Как человек чувствует смерть свою: Здоровье: Наука и техника: Lenta.ru

Содержание

Как подготовиться к смерти?

Стремление к хорошей жизни естественно для человека, но как насчет того, чтобы умереть хорошо? Существует ли такая вещь, как достойная смерть? Садхгуру мягко затрагивает эту болезненную тему, но не оставляет без внимания ни единого аспекта в исследовании этого жизненно важного вопроса.

ArticleJul 3, 2022

Вопрос: У моего очень близкого друга последняя стадия рака. Можно ли что-то сделать, чтобы помочь ему пройти через это и чтобы он поправился?

Садхгуру: Я говорю это не из пренебрежения к вашему другу, но я хочу, чтобы вы поняли, что люди должны умирать. Когда и как — вот единственный вопрос. Когда смерть приближается к нам, мы сделаем всё возможное для нашего спасения, но, когда конец уже пришёл, — давайте научимся умирать достойно.

В западных странах люди, умирая, бесконечно борются со смертью — это действительно ужасный способ умереть.

Даже если им 85-90 лет, они продолжают лежать в больнице с трубками и иглами по всему телу. Ничего страшного, если вы умрёте на два года раньше, гораздо важнее умереть спокойно и достойно. Смерть — это последнее, что вы делаете в своей жизни. Так почему бы не сделать это достойно?

Мы должны научиться принимать смерть как часть нашей жизни. Мы не желаем себе смерти, но давайте научимся проходить через неё с достоинством. Я вижу, как в США многие люди в домах престарелых увеличивают продолжительность жизни только благодаря медицинской поддержке. И это такая пытка для них и для окружающих. Вы бы видели, как там с ними обращаются. Через какое-то время персонал начинает раздражаться, потому что эти люди ничего не понимают, ничего не помнят. Они потеряли рассудок, так как живут дольше отведённого им времени. Без всей этой медицинской помощи они бы достойно умерли в нужный момент.

Если тело безнадежно сломано, давайте научимся умирать достойно. Дадим человеку понять, что всё в порядке, мы все — в очереди.

Я не пытаюсь высмеять чью-то болезнь, но мы должны понимать, где заканчивается одно и начинается другое.

Жить и умереть достойно

Вопрос: Но, Садхгуру, а как же окружающие люди, которым приходится видеть смерть близкого?

Садхгуру: Когда кто-то теряет дорогого ему человека, возникает ощущение, что у него отняли часть жизни, и он проходит через процессы скорби, потери и лелеяния прошлого. Не всё это можно выразить словами. Но в то же время мы не первые люди, родившиеся на этой планете, и не первые, кто умрёт здесь. Мы не знаем: получим ли образование, выйдем ли замуж, родим ли детей, сделаем ли многое в этом мире или нет. Но одно мы знаем точно — мы умрём. Хотя это и настолько очевидно, мы всё равно не можем смириться с этим.

Кто-то спрашивал меня: «Садхгуру, где и как умирают змеи? Мы никогда не видели мёртвую змею, если только её не убили». Кобры, например, когда знают, что должны умереть, находят какую-нибудь ветку, заползают на неё и не едят более 18-20 дней. Они умирают тихо.

Ползучее существо настолько осознанно, что знает, как долго это тело должно быть здесь и когда должно уйти. Точно так же и ваша жизнь, и любая другая жизнь осознаёт, когда ей нужно покинуть это тело — либо потому, что мы как-то сломали его, либо потому, что в теле больше нет необходимой интенсивности для поддержания жизни.

До тех пор пока жизнь здесь, мы будем делать всё, чтобы оберегать и хранить её, потому что мы ценим жизнь и дорожим ею. Но когда жизнь уходит, мы должны уважать это решение.

Когда я говорю «жизнь», я не имею в виду личность или множество мыслей, эмоций и занятий, в которые человек был вовлечён. Как личность, вы никогда не хотите уходить, потому что хотите быть бесконечной психологической драмой. Но жизнь хочет уйти в определённое время. Нравится вам это или нет, но жизнь хочет уйти, потому что не хочет навсегда оставаться в ловушке физической формы, которую вы накопили. Она наслаждается физической формой только в течение определённого времени.

Но после, даже если всё идет хорошо, многие жизни уходят. Это часто можно наблюдать в Индии — йогины сами решают, когда им уходить. Когда они здоровы и прекрасно себя чувствуют, они садятся и уходят. Другие люди думают: «Зачем? Он был здоров, почему он решил уйти?» Вы хотите заболеть и умереть? Вы хотите мучиться в больнице 3 года, а потом уйти? Это не единственный способ уйти из жизни.

Последнее, что вы делаете в своей жизни, — это смерть. Разве не важно сделать это достойно? И когда наступает черёд других жизней, которые находятся рядом с нами, — не важно ли помочь им уйти с достоинством? Для чего ещё на 3 месяца растягивать всеми видами жизнеобеспечения жизнь, которая вот-вот уйдёт? Это значит, что вы просто невежественны в отношении природы жизни. Вы цепляетесь за то, что знаете. И не хотите познать то, чего не знаете. Вы знаете этого человека, вы наслаждались его личностью, но вы не коснулись природы его жизни — потому что пока вы не коснётесь природы своей жизни, то не сможете коснуться и другой.

Нам не нужно говорить о смерти или готовиться к ней. Всё, что нам нужно сделать, так это испытать то, что находится за пределами накоплений в виде этого тела и ума.

Если вы сидите здесь и сейчас и переживаете жизнь, которой вы являетесь вне этих накоплений, у вас не будет абсолютно никаких проблем с любым аспектом жизни, включая смерть. Мы должны понять, что смертность — это фундаментальная реальность нашего существования. Если вы не примиритесь с этим, то не познаете никаких других аспектов жизни в реальности — вы будете знать только драму. Смертность — это самая фундаментальная природа нашего существования. Мы смертны. Наше рождение означает, что мы умрём. Единственный вопрос — когда. Я благословляю вас на очень долгую жизнь. Но когда вы будете умирать, сделайте это достойно.

