в голландском университете показала в своем окне и турецкий, и голландский флаг.
В 1970-х годах исследование, опубликованное британским автором, и ученый Кристофер Бэгли указал на терпимость как на одну из трех национальных черт, выбранных голландцами для определения их собственного коллективного отношения. Остальные два мы рассмотрим чуть позже, но сначала сконцентрируемся на том, с чем согласны исследователи. Толерантность, черта, которая стала почти синонимом голландцев во всем мире, уходит своими корнями в нечто гораздо более древнее, чем нынешнее мультикультурное общество страны.Чтобы понять феномен голландской толерантности, нам нужно будет объяснить не только эту концепцию, но и несколько других, включая столпы, poldermodel и gedoogbeleid . < / p>
Не стесняйтесь молиться, только не здесь
«В стране, где международная торговля является основным источником дохода общества, граждане становятся терпимыми сами по себе», — утверждает Герман Плейдж, популярный деятель культуры. профессор и писатель.Он добавляет, что величайшей движущей силой голландской толерантности является вера граждан в то, что это просто хорошо для экономики. Голландцы относятся к политике как к бизнесу.
В качестве примера Плей указывает на тот факт, что в 16 веке торговля продолжалась вне рамок религиозных разделений. В католическом городе Влиссинген протестантское меньшинство внесло такой вклад в местную торговлю рыбой, что католики согласились защищать протестантов от религиозных преследований, пока меньшинство совершало Евхаристию за пределами города.Однако от этого предостережения быстро отказались, и в 1566 году протестантам разрешили захватить одну из католических церквей Влиссингена. Что интересно — возможно, даже более того, потому что такие повороты событий были в то время скорее исключением, чем правилом, — так это то, что когда протестанты переселялись в свою новую церковь и лишали ее всех религиозных образов (считавшихся ими безбожными), они не уничтожил их, а вместо этого доверил их — нетронутые — местным властям.
Халст и Бронбек, с другой стороны, на протяжении сотен лет имели свои «одновременные» церкви и часовни с отдельные католические и протестантские секции.Один венецианский купец, который останавливался в Нидерландах между 1562 и 1566 годами, отметил, что в стране был замечательный уровень свободы слова и что голландские женщины имели беспрецедентную свободу передвижения в общественных местах. В 1699 году великий герцог Тосканы Козимо III Медичи заметил, что торговый город Амстердам «стал местом встречи людей всех религий и граждан всех стран, что сделало его одним из самых важных городов в мире. . » Жан-Франсуа Ле Пети, французский иммигрант, похвалил город, написав, что в нем могут поселиться приезжие из других стран, и никто не спрашивал их, откуда они и какую веру исповедуют.Эти свободы стали результатом, среди прочего, свободы вероисповедания и запрета религиозных преследований, введенных во второй половине 16 века Вильгельмом Безмолвным, принцем Оранским, на которого, скорее всего, повлияла философия Эразма. >
Голландцы разделились
К концу 18 века голландцы вслед за французами приняли централизованную политическую систему. В 1815 году Венский конгресс официально подтвердил создание Королевства Нидерландов под управлением Дома Оранских-Нассау.Однако страна была организована на основе конституции 1814 года, положения которой наделяли королевских министров полномочиями, аналогичными тем, которыми обладают их современные коллеги, и вводили прямые выборы.
То, что началось тогда, было захватывающим процессом называется пилларизацией. Католики, консервативные кальвинисты и социалисты боролись за свои религиозные и гражданские права, требуя создания собственных партий и институтов. Миряне и религиозные власти допускали именно это, поскольку растущая секуляризация общества могла легко подтолкнуть общественные настроения к враждебности.Этого следовало избегать, и таким образом были созданы четыре столпа: католический, либеральный, протестантский и социал-демократический. Каждый из них, конечно, был дополнительно подразделен. У каждого столпа были свои школы, больницы, магазины, а позже — радиостанции, газеты и телеканалы (по сей день старшие поколения склонны рассматривать телевизионные сети и газеты в свете своих католических или протестантских корней). Таким образом, католик будет покупать продукты только в католическом магазине или читать католические газеты.В поселках и городах возникли целые районы, населенные в основном однокомпонентными гражданами. Сама страна была разделена на преимущественно католические и преимущественно протестантские районы.
Для решения проблем на национальном уровне столпы делегировали свою политическую и религиозную элиту для заключения соглашений между собой. Искусство компромисса и искусство переговоров, выросшие из вышеупомянутых торговых и морских традиций, прочно вошли в национальный характер.Все эти факторы, казалось, способствовали формированию довольно связного мировоззрения: люди отличаются друг от друга, и с этим ничего не поделаешь; поэтому следует терпимо относиться к другим и максимально использовать ситуацию.
Состав последующих голландских парламентов, начиная с XIX века, указывает на разнообразие голландского общества. Последний раз, когда одна партия получала абсолютное большинство в законодательном органе и могла править в одиночку, как правительство большинства, это произошло 130 лет назад. С тех пор страной правят коалиционные правительства, в каждой из которых входят от трех до четырех партий.За последние 60 лет в Палату представителей Нидерландов, нижнюю палату парламента, заседали члены как минимум девяти политических партий, хотя, как известно, иногда это число достигает 14.
Бельгийский академик Мик Маттис, автор книги о различиях между бельгийцами и голландцами, цитирует работника бельгийского страхового сектора, которому голландцы, похоже, обладают одной очень важной чертой — их способность достигать деловых соглашений с людьми, которых они может показаться неприятным.«В Нидерландах вы будете вести дела со своим злейшим врагом. В Бельгии такого никогда не бывает». Это мнение было подтверждено Джеймсом Кеннеди, американским историком и исследователем голландского общества, который замечает: «Голландцы считают, что лучше прийти к соглашению с другим человеком, чем нет; несогласие равносильно неудаче». p>
«Дело не всегда в соглашении, чаще дело в бизнесе», — добродушно насмехается над своими соотечественниками Питер ван Ос, польский корреспондент газеты NRC Handelsblad .«Когда известного баскетболиста Майкла Джордана спросили, почему он не поддержал ни одного демократического кандидата на выборах, он дал очень голландский ответ:« Республиканцы тоже покупают кроссовки »».