Старость может быть благословением. Отрывок из книги «Смерть: история изнутри»

Кажется, что все существа в мире, кроме человека, знают, как умирать с достоинством. Если вы идёте по лесу, даже по тому, который богат дикими животными, вы не найдёте валяющуюся тушу, если только это животное не убил хищник. Даже в городах, где из птиц в наше время в основном только вороны, вы не найдёте тушу вороны, которая умерла просто так. Все они знают, когда приходит время умирать, и поэтому уходят в тихое место и достойно умирают. Только человек не чувствует этого и умирает во всё более недостойной манере. Когда приходит смерть, у людей, которые не знали, как жить, обязательно возникнут проблемы с тем, как умереть.

Во многих отношениях старость может быть великим благословением, потому что весь жизненный опыт остаётся позади.

Когда вы приближаетесь к смерти, энергии становятся слабыми и постепенно покидают тело — это возможность гораздо легче осознать природу своего существования.

Когда вы были ребёнком, всё было прекрасно. Но вы жаждали вырасти, потому что хотели испытать жизнь. Когда вы стали молодыми, ваш ум был захвачен гормонами. Что бы вы ни делали — осознанно или неосознанно — всё было продиктовано этим. Очень немногие люди способны осознать пелену гормонов и смотреть на жизнь ясно. Все остальные находятся в этой ловушке. В молодости, когда тело энергично, очень трудно быть осознанным, потому что вы настолько отождествлены со своим телом, что не видите ничего кроме него.

Однако с возрастом это ослабевает. По мере того, как тело теряет свою живость, вы становитесь все более и более осознанными, потому что не можете отождествлять себя с увядающим телом. В пожилом возрасте все желания и опыт целой жизни остаются позади. Вы снова как будто ребёнок, но у вас есть мудрость и жизненный опыт. Эта часть жизни может стать очень плодотворной и замечательной. Если вы хорошо позаботитесь о процессе обновления организма, старость может стать чудесным временем. К сожалению, большинство людей страдают от старости просто потому, что не заботятся должным образом о процессе обновления организма. В пожилом возрасте многим людям трудно даже улыбнуться.

Так происходит потому, что единственное, что они знали в своей жизни, было физическое тело. Как только тело начинает стареть, они впадают в уныние. Возможно, они даже здоровы и не болеют страшным раком, но на каждом шагу возраст говорит им: «Это не навсегда». Если человек пребывает в других измерениях опыта, он с лёгкостью справится с телом.

Старость и даже смерть могут быть радостным переживанием. Для этого нужно знать, когда уходить. И уходить достойно.

Смерть, которая приносит облегчение | PSYCHOLOGIES

188 972

Познать себяОдиночество

«Я похоронила мужа, и мне стало легче». «Только после смерти матери я смогла стать собой». Почувствовать умиротворение после смерти близкого человека — услышать такие признания случается не часто. О подобных чувствах не принято говорить. И даже признаваться в них самим себе тоже страшно. Ведь разве сказать такое не значит расписаться в собственной бессердечности? Далеко не всегда. И есть немало ситуаций, когда признать эти чувства не только можно, но и необходимо.

«Я сделал все, что мог»

Одна из таких ситуаций — годы жизни, проведенные рядом с близким, угасающим от тяжелой болезни. 57-летний Николай семь лет ухаживал за женой, страдавшей от деменции. «Я готовил, убирал, читал для нее, — рассказывает он. — И Анна поначалу даже просила прощения за то, что на меня так много всего свалилось. От этого было больно, но было в этом и подтверждение важности того, что мы вместе. Потом стало хуже. Я старался успокоить ее, когда она кричала по ночам, и не обижаться, когда перестала узнавать меня. Я нанял сиделку. А вскоре услышал, как Анна жалуется по телефону сестре, что я поселил дома другую женщину…»

После смерти жены Николай не мог не признаться, что испытывает облегчение. И чувство вины. Он честно говорит, что не раз желал, чтобы смерть пришла к его жене поскорее. И теперь эта мысль не дает ему покоя. «Я перестал понимать, что в моем отношении к жене было настоящим, — говорит он. — Если бы я не любил ее, то вряд ли выдержал бы эти семь лет. Но если бы действительно любил, разве мог бы желать ей смерти?»

По мнению наших экспертов, в этом нет противоречия. Самые насущные проблемы, включая и проблему смерти, задействуют все уровни нашего сознания — от самых древних инстинктов до сравнительно молодых социальных надстроек. «Реакция на боль — это инстинкт, — объясняет психотерапевт Варвара Сидорова. — Страдания любимого человека — двойная боль: его собственная и наша». И стремление от этой боли избавиться неизбежно.

Если мы обеспечили близкому человеку достойный уход и внимание, если мы сделали все, что могли, то нам не в чем себя упрекать

«Известен также и феномен предварительного горя, — продолжает Варвара Сидорова. — Когда ясно, что человек скоро умрет или когда он лишается черт своей личности, близкие могут переживать утрату раньше, чем она наступает физически. И в какой-то момент возникает негодование: да когда же? В этом тоже нет ничего стыдного, это естественные переживания в случае долгого страдания. Их нужно признать и не осуждать себя за них».

Потеря активизирует и другие архаичные механизмы нашей психики, полагает психолог Мари-Фредерик Баке (Marie-Frédérique Bacqué). Она напоминает об известной концепции младенческого всемогущества: «Беспомощный новорожденный ребенок живет с ощущением, что мир вращается вокруг него. Он — центр этого мира, ведь одной силой мысли он добивается выполнения любого желания — их спешат исполнить родители. Возможно, на том же уровне переживаний рождается и чувство, что смерть близкого человека, кончины которого мы в отчаянии могли желать, произошла из-за нас».