Социологи и политологи согласны с тем, что голландцы во многом вдохновляются торговлей и бизнесом в своих взглядах на политику и социальные вопросы. Аренд Лиджпхарт, заслуженный профессор политологии Калифорнийского университета в Сан-Диего, обращает внимание на тот факт, что такое понимание реальности делает разногласия и различия второстепенным вопросом, вместо этого побуждая людей сосредоточиться на максимизации прибыли посредством согласия и сотрудничества. .Лейпхарт также вспоминает старую практику равномерного распределения государственных денег между столпами и голландскую традицию созыва встреч, встреч на высшем уровне и дебатов — демократических инструментов для выработки общих выводов. Само название книги Маттиса « Почему бельгийцы правы, а голландцы доказывают, что они правы » намекает на освященную веками привычку голландцев обсуждать каждый случай до достижения соглашения. p>
Эта национальная черта породила хорошо известную голландскую концепцию многосторонних переговоров poldermodel (по-английски — polder model).Его название происходит от польдеров, участков мелиорированных земель, окруженных дамбами, на которых голландцы годами строили свои дома и города. Польдерная модель выработки политики на основе консенсуса нашла применение и принесла отличные результаты в конце 1980-х — начале 1990-х годов, когда взаимные уступки между правительством, компаниями и профсоюзами спасли голландскую экономику от краха.
Еще одна черта, которая способствовала формированию голландской национальной склонности к консенсусу, — это инстинктивная антипатия к иерархии, которую разделяет большинство граждан Нидерландов.«Они автоматически предполагают, что каждому есть что сказать, и к нему следует относиться как к равному партнеру в дискуссии», — пишет Мэттис. Голландцы называют эту свою черту grote mond , что переводится как «большой рот», но это не означает сплетни или человека, который не умеет хранить секреты. Скорее, это относится к красноречию или скорее к «умному рту», чем к чему-либо еще. Маттис прослеживает истоки этого явления в кальвинистских учениях, которые позволяли каждому гражданину толковать Библию по-своему и отстаивать свое мнение.Он упоминает, что, когда он впервые начал преподавать в голландском университете, больше всего его удивило то, как энергично его студенты обсуждали необходимое чтение. «Интересно, что в этих обсуждениях доминировали не те, кто внимательно читал установленные тексты, а скорее те, кто лишь бегло просмотрел их, но действительно хотел, чтобы их мнение было услышано. И они особенно остановились на том, есть ли в этих текстах какие-либо практическое использование или нет «.
Черная метка против Пита
В той или иной форме столбы каким-то образом пережили Вторую мировую войну, но с 1960-х годов они постепенно теряли свое значение.Культурная, сексуальная и технологическая революции заставили новые поколения голландцев переосмыслить свою роль в обществе — мировоззрение их родителей, бабушек и дедушек считалось устаревшим. Более того, в стране наблюдался приток мигрантов, в основном из бывших голландских колоний, которые не отождествляли себя ни с одним из столпов и которые принесли с собой свои собственные убеждения и религии. Эти изменения также привели к существенным изменениям в некоторых глубоко укоренившихся обычаях страны. Особенно оживленный спор разгорелся по поводу так называемого «Черного Пита» или Zwarte Piet .
Хотя в большинстве европейских стран говорят, что Санта прилетает из Лапландии, голландские дети верят, что он прибывает к ним из Испании (и не меньше). Его свита тоже не состоит из эльфов или ангелов. Голландский Sinterklaas (Святой Николай) прибывает в сопровождении невысоких темнокожих персонажей — Zwarte Pieten . Черный Пит стал символом разногласий и предметом общенационального спора, который разгорается в Нидерландах каждый год по мере приближения к Св.Николая 5 декабря. Это продолжается уже несколько лет и временами достигает уровня жизни и смерти — по крайней мере, в средствах массовой информации.
Традиция Черного Пита впервые вызвала протест еще в 1980-х годах. Суринамская актриса Герда Хавертонг, которая появилась в голландской версии Улицы Сезам . В одном из праздничных эпизодов шоу персонаж Хавертонга упрекнул Большую Птицу за то, что она назвал ее Черным Питом, объяснив, что это имя было унизительным и оскорбительным для многих голландских детей и взрослых.Дискуссия разгорелась снова и навсегда примерно в 2011 году, когда художник Куинси Гарио, сам выходец из Антильских островов, публично появился в футболке с надписью «ZWARTE PIET IS RACISME» («BLACK PETE IS RACISM»). p>
По стране прокатились массовые акции протеста. Группа цветных голландских граждан подала в суд на мэра Амстердама за согласие на парад Святого Николая с участием Черного Пита. Голландский телеканал «Черный Пит», актер Эрик ван Муисвинкель, решил не повторять эту роль в телеканале St.Николая. Премьер-министра Марка Рютте спросили об этом, в первую очередь, на Саммите по ядерной безопасности. После многочисленных жалоб даже ООН создала целевую группу «Блэк Пит».
Консерваторы объявили дебаты нападением на голландские традиции. Они объяснили, что Пит черный от сажи, потому что ему приходится путешествовать по дымоходам домов, которые он посещает с Сантой. Чего они не смогли объяснить, так это того, почему Санта, даже если он идет тем же маршрутом, никогда не кажется даже немного закопченным.Была составлена петиция о сохранении Черного Пита, которая вскоре использовалась для запуска самой посещаемой голландской фан-страницы в Facebook. В течение 24 часов страница собрала более миллиона лайков, обогнав даже фан-страницу Ajax Amsterdam. Во Фрисландии защитники традиций заблокировали автомагистраль, остановив автобусы с протестующими против Черного Пита. За это они были оштрафованы, но вскоре нашли адвоката, готового защищать их совершенно бесплатно — как «фризских героев». В Зуилене, недалеко от Утрехта, несколько мужчин в черных масках для обуви вошли в местную школу, чтобы раздать детям печенье и провести кампанию в поддержку Черного Пита.
Министерство социальных дел и занятости Нидерландов провело опрос о восприятии Блэк Пита среди детей. Оказалось, что почти 90% всех голландских детей не считали персонажа оскорбительным или расистским. Несмотря на это, большинство телеканалов начали представлять Rainbow Petes (только телеканал RTL опубликовал официальное сообщение, в котором говорилось, что в своих программах Пит останется в пятнах сажи). Голландцы, как и положено гражданам страны компромисса, пытались найти баланс.В Амстердаме на параде Святого Николая была введена своего рода система квот. 75% Питов были радужными, белыми или закопченными, а остальные 25% — черными.
Однако дебаты возобновляются каждый год. А впереди всегда канун Святого Николая.