Так или иначе, уровень, на котором возникают подобные переживания, лежит за пределами нашего контроля. Смерть после долгих страданий приносит облегчение. С этим бессмысленно спорить, и винить себя за это чувство тоже нельзя. «Мы не можем отвечать за свои инстинкты. Но мы можем и должны отвечать за свои поступки, — резюмирует Варвара Сидорова. — И если мы обеспечили близкому человеку достойный уход и внимание, если мы сделали все, что могли, то нам не в чем себя упрекать».

«Я любила и боялась»

43-летняя Виктория прожила с Михаилом меньше двух лет и рассталась с ним незадолго до того, как на свет появился их сын. Рассталась, хотя продолжала любить, — потому что их совместная жизнь превратилась в кошмар. Который, впрочем, тоже не окончился с расставанием. Обаятельный человек, подающий надежды художник, Михаил был алкоголиком. Он несколько раз пытался завязать, но каждый срыв оказывался все более страшным. В конце концов алкоголя стало мало, и Михаил пришел к наркотикам.

«Я точно помню — когда мне позвонили и сказали, что Миша покончил с собой, моей первой мыслью было: «Наконец-то!» — вспоминает Виктория. — Мне больше не нужно было без конца вытаскивать его то из полиции, то из больницы, одалживать ему деньги, врать его несчастной маме, что он в командировке, выслушивать бред по телефону в три часа ночи. И бояться, что этот бред накроет его, когда он в очередной раз вспомнит, что у него есть сын — и придет в гости. Но я любила его. Все это время любила. Почему я не осталась с ним, не попыталась спасти?»

Виктория знает, что спасти Михаила было выше ее сил, — она пыталась не раз и не два. Но, как и многие из нас, идеализирует умершего близкого человека и тем острее ощущает свою вину перед ним, даже если эта вина — мнимая. «В подобных ситуациях уместнее говорить не об облегчении, а о другом чувстве — освобождении, — отмечает Варвара Сидорова. — Оно приходит, когда отношения строились по принципу «люблю-ненавижу, уйди-останься». И, переживая утрату — и свою реакцию, — важно признать и истинный характер отношений».

Нельзя запрещать себе свои чувства, даже если опасаешься, что кто-то сочтет их неправильными

Психоаналитик Виржини Меггле (Virginie Megglé) рекомендует в первые дни и недели после потери не анализировать свои чувства, просто принять их неоднозначность. «Понимание придет позже, по мере того как вас перестанет смущать то, что вашу жизнь не переполняет без остатка одна только скорбь», — говорит она. Признать амбивалентность — значит перестать бояться того, что мы чувствовали к человеку одновременно ненависть и любовь, уверена психолог: «Но даже если мы его ненавидели, затем нам становится ясно, что мы его и любили и не можем требовать от себя большего. Это признание необходимо для того, чтобы совершить работу горя, которая сопровождает каждую утрату».

В ситуации утраты в амбивалентных отношениях механизм переживания горя часто дает сбой. «Мы начинаем оплакивать умершего, но вдруг вспоминаем, сколько боли он нам причинил, и на смену слезам приходит злость. А потом мы спохватываемся и стыдимся этой злости, — перечисляет Варвара Сидорова. — В результате ни одно из чувств не переживается до конца, и мы рискуем «зависнуть» на той или иной стадии горя».

«Я наконец стала собой»

Освобождение, о котором говорят психологи, — это не только избавление от гнета мучительных противоречий в отношениях с ушедшим человеком. Это в известном смысле еще и обретение свободы быть самим собой. В этом убедилась 34-летняя Кира. Ей было 13 лет, когда ее мама овдовела. И выбрала Киру, младшего ребенка в семье, своим ребенком на всю оставшуюся жизнь и «опорой в старости».

«Мои брат и сестра вскоре выпорхнули из гнезда, а я оставалась с мамой. Я чувствовала, что она рассчитывает на меня, возлагает надежды. Не осознавая этого, я до 27 лет была маленькой маминой дочкой, пока вдруг подруга не предложила мне вместе снимать квартиру. И я даже не успела подумать, как услышала свой голос, он говорил: «да». Я переехала, хотя и переживала оттого, что оставляю маму одну. Она умерла через два года. Умерла тихо и быстро — во сне. У меня была депрессия, я чувствовала себя ответственной за ее смерть. Но к этому переживанию примешивалось и другое. Я поняла, что мне не надо больше думать о том, порадую я маму или разочарую ее».

«Нельзя запрещать себе свои чувства, даже если опасаешься, что кто-то сочтет их неправильными, — настаивает Виржини Меггле. — Принять свое желание жить — единственный верный и ответственный путь. Только на нем можно встретиться с самими собой. И обрести способность осветить ваши отношения с умершим прекрасным светом».

Женщина эффектная и властная, мать Киры посвятила себя семье. «Мама любила меня, но была так требовательна, что я всегда боялась оказаться несовершенной. Например, я всегда ходила на каблуках — чтобы выглядеть «как настоящая женщина». Вскоре после смерти матери Кира влюбилась. Муж стал первым человеком, которому она решилась рассказать о сложных чувствах, вызванных маминой смертью.

«Если есть возможность поделиться своими эмоциями, это стоит сделать, — подтверждает Варвара Сидорова. — Хотя выбор того, кому можно доверить горе, — сложный выбор. Иногда люди не знают, как помочь, и от беспомощности начинают делать глупости. Но если вы доверяете человеку, то лучше все же поделиться».

«Сегодня я гораздо счастливее, потому что действительно чувствую себя собой. И если мне хочется, ношу туфли на плоской подошве или кроссовки!» — улыбается Кира. В мамину честь она посадила деревце на дачном участке. И раз в год, в мамин день рождения, повязывает на нем лиловую ленту — любимый мамин цвет. Сидя под этим деревом, Кира чувствует, что ее мама была бы теперь всем довольна. И зятем, и внучкой, и даже кроссовками на Кириных ногах.

Текст:Юрий ЗубцовИсточник фотографий:Getty Images

Новое на сайте

Переезжаете из-за стресса или стрессуете из-за переездов? Ученые дали ответ

Шаолиньская философия изменений: как двигаться вперед — мнение воина-монаха

«Соглашаясь с ролью любовницы, я потеряла три года»: откровенная история читательницы

Последнее слово за вами: как и зачем обсуждать свое завещание

«Насилие начинается с шутки»: как стереотипы о женщинах приводят к трагическим последствиям

«Мужчины не воспринимают меня как женщину»

Как сепарироваться от родителей: 5 шагов — проверьте себя

Мышление трудоголика: 7 ошибок — как перестать работать на износ

Как горе меняет мозг, с Мэри-Фрэнсис О’Коннор, доктором философии

Ким Миллс: Мало кто из нас проживет жизнь, не потеряв того, кого мы любим. Горе, как говорят, — цена любви. Тоска и печаль, которые мы чувствуем после чьей-то смерти, — это цена, которую мы иногда платим за близкие отношения, которыми дорожим. Некоторые люди стойкие после такой потери, способны справиться со своим горем и со временем приспособиться к жизни без любимого человека. Другие, тем временем, обнаруживают, что не могут этого сделать.

За последние два десятилетия исследователи начали использовать инструменты современной неврологии, чтобы лучше понять, почему это происходит, и в более широком смысле понять, что происходит с нашим мозгом и телом во время процесса скорби, и как лучше всего помочь людям оплакивать смерть умерших. любимый.

Что делает человека более или менее стойким перед лицом потери? Как скорбь связана с депрессией и чем она отличается? Что происходит с нашим мозгом, когда мы скорбим? Существует ли эффективная терапия горя? Можно ли пережить настоящее горе из-за смерти знаменитости и чем это горе отличается от горя из-за потери близкого человека? Как мы можем лучше всего поддержать людей, когда они скорбят?

Добро пожаловать в Talking of Psychology , ведущий подкаст Американской психологической ассоциации, в котором исследуются связи между психологией и повседневной жизнью. Я Ким Миллс.

Сегодня у нас в гостях доктор Мэри-Фрэнсис О’Коннор, адъюнкт-профессор психологии Аризонского университета, где она изучает горе и скорбь. Она использует такие методы, как визуализация мозга и изучение реакций иммунной системы, чтобы выяснить, как скорбь влияет на нас как психологически, так и физиологически. Она специалист по сложному горю, клиническому состоянию, при котором люди не приспосабливаются к острому чувству горя. В дополнение к ее многочисленным научным публикациям, она является автором недавней книги, Скорбящий мозг: удивительная наука о том, как мы учимся на любви и утрате .

Спасибо, что присоединились к нам, доктор О’Коннор.

Мэри-Фрэнсис О’Коннор, доктор философии: Как хорошо быть здесь. Спасибо.

Миллс: Один из моментов, которые вы делаете в своей книге, заключается в том, что скорбь на самом деле является формой обучения. Можете ли вы объяснить, что это значит? Я не думаю, что большинство людей думают о скорби таким образом.

О’Коннор: Это действительно пришло к нам за годы изучения горя и скорби и прочтения множества исследований о том, что происходит, когда мы переживаем смерть близкого человека. Меня действительно поразило, что скорбь можно рассматривать как форму обучения. Мы можем думать об этом по-разному. Во-первых, после того, как мы переживаем что-то столь же трудное, как наша единственная смерть, нам действительно нужно выяснить: как я теперь живу в этом мире? Что значит уйти на пенсию, когда человек, с которым я собирался делать это десятилетиями, больше не собирается делать это со мной? Частично это научиться быть в мире человеком, который несет с собой это отсутствие, но даже на более низком уровне вы можете подумать обо всех крошечных привычках, которые мы должны изменить. Это то чувство, когда вы поднимаете трубку телефона, чтобы позвонить им, потому что что-то случилось. Потом, конечно, понимая, что мы не можем их назвать. Все те маленькие привычки и предсказания, которые нам предстоит выучить по-новому.

Миллс: Давайте поговорим о разнице между горем и горем, так как мы будем часто использовать эти термины в разговоре, а вы отметили, что они не взаимозаменяемы.

О’Коннор: Я обнаружил, что научно различать горе и скорбь оказалось полезным. Затем, когда я это сделал, я обнаружил, что другие люди также нашли его полезным. На самом деле горе — это то чувство, которое у вас есть, такая интенсивность, которая просто переполняет вас, и такое мгновенное переживание. Скорбь, с другой стороны, — это то, как горе меняется со временем, но на самом деле никогда не уходит. Например, первые 100 раз вас сбивает с ног это чувство горя, эта волна горя. В 101-й раз это может быть так же ужасно, но также может быть знакомо, так что теперь у вас могут быть какие-то способы утешить себя или вы можете знать, как связаться с кем-то в этот момент.

Несмотря на то, что чувство не обязательно изменилось, наше отношение к чувству со временем меняется. И причина, по которой люди сочли это полезным, я думаю, заключается в том, что если мы ожидаем, что не будем испытывать горе в будущем, что каким-то образом это закончится, тогда мы будем разочарованы, если годы спустя, даже спустя десятилетия мы сталкиваемся с чем-то, и вдруг мы все расплакались и нас охватила волна горя. Это не означает, что мы сделали что-то неправильное в нашем процессе скорби. Это просто означает, что в этот момент мы осознаем потерю чего-то действительно важного.