Кофе
alla turca«Сейчас на площади все расчищено», — гласит скандальный заголовок статьи 2012 года о демонтаже палаточного городка для людей, ищущих убежища. в Гааге.Это всего лишь один пример того, что толерантность среди голландцев в двух социально важных областях — политике и СМИ — не так хороша, как мы могли бы ожидать. По этой причине в прошлом году газета Het Financieele Dagblad организовала дискуссию на эту тему, пригласив четырех голландских женщин турецкого происхождения: двух политиков и двух журналистов. Как объяснил Есим Кандан (публицист), после публикации каждого сообщения в своей колонке ей нужно подождать всего несколько минут, пока не появится первый оскорбительный комментарий.Когда она рассказывала своим голландским друзьям, что пишет книгу о сексе в Турции, они спрашивали: «Что ваш муж говорит об этом?»
Кеклик Юсель — бывший Partij van de Arbeid (Лейбористская партия ) МП — упомянула, что когда несколько лет назад, будучи подростком, она работала в больничной палате, некоторые пациенты спрашивали ее, была ли она уже вынуждена выйти замуж и нужно ли ей сохранить девственность. Спустя годы, когда она занялась политикой, она была поражена тем, как белые голландцы предпочитают других белых голландцев при заполнении рабочих мест, называя это «нетворкингом».
Мерием Цимен, член городского совета Харлема, добавила, что чем выше она продвигалась в правительстве, тем меньше цветных людей она видела вокруг себя. «Были обсуждения, на которых какой-то политик сначала посчитал меня официанткой и попросил кофе, потому что турецкие женщины определенно не могут заниматься ничем, кроме общественного питания», — продолжила она иронично.
Журналистка. Фидан Экиз отметил, что годы борьбы за равные возможности для людей из-за пределов Нидерландов также имеют темную сторону: «Когда я впервые работал в газете в Роттердаме, мой коллега из соседнего отделения хотел узнать, принят ли я в газету. редакция из-за паритета, обеспеченного турецкому народу.И это был даже не злобный вопрос, он был серьезен! »
Журналисты, участвовавшие в дебатах, признаны своими коренными голландскими коллегами и получателями средств массовой информации за то, что они пишут об обществе без чрезмерно ссылаясь на свое этническое происхождение и религию. Тем не менее, для многих голландцев турецкого происхождения они почти считаются предателями по той же самой причине.
Хотя голландцы в целом активны в сфере благотворительности и заботы Что касается прав человека, то не все из них разделяют это отношение.Во время кризиса с беженцами политик из правящей тогда консервативно-либеральной Народной партии за свободу и демократию (VVD) потребовал наказания экипажей голландских кораблей, спасающих беженцев, обнаруженных в море, поскольку это якобы является поддержкой торговцев людьми. «Таким образом мы становимся последним звеном в цепи торговцев людьми, которая простирается вплоть до Африки», — сказал он. Ему не пришлось долго ждать реакции. Комик и обозреватель Питер Деркс ответил: «Тогда давайте прекратим воскрешать людей с сердечными приступами, вызванными употреблением фаст-фуда.В конце концов, мы — последнее звено в цепи ожирения, которая тянется до Америки. Не будем собирать мусор с улицы и бросать его в мусорное ведро, потому что люди будут больше мусорить, а мы будем последним звеном в цепи беспечности. Точно так же, как вы последнее звено в цепи безразличия ».
И последнее слово — безразличие — на протяжении многих лет упоминалось как величайший недостаток голландского общества. Журналист Фидан Экиз считает, что в Нидерландах эта особенность скрыта за фасадом терпимости: «В течение многих лет голландцы относились к экономическим иммигрантам из других стран следующим образом:« Хорошо, пусть они развивают свои обычаи и религии ведь они все равно рано или поздно уйдут.В свою очередь, вышеупомянутый Питер ван Ос говорит: «Мы уверенная, даже высокомерная нация. Большинство голландцев не воспринимают других как угрозу, они просто игнорируют их ».
« В наших публичных дебатах часто повторяется, что терпимость превращается в безразличие, что вместо этого мы живем бок о бок. друг с другом. Пустая, удобная толерантность проистекает из нежелания критически оценивать поведение и взгляды других людей », — пишет социолог Дик Пелс о голландском безразличии в De Groene Amsterdammer .Он добавляет, что культурный релятивизм и вера в то, что «все позволено», формируют особую «культуру избегания», которая не принимает во внимание наиболее важные социальные проблемы: дискриминацию, насилие, неравные возможности — таким образом, открывая поле для радикальных политиков.
Это ядро давнего спора между голландскими либералами и консерваторами. Первые отождествляют буржуазию с людьми, проходящими безразлично, но с улыбкой. Последние утверждают, что истинное гражданское общество требует вмешательства в борьбу за ценности.Звучит хорошо, но за этим слоганом, к сожалению, часто скрывается ксенофобия и нетерпимость. После громких убийств Пима Фортейна и Тео Ван Гога проблема особенно остро стоит в Нидерландах.
Фортейн был неоднозначной фигурой: с одной стороны, он сделал карьеру, нападая на ценности голландских мусульман, а с другой стороны, он был гомосексуалистом, который открыто говорил о своих отношениях с марокканскими мужчинами. «Он поставил наши дебаты на острие ножа и поставил голландских либералов, с которыми я себя идентифицирую, в затруднительное положение.В некотором смысле он ясно дал понять, что, критикуя меньшинства, он все еще больше инвестировал в них, чем мы, потому что он часто давал им место в публичных дебатах. Мы долго думали, что наше безразличие к меньшинствам было высшей формой терпимости, которую мы могли предложить. Сегодня я больше так не думаю », — говорит Ван Ос.
Не видите зла?
А как насчет наркотиков? Если вы думаете, что поиск чистой голландской толерантности в этом случае будет проще, ничто не может быть дальше от истины.Что касается наркополитики в Нидерландах, есть еще один термин — gedoogbeleid . Эта политика позволяет избежать наказания за определенные действия во имя высшего блага, если они не превышают определенного предела. Это понятие находится где-то между толерантностью и декриминализацией. Правительство Нидерландов признает, что лучше мириться с присутствием легких наркотиков, потому что их вредность является приемлемой, их влияние на доходы от туризма является положительным, и, кроме того, это дает больший контроль над продажей тяжелых наркотиков.Хотя ни один уважающий себя журналист не цитирует Википедию, я сделаю здесь исключение, потому что глагол gedogen объясняется там ласково: это поведение отца, который видит, что ребенок, вопреки запрет матери, съел печенье, а сам не против. Чтобы избежать конфликта с женой и конфликта с ребенком, он решает сделать вид, что не видел этого. Терпимость, безразличие или, может быть, уклонение от ответственности?