Миллс: Какая связь между горем и депрессией? А может ли человек горевать, не впадая в депрессию?

О’Коннор: Суть скорби на самом деле заключается в тоске, стремлении к тому, чтобы этот человек вернулся или чтобы все стало так, как раньше. Теперь мы знаем как из диагностической клинической науки, так и из исследований мозга, что горе и депрессия — это не одно и то же. У нас может быть и горе, и депрессия точно так же, как, например, у вас может быть депрессия и тревога, но у вас может быть одно без другого. При депрессии чувства обычно более глобальны. Хотя я могу чувствовать себя ужасно из-за того, что моего любимого человека больше нет, с депрессией я, вероятно, буду чувствовать себя ужасно из-за многих вещей. Я буду чувствовать себя виноватым за то, что я сделал в прошлом, и буду беспокоиться о том, как я общаюсь с людьми на работе, а также буду беспокоиться о вещах, которые я никогда не выполнял в своей жизни, которые я должен был сделать. Депрессия, как правило, носит глобальный характер. Скорбь действительно фокусируется на любимом человеке. Дело в том, что мне нужно, чтобы этот человек вернулся. Я не могу сделать это без этого человека со мной. Так что это немного другой опыт.

Миллс: В своей новой книге вы написали о том, что потеря любимого человека может ощущаться как потеря части себя, и вы связали это с работой Артура Арона, еще одного психолога, который недавно участвовал в этом подкасте. Можешь рассказать об этой связи? Почему мы так переживаем потерю?

О’Коннор: Мм-хм, ну, чтобы подумать о том, что происходит, когда мы теряем любимого человека, вы должны сначала признать, что мозг кодирует связь. Когда вы влюбляетесь в своего супруга или в своего ребенка, мозг кодирует эту связь. По сути, это создает мы, не только вас и меня, но создает мы перекрывающихся переживаний. Из-за этого, когда любимого человека больше нет, мы на самом деле чувствуем, что часть нас отсутствует, верно? На очень нейронном и закодированном уровне в нашем представлении о «мы» есть дыра.

Это не просто метафорический способ, возможно, мы описываем чувство, будто в нашем сердце есть дыра. Тогда мы, возможно, придем к другому пониманию и сможем рассматривать такие вещи, как синдром фантомной конечности, верно? Когда люди, которым ампутировали руку или часть ноги, иногда испытывают зуд или боль в отсутствующей конечности. Мы знаем, что это потому, что мозг не перепрограммировал свое представление о теле. На самом деле мы испытываем ощущения в мозгу, которые не связаны с периферическими нервами. Я думаю, что мы подходим к пониманию того, что то, как мы кодируемся, может означать, что мы продолжаем ожидать наличия обеих частей себя. Вы ожидаете, что у вас будут обе части нас, когда мы функционируем в мире, а затем переживаете это как большую потерю, как пропажу, как отсутствие, когда их нет с нами.

Миллс: Значит, после того, как мы кого-то потеряли, в мозгу должна произойти какая-то перестройка?

О’Коннор: Есть. И кое-что из того, что мы знаем об этом, на самом деле взято из работы Зои Дональдсон из Колорадского университета в Боулдере. Она изучает полевок, этих маленьких грызунов, которые спариваются на всю жизнь. И поскольку они спариваются на всю жизнь, это дает нам возможность по-настоящему исследовать с точки зрения нейробиологии, что происходит, если у этой пары полевок пропадает самец. И что мы знаем, так это то, что в мозгу происходят обширные изменения. Когда связь первоначально формируется, происходят изменения в способе укладки белков в прилежащем ядре мозга, этой маленькой части сети вознаграждения в мозге. И затем, когда проходит время, есть эти нейроны, которые посвящены срабатыванию, когда мы приближаемся к партнеру, верно? И по мере того, как связь становится сильнее, у нас появляется все больше и больше этих нейронов, которые просто показывают, насколько важно, что эта функция поиска нашего партнера и проведения с ним времени получает так много ресурсов мозга.

И затем, при разлуке, мы видим все физиологические изменения, которые происходят, гормоны стресса увеличиваются, как кортизол или кортикостерон у животных. И мы видим, что дофамин и окситоцин действительно пытаются мотивировать нас найти их снова. Таким образом, со временем в мозгу происходят нейронные и транскрипционные изменения, когда полевки пытаются понять, что произошло. И тогда аналогия с людьми, хотя у нас есть дополнительные два фунта мозга, так что это, безусловно, сложнее, чем у полевок, но, тем не менее, я думаю, мы видим, как мозг должен действительно обновляться и изменяться, и это отчасти механический процесс. и все это требует времени.

Миллс: Большая часть вашей работы посвящена так называемому «сложному горю». В чем разница между сложным горем и просто повседневным горем?

О’Коннор: Да. Мне нравится термин «осложненное горе», но я должен быть честным со слушателем, термин, который был выбран DSM, Диагностическим и статистическим руководством , представляет собой длительное расстройство горя, и это было недавно принято фактически в течение последнего года. . Причина в том, что мне нравится термин «осложненное горе», и на самом деле исследователи рассматривают почти одни и те же явления, когда они используют оба термина, но сложное горе напоминает мне, что мы говорим об осложнениях.

Вот аналогия, которая может помочь. Если вы сломаете кость, мы на самом деле ничего не сделаем, чтобы связать эти клетки вместе, верно? Это естественный процесс исцеления, который происходит. Хотя мы могли бы сделать что-то, чтобы поддержать этот процесс. Таким образом, мы можем носить гипс, например, чтобы поддерживать его, или использовать костыли, правильно, чтобы дать немного дополнительных ресурсов. И это естественный процесс, если только иногда у нас не возникают осложнения, связанные с инфекцией в области, которая пытается зажить, или, возможно, происходит вторичный перелом кости.

И в этих обстоятельствах может быть очень полезно вмешательство, чтобы вернуть эту кость на ее типичную траекторию заживления. Итак, аналогия в том, что я думаю, что горе — это естественная реакция на потерю, это то, что делает наш мозг, наш разум, наше тело в ответ. И подавляющее большинство из нас довольно устойчивы. Из работы Джорджа Бонанно мы знаем, что подавляющее большинство из нас найдет способ как бы восстановить эту осмысленную жизнь, найдет способ продолжать любить наших внуков, готовить обед на столе и выходить в продуктовый магазин, все эти вещи. Трудности возникают, когда мы можем сойти с рельсов в этом процессе и длительном расстройстве горя, а вмешательства, которые были разработаны для лечения длительного расстройства горя, на самом деле сосредоточены на попытке создать новые навыки у человека, который был сорван в своем естественном процессе горя, и дать им возможность использовать эти новые навыки, чтобы вернуться на траекторию исцеления.

Значит, вмешательство не предназначено для того, чтобы заставить их перестать горевать, идея не в этом. Но скорее позаботиться о том, как они сбились с пути, о конкретных мыслях, которые у них возникают, о поведении, которое не помогает, поскольку они мужественно пытаются двигаться вперед. И, вмешиваясь таким образом, мы теперь знаем некоторые потрясающие работы Кэти Шир из Колумбийского университета, теперь мы знаем, что мы можем эффективно вмешиваться для людей, которые страдали расстройством горя в течение десяти лет, они все еще получают пользу от этого типа. психотерапии.

Миллс: И это просто заставляет людей думать иначе? Это похоже на когнитивно-поведенческую терапию? Дают ли вам упражнения, чтобы вы не размышляли? Я имею в виду, что вы пытаетесь сделать с человеком, у которого расстройство?

О’Коннор: Есть несколько разных аспектов. Длительное лечение расстройства горя, которое она разработала, представляет собой мануальную терапию и включает в себя ряд вещей. Один из них действительно акцентирует внимание на проигрыше. Многие из нас, даже когда мы говорим о том, как ужасно переживает горе, это все же отличается от сосредоточения внимания на том, что произошло в момент смерти или когда мы окончательно осознали, что этот человек просто не вернется. Многим людям нужно больше времени на эти воспоминания, чтобы действительно понять, что произошло и как они понимают этот опыт. Таким образом, они будут проводить типы того, что мы могли бы назвать экспозиционной терапией, когда клиенты будут говорить об этом, записывать это, а затем слушать, развивая при этом навыки: «Как мне войти в чувство горя, а затем выйти из него? еще раз?» Развитие новых навыков, связанных с эмоциями, регулированием, развитие навыков, связанных с принятием.

Но и другие вещи, другой аспект — это не просто сосредоточение на потере, а сосредоточение, как я сказал, на восстановлении, какова жизнь для вас сейчас? И многие люди из-за того, что горе так болезненно, стали избегать ситуаций, напоминаний или людей, связанных с их умершим любимым человеком. И проблема с избеганием в том, что оно имеет свойство распространяться, верно? Поэтому мы начинаем избегать небольшого количества вещей, а затем начинаем избегать все большего и большего количества вещей, которые напоминают нам об этих болезненных чувствах горя.

С точки зрения мозга, если мы собираемся узнать, на что похожа жизнь сейчас, и мы собираемся узнать, что имеет для нас смысл, что может быть значимым, мы должны получить новый опыт, вот как мозг учится. Таким образом, терапия помогает найти возможности, вещи, которых вы могли бы избегать, а также вещи, которые вы могли бы попробовать прямо сейчас. А когда люди поддерживают и поощряют, а иногда даже разрешают вести себя по-новому, их мозг узнает, что жизнь полна множества возможностей.

И, наконец, работа с системой поддержки человека, который скорбит, чтобы он понял, через что проходит этот человек, и что он может оказать такую мужественную поддержку, а также не отступить от интенсивности скорбящего человека. чувства.

Миллс: Итак, когда многие люди думают о горе, им на ум приходят пять стадий горя Элизабет Кюблер-Росс, верно? Отрицание, гнев, торг, депрессия и, наконец, принятие. Но вы написали, что эти этапы не являются точной картиной того, как люди горюют. Так как же пять стадий стали стандартом того, как мы думаем о горе, и есть ли какая-то часть этой модели, которая, по вашему мнению, имеет смысл?

О’Коннор: Что ж, это отличный пример, я думаю о том, как полезно проводить различие между горем и горем. Так что я с огромным уважением отношусь к доктору Элизабет Кюблер-Росс, психиатру, работавшему в 1960-х годах, женщине в своей области, когда в ее области было не так много женщин, и она делала то, что делает любой хороший ученый, когда работает с явление — она описала, верно? Итак, у нее возникла революционная идея, что мы можем разговаривать с неизлечимо больными людьми, спрашивать их, каковы их переживания. Затем она обучала и других ординаторов, и капелланов, и социальных работников, и психологов, и врачей, чтобы они тоже разговаривали с неизлечимо больными людьми и узнавали, каково их горе, и это потом применялось и к людям, потерявшим близких.