Вопрос о секс-работе в этом отношении также неоднозначен.В Нидерландах это было легализовано сотни лет назад, и секс-работники являются самозанятыми владельцами малого бизнеса, образующими профсоюзы. Тем не менее, когда они пытаются открыть бизнес-счет в банке, они обычно сталкиваются с формальными препятствиями. Хотя первая женщина-мэр города в истории голландской столицы Фемке Халсема с самого начала своего президентского срока организовывала дебаты о будущем Квартала красных фонарей, активисты жалуются, что она относится к секс-работникам как к уязвимым жертвам торговли людьми, даже хотя многие из них считают себя платящими налоги сознательными гражданами, борющимися за то, чтобы их профессия больше не считалась табу.
Но многие консервативные жители центра Амстердама просят убрать квартал красных фонарей из центра города. «Как это может быть?» Я спрашиваю Ван Ос. «Они там уже 500 лет!» «Голландцы придерживаются принципа« живи и дай жить другим », но это не означает, что они открыты для любого образа жизни. Туристы, курящие марихуану и занимающиеся сексом с проститутками? Прекрасно. Но у меня много друзей, для которых информация, что кто-то использование публичных домов равносильно разрыву контактов с этим человеком.И если бы они узнали, что их сын-подросток курил марихуану, они бы возмутились. Это воплощение безразличия: позволяйте другим делать то, что они хотят, но не мне и не людям из моего круга! »
Голландская открытость или терпимость были бы невозможны, если бы не огромная внутренняя социальная Это еще один элемент голландского самостереотипа, поскольку способность проявлять самоконтроль упоминалась голландцами — наряду с терпимостью и манерами — в вышеупомянутом исследовании 1970-х годов.
«Будь нормальным, это уже достаточно безумно» — популярная голландская пословица. Призыв к нормальности и здравому смыслу, вероятно, чаще всего появляется в дискуссиях на спорные темы, о чем свидетельствуют также слова премьер-министра Марка Рютте, когда его спросили на саммите ООН по проблеме Черного Пита: «Давай, будь нормальным».
«Голландская толерантность — это просто безразличие и конформизм?» Я спрашиваю Джеймса Кеннеди. «Средний голландец индивидуалистичен, когда дело доходит до определения своей личности, никто не скажет ему, идти или не ходить в церковь и как проводить свое время.На уровне прагматических действий, даже на работе, он коллективист. Он сотрудничает, потому что считает, что это единственный способ достичь цели. В повседневной жизни он конформист. Он делает то, что делают другие, когда это удобно ».« Разве это не звучит непоследовательно? »Я продолжаю. Он отвечает со смехом:« Я сказал, что голландцы ценят последовательность? »
Переведено с польского Автор Каролина Софулак
Перепечатано с разрешения Przekrój . Прочтите исходная статья .
Ричард Докинз ~ Существование Бога ~ шкала атеизма Агностицизм
— важная веха в том, что привело к тому, что Ричард Докинз стал известен как один из самых ярых защитников атеизма в мире. в современных публичных дебатах, касающихся рационализма, науки и религии была публикация его книги «Бог как иллюзия» в 2006 году.
На странице 50 книги «Бог как иллюзия» Ричард Докинз устанавливает шкалу вероятности существования Бога.
1 — это 100% уверенность в существовании Бога, а 7 — 100% уверенность в несуществовании Бога.
1,00: Сильный теист. 100-процентная возможность Бога. По словам К.Г. Юнг: «Я не верю, я знаю».
2,00: Очень высокая вероятность, но меньше 100 процентов.Де-факто теист. «Я не могу знать наверняка, но я твердо верю в Бога и живу, полагая, что он там».
3,00: выше 50 процентов, но не очень высоко. Технически агностик, но склоняется к теизму. «Я очень неуверен, но склонен верить в Бога».
4,00: Ровно 50 процентов. Совершенно беспристрастный агностик. «Существование и несуществование Бога абсолютно равновероятны».
5.00: Ниже 50 процентов, но не очень низко. Технически агностик, но склоняется к атеизму. «Я не знаю, существует ли Бог, но я склонен относиться к этому скептически».
6,00: Очень низкая вероятность, но меньше нуля. Де-факто атеист. «Я не могу знать наверняка, но я думаю, что Бог очень маловероятен, и я живу в предположении, что его нет».
7:00: Сильный атеист. «Я знаю, что Бога нет, с той же убежденностью, что Юнг« знает », что он есть.’
Докинз комментирует в своей книге «Бог заблуждения» относительно своей позиции по шкале Существования Бога, что он находится в диапазоне от 6 до 7:
Я причисляю себя к категории 6, но склоняюсь к 7. Я агностик только в той мере, в какой я агностик по отношению к феям внизу сада.
В печати Докинз назвал себя «6», хотя в интервью с Биллом Махером 11 апреля 2008 года в популярном сериале HBO « Real Time» он предположил, что ему может быть «6».9 ‘.
В дебатах, состоявшихся в Оксфордском театре Шелдониан в феврале 2012 г., на тему «ПРИРОДА ЧЕЛОВЕКОВ И ИХ ВОПРОСЫ. ИСХОДНОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ Ричард Докинз (в вежливой схватке с Архиепископ Кентерберийский) снова сам классифицировал себя как 6.9.
«Вероятность существования любого сверхъестественного творца очень, очень мала, так что скажем, у меня 6,9».
Тест Докинза — вы верующий?
Вы верите в Б-га?
Я уверен, что все мы знакомы с Ричардом Докинзом, известным писателем, эволюционистом, биологом.Он является автором многих хорошо известных работ по теме атеизма, и из одного из них следует следующее: «Заблуждение Б-га».
Вы верите в Бога? Иногда этот вопрос требует большего, чем просто ответа да или нет . Чтобы классифицировать собственные убеждения о возможности существования божества, Докинз предложил «спектр вероятностей» в своей книге «Бог-иллюзия». Этот спектр состоит из двух крайностей — сильного теиста с одной стороны и сильного атеиста с другой.Между ними есть несколько промежуточных этапов, которые обозначены по 7-балльной шкале (например, «слабый атеист»).
Вышеупомянутое взято с этого веб-сайта, что интересно, потому что оно не только дает рейтинг для остальных, но также дает рейтинг для некоторых известных людей по тому, где они могли бы получить баллы по шкале Докинза.
Оценка по шкале Ричарда Докинза
- Сильный теист : Я не сомневаюсь в существовании Бога, Я ЗНАЮ, что он существует.
- De-facto Theist : Я не могу знать наверняка, но я твердо верю в Бога и живу, полагая, что он там.
- Weak Theist : Я очень не уверен, но склонен верить в Бога.
- Чистый агностик : Существование и несуществование Бога абсолютно равновероятны.
- Слабый атеист : Я не знаю, существует ли Бог, но я склонен относиться к этому скептически.
- Де-факто атеист : Я не могу знать наверняка, но я думаю, что Бог очень маловероятен, и я живу в предположении, что его нет.
- Сильный атеист : Я на 100% уверен, что Бога нет.
Я бы назвал себя 2,5 или около того.
Как насчет себя?
Голосование 844 голосов Показать результатыПо шкале Докина я бы забил …
844 голосов Голосуйте сейчас!По шкале Докина я бы забил …
Мы можем спасти атеизм от новых атеистов, таких как Ричард Докинз и Сэм Харрис | Атеизм
Почему новые атеисты такие придурки? Показательный пример: Ричард Докинз продолжает преследование Ахмеда Мохамеда, 14-летнего техасского подростка, которого унижали в школе после того, как власти приняли его самодельные часы за бомбу.
На днях автор книги «Бог как иллюзия» назвал Ахмеда мистификатором и ответил на предположения, что «он был всего лишь ребенком», сославшись на сообщение о несовершеннолетнем боевике Исламского государства (ИГИЛ). «А сколько лет этому« малышу »?» — спросил Докинз.
Докинз уже некоторое время охотится за подростком. Когда впервые появилась история об аресте и допросе Ахмеда в наручниках, Докинз поставил под сомнение мотивы мальчика, прежде чем сослаться на видео, в котором говорилось, что Ахмед не совсем изобретатель, как он утверждал.
«Сборка часов из купленных компонентов — это нормально», — написал Докинз в Твиттере своему 1.3 млн подписчиков. «Вынимать часы из футляра, чтобы они выглядели так, как будто он их построил, — это нехорошо. Что является правдой?»
Это вмешательство продемонстрировало все токсичное в онлайн-образе Докинза. Это не просто необоснованное зрелище всемирно известного биолога, стремящегося дискредитировать научный проект подростка, как, например, убийца 11 сентября, одержимый реактивным топливом. Это также позорное сопоставление Докинза между Ахмедом и сторонником ИГИЛ в Сирии.
«Как вы МОЖЕТЕ думать, что я сравниваю мистификатора с убийцей?» он позже отправил.«Я просто имел в виду, что« Только ребенок »- это не защита от нокдауна. Помните бедного Джеймса Балджера?
За исключением, конечно, того, что Докинз не сравнивал Ахмеда с Балджером, убитым в 1993 году двумя 10-летними мальчиками. Он связал с Исидой юношу, ложно обвиненного в терроризме на основании его религии, — именно такую клевету мог бы сделать любой демагог новостей FOX.
А есть писатель, философ и нейробиолог Сэм Харрис — еще одно светило нового атеизма.
За несколько дней до того, как Докинз возобновил свое расследование по поводу часов-ворот, Харрис объяснил в подкасте, что подкаст от республиканцев Бен Карсон понимает Ближний Восток лучше, чем Ноам Хомски.Тот же Бен Карсон, который считает, что существует научный консенсус в отношении того, что инопланетяне построили пирамиды (хотя Карсон знает, что на самом деле они были построены Богом в качестве житницы для библейского Иакова).
Почему Харрис предпочитает пустословие Карсона о внешней политике мнению Хомского, одного из самых влиятельных ученых в мире? Как видите, Карсон «понимает, что джихадисты — враги». Вот почему Харрис защищает предложение Теда Круза проверять сирийских иммигрантов на предмет их религиозных взглядов, поскольку «некоторый процент мусульман неизбежно будут джихадистами».
В 2011 году левый писатель-атеист П.З. Майерс обиделся на статью, которую я написал, призывая к антимусульманскому фанатизму самых известных новых атеистов. Тогда Майерс отрицал правоту Харриса и жаловался:
Воробей осуждает нас за то, что мы не выбросили Хитченса из наших рядов и что мы должны «выступать против исламофобии, которая, очевидно, широко распространена в атеистическом движении», — совершенно прекрасное требование, которое является оскорбительным по своим предположениям; он также скажет мне, что я должен перестать бить свою жену? Расистская исламофобия рассеяна по всему новому атеистическому движению… Но выбросы — это не движение.
В наши дни Майерс (надо отдать ему должное) уделяет много времени разоблачению Харриса. Моим любимым из его недавних выступлений является фраза: «Сэм Харрис [полон] параноидального, расистского дерьма».
Но остается вопрос: как мы сюда попали?
Докинз и Харрис по-прежнему, безусловно, самые узнаваемые фронтмены шоу New Atheist. Так как же движение, якобы полное прогрессистов, в конечном итоге так отождествилось с писателями, которые все меньше и меньше напоминают воплощения чистого разума и все больше и больше похожи на вашего исламофобного дядю после того, как он выпил шестую пинту?
Новизна нового атеизма проистекает из его контраста с более старым атеизмом, который на протяжении 19 и 20 веков ассоциировался с левыми в целом и социализмом в частности.Вот почему для определенного поколения правых эпитет «коммуняк» неизменно следует за «безбожным».
К 2000-м годам старые левые распались и как движение, и как набор идей, хотя некоторые из их доктрин стали полностью мейнстримными. Секуляризм был одним из них. В 1901 году требовалось немало мужества, чтобы провозгласить свой атеизм в англоязычной стране; столетие спустя неверие стало (по крайней мере, в интеллигенции) в значительной степени обычным явлением.
Это было частью того, что сделало новых атеистов новыми.Раннее поколение атеистов было дерзким и оскорбительным, но их провокации, как правило, были направлены против церкви, которая все еще обладала значительной институциональной властью. Новые атеисты, напротив, были скорее инсайдерами, чем аутсайдерами, писали и говорили в обществах, где проявления пылкой религиозности в основном происходили на культурных окраинах, а не в интеллектуальных центрах.
(Даже в Америке, что-то вроде аномалии в этих вопросах, религиозные кандидаты в президенты направляют свои евангельские торгаши в Смоллвилле, США, а не в изощренные люди больших городов).
В качестве философской тенденции новые атеисты были скорее популяризаторами, чем новаторами, они использовали достижения биологии и нейробиологии, чтобы проиллюстрировать довольно заезженные аргументы против религии. В самом деле, в некоторых важных отношениях они представляют собой интеллектуальный шаг назад от левых, которые признали атеизм необходимым, но едва ли достаточным.