Итак, она очень точно описала горе. Гнев — это часть горя, не так ли? Депрессия часто является частью чувства горя. Что делает это трудным, мы теперь знаем из некоторых недавних работ Джейсона Холланда и Боба Неймейера, которые рассматривали траекторию горя с течением времени. Таким образом, разница между тем, как ощущается момент, скажем, гневом, который кто-то выражает, по сравнению с тем, как этот гнев может измениться, если вы будете брать интервью у одного и того же человека несколько раз в течение года или пары лет его жизни. Итак, теперь мы знаем, что линейного процесса не существует. Мы не делаем всю депрессию, а затем приходим ко всему принятию, скорее, исследования показывают, что с течением времени тоска снижается, а принятие увеличивается, но это не происходит ступенчато. Скорее, мы знаем, например, что на годовщинах или праздниках у людей, как правило, вновь возникает горе. Это не означает, что траектория их скорби все еще не идет в правильном направлении. Это просто означает, что это моменты, когда люди осознают свое горе.

Так что, если мы используем это как описание, я думаю, это сработает. Если мы используем его как рецепт того, как горевать, я думаю, что он часто не соответствует опыту людей, и это не означает, что их опыт в чем-то неправильный.

Миллс: Недавно у нас был еще один эпизод с психологом, доктором Полиной Босс, которая является экспертом по тому, что она называет неоднозначной потерей. Это потеря, когда любимый человек отсутствует физически, но нет тела, как военнопленный, или когда человек присутствует физически, но отсутствует мысленно, как при слабоумии. Наш мозг обрабатывает неоднозначные потери иначе, чем более четкие потери, такие как реальная смерть?

О’Коннор: Это такая важная работа, и я думаю, что люди действительно резонируют с этой идеей неоднозначной потери, потому что это так сложно. Итак, как я описал ранее, даже в очень четком случае, когда мы были там, когда человек умер, мы уже имеем дело с этими двумя потоками информации, которые конфликтуют друг с другом. Итак, с одной стороны, у нас есть память о том, что мы были у постели, о том, что этот человек умер, а с другой стороны, из-за этой связи, которую мы сформировали, способ, которым мы кодируем привязанность, таков: «Этот человек всегда будет здесь для меня, и я всегда буду здесь для них». На самом деле нам не нужно находиться в чьем-то присутствии, чтобы у нас появилась эта вера в привязанность, верно? Вы не смогли бы посылать своих детей в школу каждый день. Если вы не знали глубоко в конце дня, мы все собираемся—

Миллс: Вернись.

О’Коннор: Верно? Точно. Что они все вернутся домой ночью, и поэтому вера в привязанность на самом деле не зависит от присутствия человека. Ну, даже в ярко выраженном случае скорби эти две вещи изначально противоречат друг другу, не так ли? У нас есть память, с одной стороны, а с другой стороны, это вечные отношения, и решение состоит в том, чтобы просто найти их, если они не в нашем присутствии. Так что, я думаю, это вызывает сильную дезориентацию и является частью того, почему скорбь занимает так много времени. Теперь, если вы добавите ко всем этим трудностям и неуверенности, что у вас нет воспоминаний об этом человеке, о том, что вы видели его тело на похоронах, о том, что у вас есть место захоронения, то это делает горе еще более сложным. , еще больше дезориентирует или может занять еще больше времени. Поэтому, хотя я думаю, что мы испытываем чувство горя, точно так же, как в случае явной смерти, вместе с ним появляются все эти дополнительные слои.

Миллс: Это немного связано в том смысле, что когда люди скорбят об умершей знаменитости, кем-то, кем они очень восхищались. Точно так же это не физическая потеря, потому что у вас не было реальных отношений с человеком, кроме тех, которые были у вас в уме. И вы назвали это парасоциальным горем. Как получается, что мы можем испытывать сильную скорбь по такому человеку, знаменитости, тому, кем мы восхищались, который скончался?

О’Коннор: Захватывающее явление, не так ли? Мы часто видим, когда кто-то из известных актеров или музыкантов умирает именно от этого излияния горя, и это почти непостижимо. Как эти люди, которые не знали этого человека, были настолько тронуты, что пришли на место и оставили цветы и свечи? Вы даже просто слышите, как люди описывают, или, возможно, сами чувствуете ту боль, которая действительно остается с вами, когда умирает знаменитость, актер или музыкант. Я думаю, это относится именно к тому, что вы говорили, в то время как нет никаких официальных отношений, на которые можно было бы указать извне, и, конечно же, мы знаем, что этот человек нас не знает. С другой стороны, многие из этих форм искусства дают нам доступ к некоторым нашим внутренним эмоциям.

Думая о том, как музыканты будут писать тексты, мы думаем: «Боже мой, как они могли знать это обо мне, верно? Это действительно описывает то, что я чувствую». Я думаю, что это своего рода связь, и часто эти отношения, я бы назвал их, эти связи с актерами и музыкантами, случаются в нашей жизни, когда мы действительно пытаемся найти слова для того, что мы чувствуем внутри. Так что то время, которое мы запоем наблюдали за актером или проводили время, снова и снова слушая музыку, я думаю, что в каком-то смысле это своего рода связь. Следовательно, это парасоциальное горе означает, что мы теряем человека, который действительно понимал, как мы видим мир, и мы часто связываем это с определенным периодом в нашей жизни, верно? Так что, если умирает музыкант, которого я слушаю на протяжении всего колледжа, я чувствую, что часть моей студенческой личности тоже ушла, чего у меня больше никогда не будет, понимаете?

Миллс: Ага. Мы очень ностальгируем. Да, я могу понять эту потерю. Итак, я слышал, как вы говорили в некоторых интервью, что горе или тяжелая утрата — это несоответствие здоровью. Что ты имеешь в виду?