Еще в 1842 году Маркс отверг тех, кто трубил о своем неверии детям, как «заверений всех, кто готов их слушать, в том, что они не боятся призрака».Для него интеллектуальное опровержение Бога было тривиальным делом; что имело значение, так это построение мира, не вызывающего никаких мистификаций.
То есть, если вы исследуете материальную основу религиозной веры, вы сразу же столкнетесь с явлением, которое действует на многих различных уровнях. В определенных обстоятельствах и определенных условиях вера может функционировать как руководство к нравственности, или эстетике, или социальной сети, или совокупности культурных практик, или политической идентичности, или исторической традиции, или некоторой комбинации любого или всех из них. эти вещи.
Необязательно быть верующим, чтобы увидеть, что религия действительно предлагает что-то своим приверженцам (часто, когда ничего другого нет) и что то, что она предлагает, не является ни несущественным, ни глупым.
Напротив, новые атеисты занимаются религией исключительно как набором идей, своего рода космическим сводом правил для верующих. На этом основании легко указать на несоответствия или противоречия в различных священных текстах и высмеять верующих за их легковерие.
Но что тогда происходит? У вас не останется никаких объяснений их преданности, кроме подверженности мошенничеству.Если заимствовать титул Докинза, если Бог — не что иное, как интеллектуальное заблуждение, тогда миллиарды верующих, ну, впрочем, заблуждаются; собрание немощных болванов, нуждающихся в просвещении от своих интеллектуальных начальников.
Это основа нелепости, которую так много людей теперь ассоциируют с новым атеизмом, движением, которое слишком часто демонстрируют привилегированные всезнайки, говорящие бедным, что они идиоты. Но это только часть. Конечно, привилегированные всезнайки обычно белые, а те, кого они больше всего высмеивают, неизменно мусульмане.
Ибо необычайная популярность нового атеизма в наши дни связана и с чем-то еще, что произошло на заре нового века, а именно с террористическими атаками 2001 года. 11 сентября больше, чем что-либо другое, отделяет старый атеизм от новый.
Лучшая иллюстрация — это Кристофер Хитченс, писатель, построивший свою стратосферную литературную карьеру на переходе между двумя атеистическими традициями. В молодости Хитченс был троцкистом и в течение многих лет оставался полемистом левого толка.В то время его атеизм не привлекал особого внимания: само собой разумеется, что видный представитель британских левых не верил в Бога.
К 2001 году Хитченс уже начал свой сдвиг вправо. 11 сентября стало катализатором для полного прорыва. Он обозначил сдвиг развернутой полемикой против — как вы уже догадались! — Ноам Хомски, человек, которому Сэм Харрис так не доверяет.
Хомский настаивал (тогда, как и сейчас), что бен Ладен возник из определенного контекста и истории, что Аль-Каида не была просто результатом необъяснимой мусульманской ярости.Хитченс, как и Харрис, этого не допустил. На самом деле именно Хомский «утратил или теряет те качества, которые делали его великим моральным и политическим наставником».
Хитченс, со своей стороны, писал, «что силы, представленные Аль-Каидой и Талибаном, довольно легко понять, но не очень легко сосуществовать с ними». Он развернул вульгарную критику религии в направлении, которое теперь так до ужаса знакомо.
Проблемы на Ближнем Востоке проистекают не из имперского вмешательства в богатый нефтью регион, а из самого ислама, веры, которая возникла из бредового мышления (а затем способствовала его развитию).Исходя из этого, Хитченс все больше мог объединяться с худшими элементами американских правых, настаивая на том, что он остается прогрессивным.
Вы можете увидеть, как работает аргумент. Если вера в Бога проистекает из интеллектуальной неадекватности, тогда все верующие слабоумны, а самые набожные — самые немощные из всех. Все религии плохи, но некоторые религии — особенно на Ближнем Востоке, по чистой случайности! — хуже других.
Во имя просвещенного атеизма вы, таким образом, приходим к старомодному империализму: люди, которых мы просто бомбили, — простодушные дикари, непроницаемые для разума и цивилизации.В этом был секрет успеха Хитченса: он дал либеральное обоснование «войны с террором».
Вы можете провозгласить себя атеистом, вольнодумцем, приверженцем просвещения — и все же каким-то образом в конечном итоге все равно будете поддерживать правых христиан, таких как Джордж Буш и Бен Карсон, в их кампаниях против мусульманских орд.
Вот почему этого недостаточно, чтобы осудить Докинза и Харриса. Если мы хотим сохранить доброе имя атеизма, нам необходимо популяризировать принципиально иной подход, который стремится понять религию, а не просто насмехаться над ней.
Как утверждает мой коллега Джейсон Уилсон, осуждение «глупости» других людей — особое искушение нашего времени. В качестве контраста он приводит доводы в пользу солидарности, написав:
Солидарность требует прислушивания: к историям о структурной деформации индивидуальной жизни; к тому, как популярная культура заставляет людей чувствовать, что они живут против течения; к анализу, который еще не стал и может никогда не стать полностью последовательным или даже отклониться от здравого смысла.
Это не означает отказа от критики религии. Но это означает проявить определенное смирение, когда нужно примириться с тем, почему обычные люди верят в то, что они делают.
В другом мире религия может быть не нужна. Но мы еще не в этом мире. В борьбе за социальные изменения религиозные деятели будут играть такую же важную роль, как и все остальные. Если вы не верите в Бога, это прекрасно. Но ты не поможешь, если будешь придурком.
Ричард Докинз: Можем ли мы жить в мире без религии?
Ричард Докинз считается одним из ведущих британских интеллектуалов 21 века.Он известен своими взглядами на атеизм и своими книгами по эволюции. В своей последней книге « Превосходя Бога » он рассказывает о своем собственном опыте общения с религией и о том, как наука предлагает нам гораздо более убедительный и конкретный взгляд на мир, в котором мы живем.
Мы сели с Ричардом, чтобы обсудить его взгляды на веру, плоскую землю и Facebook.
Дайте нам знать, что вы думаете об эпизоде с обзором или комментарием, где бы вы ни слушали свои подкасты.
Слушайте другие выпуски подкаста Science Focus :
Тринадцать лет назад вы опубликовали
The God Delusion .Чего вы надеялись достичь с помощью своей новой книги « Превосходя Бога» ?Я действительно хотел, чтобы это была детская книга, но издателям это не понравилось, поэтому они повысили возрастную шкалу. Я думаю об этом как о книге для молодежи, но надеюсь, что кто-нибудь сможет ее прочитать.
Я знал, что некоторые люди просили более простую версию The God Delusion . Это не так. Я думаю, что это немного проще, язык немного проще, но на самом деле он не сильно пересекается.Это не The God Delusion -lite — главы о разных вещах. Хотя надеюсь, что он легкий.
Как вы думаете, почему мы хотим верить в духовное?
Во многом, я думаю, люди просто ничего не знают. Во многих случаях они просто не понимают эволюцию. Они думают, что это теория случая. Если вы думаете, что это теория случая, то очевидно, что она [эволюция] не может работать. Только глупец мог подумать, что глаз можно собрать случайно.
Я полагаю, что религия имеет сильное притяжение.Люди хотят верить; возможно, они боятся смерти или, возможно, они хотят соединиться со своими близкими после смерти и так далее.
С этой точки зрения существует мотивация к религии, и поэтому люди в некотором роде стремятся соблазниться аргументом «дизайн часовщиками».
Докинз из Оксфордского университета в 1976 году использовал смоделированные компьютером брачные крики, чтобы лучше понять, как сверчки щебечут друг с другом © Getty Images
Вы уже возражали против аналогии с часовщиком.Вы можете нам это объяснить?
Он происходит от Уильяма Пейли [английского священнослужителя и философа, родившегося в 1743 году].
Он говорит, что если вы шли и нашли камень, то этот камень не требует объяснений — он очень похож на любой другой камень. Но если вы найдете часы и откроете их, вы увидите все шестеренки, винты и пружины. Очевидно, кто-то должен был это сделать. У него должен был быть дизайнер, часовщик. Пейли сказал, достаточно разумно для своего времени, что у живых существ тоже должен быть часовщик.Должен быть божественный дизайнер.
Этот аргумент было трудно опровергнуть, и когда Чарльз Дарвин был студентом, он попался на него. Он думал, что это замечательно. Но, конечно, теперь мы знаем, что позже Дарвин полностью опроверг это. Я думаю, что это всегда был довольно плохой аргумент, но тем не менее в XVIII веке никто не придумал альтернативы. Так что они остались с этим.
Как дарвинизм опровергает аналогию с часовщиком?
Что ж, живые часы — такие вещи, как глаза, сердца и почки — собираются вместе медленным, постепенным, пошаговым процессом естественного отбора.Это очень, очень отличается от того, как делают часы.
Часы создаются на чертежной доске и собираются умным часовщиком за один раз. В то время как живые существа собираются вместе за миллионы лет — или даже миллиарды лет, если начать с самого начала — в процессе, который дает удивительно похожие на часы результаты.
Результат выглядит так, как если бы он был разработан, но не совсем, потому что в некоторых отношениях это плохой дизайн. Это дизайн, который вы бы не сделали, если бы были часовщиком-человеком.Например, такие вещи, как глаз, когда сетчатка повернута назад.
Это то, что вы получаете, когда получаете дизайн путем естественного отбора. У вас плохой дизайн, потому что на нем написана его история.
Похоже, мы наблюдаем рост числа людей, которые являются «антиэкспертами», отвергающими такие вещи, как вакцины, высадки на Луну и изменение климата. Как вы думаете, почему это так?Это загадочно, потому что доказательств высадки на Луну совершенно неопровержимо.Сейчас у нас даже растет число сторонников плоской Земли. Свидетельства того, что Земля круглая, совершенно неопровержимы — вы должны задаться вопросом, что здесь происходит?
Я полагаю, что одно из объяснений плоской Земли — это своего рода общение. Люди, которые, возможно, были немного неудачниками в своей жизни, находят группу людей, которые тоже не подходят, и им нравится объединяться в клубы, а Интернет предоставляет клубную комнату, где вы можете встретить людей, у которых есть точечные идеи, как вы.
Что касается антиваксов … широко распространена враждебность к крупным фармацевтическим компаниям, и на самом деле на это есть веские причины.Если вы серьезно настроены критиковать Big Pharma, будет достаточно легко думать, что антиваксер — часть этого. Мы хотим, чтобы люди критически и ясно думали о каждом отдельном случае, а не смешивали вещи в одну кучу, если они на самом деле не смешиваются.
Биография
Ричард Докинз — известный биолог-эволюционист и научный писатель, родился в Найроби, Кения, в 1941 году. Он изучал зоологию в Оксфордском университете и впоследствии получил степень магистра и доктора по тому же предмету.
Ричард стал известен после публикации своей первой книги, The Selfish Gene , в 1976 году. С тех пор он написал более дюжины научных книг, помимо многочисленных статей и журнальных статей, и был профессором Чарльза Симони. Общественное понимание науки в Оксфордском университете с 1995 по 2008 год. Известно, что он сыграл дьявола в эпизоде сериала «Симпсоны ».
Сообщество, о котором вы говорите, из тех, что образуют плоскоземельцы.Это почти похоже на религию…Думаю, что да. Не во всех отношениях. Это не сверхъестественное. Итак, еще раз, мы не должны слишком много смешивать, но есть определенная общая черта, в которой стоит провести сравнение.
По этой причине — потому что это такое сообщество — неужели мы никогда не сможем жить в мире без религии?Если действительно правда, что людям нужно такое общение, которое дает им религия, то должно быть возможно найти его разными способами, и я думаю, что любовь к науке имеет большое значение; вы можете присоединиться к другим людям с этим.
Или вы можете просто сказать, что правда имеет значение. А правда важнее товарищества, чем принадлежность к сообществу единомышленников.
Думаю, у многих людей сразу возникает чувство «как это соотносится с моей группой? Мои люди? Мой клуб? »Если мы левые, мы думаем, что все должно соответствовать этому; если мы правые, все должно соответствовать этому.
Я надеюсь, что люди смогут научиться оценивать каждое утверждение истины по существу, а не судить о том, соответствует ли оно каким-либо образом их прежним предрассудкам.
Многие ваши книги стремятся завязать разговор, не так ли?
Совершенно верно, да. Они делают.
С «
Outgrowing God » вы надеялись дать людям знания, которые позволят им выйти за пределы зоны комфорта религии?Да. Что ж, если это зона комфорта, то я не прошу прощения за то, что разрушил ее, если я разрушу ее. Я имею в виду, я действительно считаю, что правда — это, в конечном счете, самое важное.
Сказав это, я определенно думаю, что вы можете найти гораздо лучшую зону комфорта, чем религия.Я не имею в виду уничтожение зон комфорта ради самого себя. Я надеюсь, что наука обеспечит гораздо лучшую зону комфорта.
Это такая привилегия — жить в 21 веке, когда мы знаем так много. Мы многого не знаем. Но, по сравнению с нашими предками, нам выпала большая честь знать, сколько лет Вселенной. Чтобы знать, откуда мы. Знать, что мы — продукт эволюции. Узнать о химических элементах, из которых мы состоим.
Это просто чудесная, чудесная привилегия, и я думаю, что это такой позор отказывать детям в этой привилегии, а я боюсь, что это то, чем занимается религия.
Итак, настоящая причина того, почему я против религии, заключается в том, что она препятствует пониманию детьми, да и вообще кем угодно, прекрасного мира, чудесной Вселенной, в которой мы живем.
«Превосходя Бога» Ричарда Докинза уже вышел (14,99 фунтов стерлингов, Bantam Press)
Аудиокнига недоступна | Audible.com
Evvie Drake: более
- Роман
- По: Линда Холмс
- Рассказал: Джулия Уилан, Линда Холмс
- Продолжительность: 9 часов 6 минут
- Несокращенный
В сонном приморском городке в штате Мэн недавно овдовевшая Эвелет «Эвви» Дрейк редко покидает свой большой, мучительно пустой дом почти через год после гибели ее мужа в автокатастрофе.Все в городе, даже ее лучший друг Энди, думают, что горе держит ее внутри, а Эвви не поправляет их. Тем временем в Нью-Йорке Дин Тенни, бывший питчер Высшей лиги и лучший друг детства Энди, борется с тем, что несчастные спортсмены, живущие в своих худших кошмарах, называют «ура»: он больше не может бросать прямо, и, что еще хуже, он не может понять почему.
- 3 из 5 звезд
Что-то заставляло меня слушать….
- По Каролина Девушка на 10-12-19
Ричард Докинз | Биография, книги и факты
Ричард Докинз , полностью Клинтон Ричард Докинз (родился 26 марта 1941 года, Найроби, Кения), британский биолог-эволюционист, этолог и научно-популярный писатель, который выделил ген как движущей силой эволюции и вызвал серьезные споры с его восторженной защитой атеизма.
Популярные вопросы
Во что верит Ричард Докинз?
Ричард Докинз — сторонник атеизма, критики и отрицания метафизических верований в Бога или духовных существ. Большая часть работ Докинза вызвала споры в пользу утверждения верховенства науки над религией в объяснении мира. Он также утверждает, что законы вероятности исключают существование всемогущего творца.
Какой была первая работа Ричарда Докинза?
Чем знаменит Ричард Докинз?
Ричард Докинз написал несколько книг, в которых ген подчеркивается как движущая сила эволюции, среди самых известных — Эгоистичный ген (1976), Слепой часовщик (1986) и Бог заблуждения (2006). .Он снял несколько телевизионных документальных фильмов, по-разному декларируя проблемы, порожденные религией и суевериями.
Докинз провел свое раннее детство в Кении, где его отец жил во время Второй мировой войны. Семья вернулась в Англию в 1949 году. В 1959 году Докинз поступил в Баллиол-колледж Оксфордского университета, где в 1962 году получил степень бакалавра зоологии. Он остался в Оксфорде, получив степени магистра и доктора зоологии в 1966 году под руководством известного этолога Николааса Тинбергена. .Докинз помогал Тинбергену, прежде чем стать доцентом зоологии (1967–69) в Калифорнийском университете в Беркли. Он вернулся в Оксфорд, чтобы читать лекции по зоологии в 1970 году.
В 1976 году он опубликовал свою первую книгу, Эгоистичный ген , в которой он попытался исправить то, что, по его мнению, было широко распространенным неправильным пониманием дарвинизма. Докинз утверждал, что естественный отбор происходит на генетическом, а не на уровне видов или индивидов, как это часто предполагалось. Он утверждал, что гены используют тела живых существ для собственного выживания.Он также представил концепцию «мемов», культурного эквивалента генов. Идеи и концепции, от моды до музыки, обретают собственную жизнь в обществе и, распространяясь и изменяясь от разума к разуму, влияют на прогресс человеческой эволюции. Докинз назвал концепцию в честь греческого слова mimeme , что означает «подражать». Позже это породило целую область исследований, называемую меметикой. Книга примечательна не только тем, что она исповедовала, но и доступным стилем, что сделало ее доступной для широкой аудитории.
Затем последовали другие книги, в том числе Расширенный фенотип (1982), Слепой часовщик (1986), получившая премию Королевского общества литературы в 1987 году, и River Out of Eden (1995). Докинз особенно стремился разрешить растущее заблуждение относительно того, что именно влечет за собой дарвиновский естественный отбор в книге Climbing Mount Improbable (1996). Подчеркивая постепенный характер реакции на избирательное давление, Докинз позаботился о том, чтобы указать, что сложные структуры, такие как глаз, не проявляются случайным образом, а вместо этого последовательно усложняются.Он также выпустил The Evolution of Life (1996), интерактивный CD-ROM, с помощью которого пользователи могли создавать «биоморфы», смоделированные на компьютере примеры эволюции, впервые представленные в The Blind Watchmaker .
Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишись сейчасДокинз был назван первым профессором Чарльза Симони по общественному пониманию науки в Оксфорде (1995–2008 гг.). В этом качестве он продолжал плодотворно публиковаться и продюсировал множество телевизионных программ.В его документальном фильме 1996 года « Преодолей научный барьер » Докинз беседует с рядом выдающихся ученых об их открытиях. В томе Расплетая радугу (1998) Докинз утверждал, что эволюционная теория эстетически превосходит сверхъестественные объяснения мира. История предков (2004), построенная на основе книги Джеффри Чосера Кентерберийские рассказы , прослеживает человеческую ветвь филогенетического древа до точек, где она сходится с эволюцией других видов.Среди других публикаций — The Greatest Show on Earth: The Evidence for Evolution (2009), дань уважения теории эволюции путем естественного отбора и яростная защита этой теории, и The Magic of Reality: How we know what is really true (2011), книга для юных читателей, в которой научное понимание различных явлений сопоставлено с мифологией, призванной их объяснить. Он также редактировал The Oxford Book of Modern Science Writing (2008).
Хотя большая часть произведений Докинза вызвала споры в пользу утверждения верховенства науки над религией в объяснении мира, ничто не могло сравниться с ответом на полемический комментарий The God Delusion (2006).