О’Коннор: Ну, мы не часто думаем об этом таким образом, но мы знаем, что смертность, конечно, разная в разных сообществах. Таким образом, уровень смертности действительно стал очевиден во время пандемии COVID, насколько по-разному она затрагивала меньшинства, чернокожих, коренных жителей и цветных людей. Таким образом, мы забываем, что результатом этого является то, что тяжелая утрата также является неравенством в здоровье. Таким образом, даже просто взяв пример с COVID, мы знаем, что у чернокожих американских детей вероятность смерти опекуна была более чем в два раза выше, чем у белых американских детей. А для детей американских индейцев вероятность смерти опекуна была более чем в четыре раза выше. И поэтому, если вы думаете о справедливости в отношении здоровья, то, если мы говорим о скорби на уровне общественного здравоохранения, на социокультурном уровне, то для нас важно, чтобы ресурсы применялись таким образом, чтобы мы все могли обрабатывать свое горе здоровым образом. . И это может означать, что в одних местах нужно разместить больше ресурсов, чем в других, чтобы привести всех к одинаковому уровню возможностей скорбеть и получать поддержку. Я думаю, что важным аспектом политики является рассмотрение того, как мы применяем обучение горю в школах? Как мы предлагаем консультации? Какие, даже приложения, мы могли бы создать, которые были бы культурно информированы, чтобы люди, которые находятся в разных сообществах, могли найти то, что им нужно, чтобы горевать здоровым способом.

Миллс: Люди часто не знают, что делать, чтобы поддержать того, кто в горе. Какие правильные слова сказать, какую поддержку оказать? И можно ли на это обратить внимание, например, когда вы проводите исследование мозга, чтобы знать, что заставляет людей чувствовать себя лучше?

О’Коннор: Это довольно сложно, быть с человеком, который скорбит, есть интенсивность, с которой довольно трудно сидеть. Люди переживают худший опыт в своей жизни. Они будут описывать это так часто и часто довольно неожиданно. Поэтому очень часто мы не знаем, каково будет горе, пока не войдем в эту дверь. Итак, трудность в том, что, особенно в нашей культуре, я думаю, что наша цель часто, когда мы пытаемся оказать поддержку скорбящему человеку, цель, которую мы имеем в виду, — подбодрить его, верно? Мы не хотим, чтобы они чувствовали это сильное горе.

Что ж, давайте на секунду задумаемся об этом с точки зрения скорбящего человека. Таким образом, для скорбящего человека у него часто бывает этот неожиданный опыт, который действительно интенсивен. Как будто шкала эмоций только что повернулась вверх, и теперь они сидят с кем-то, кто пытается помочь им войти в состояние, отличное от того, в котором они находятся, верно? Пытается их развеселить. Я думаю, что для многих скорбящих людей это кажется еще более отчужденным: мне уже трудно переживать то, что я переживаю, и теперь есть разрыв, если я должен вести себя так, как будто я чувствую себя хорошо или как будто то, что вы говорите сделал все хорошо в мире снова. И поэтому я думаю, что наша цель, возможно, не столько подбодрить их, сколько просто быть с ними. Что они узнают о жизни сейчас? Что они узнают о том, как чувствует горе? Можем ли мы просто быть с ними и дать им знать, что мы будем с ними, сколько бы времени и какую бы форму это ни приняло? И я буду совершенно честен. Я работал со многими скорбящими людьми. Мне комфортно, когда люди безудержно плачут. И я до сих пор говорю вещи, которые, как мне кажется, о боже, звучали так бесчувственно, понимаете?

Мельницы: Да.

О’Коннор: И поэтому я пытаюсь просто сказать людям: «Послушайте, я не знаю, почему я это сказал. Мне жаль. Это, вероятно, не звучало, это не имело для вас никакого смысла. Я лучше просто узнаю, что будет полезно для вас. Хочешь просто покататься и вообще не разговаривать? Ты хочешь просто притвориться, что этого не было, и пойти в кино, или ты хочешь поговорить об этом и рассказать мне, на что это похоже. Недавно друг, входящий в круг моих друзей, пережил смерть своей мамы, и он взорвался от гнева после того, что мы все вместе делали, и наши друзья такие: «Что с ним не так?» И я сказал: «Ребята, он потерял кого-то пару месяцев назад. Для него все немного на пределе». И просто дать ему немного дополнительной осторожности и немного дополнительной выгоды от сомнений имеет большое значение.

Миллс: Итак, что вы сейчас исследуете? На какие следующие вопросы вы хотите ответить?

О’Коннор: Что ж, одна из вещей, к которой привело различие между горем и горем, — это понимание того, что большая часть нашей работы по нейровизуализации изучает горе. Он изучает этот момент. Таким образом, в сканере люди, потерявшие близких, часто приносили нам фотографии умершего человека, и мы можем сканировать их, чтобы в сканере нейровизуализации они смотрели на фотографию своего любимого человека в очках и сравнивали это слово с просмотром. фото незнакомца. Итак, у нас есть несколько способов вызвать этот момент реакции на горе.

Но чего у нас пока мало, так это того, что меняется со временем. Если бы мы просканировали одного и того же человека несколько раз в течение первого или двух лет его скорби, мы могли бы увидеть некоторые вещи, которые изменились. Таких исследований немного, но очень мало. И я думаю, что это помогло бы нам лучше понять, как выглядит типичная траектория, возможно, как она выглядит, когда у людей нет этого увеличения принятия и уменьшения стремления. Так что это один из методов, которые, я думаю, мы должны ожидать, чтобы понять больше.

Миллс: Что ж, доктор О’Коннор, я хочу поблагодарить вас за то, что вы пришли ко мне сегодня. Это было действительно интересно, и я надеюсь, что это будет полезно нашим слушателям. Спасибо.

О’Коннор: Большое спасибо. Спасибо за этот важный разговор с людьми.

Миллс: Вы можете найти предыдущие выпуски Talking of Psychology на нашем веб-сайте www.speakingofpsychology.org или на Apple, Stitcher или в любом другом месте, где вы получаете свои подкасты. И если вы слушаете на Apple, пожалуйста, оставьте нам отзыв. Если у вас есть комментарии или идеи для будущих подкастов, вы можете написать нам по адресу Speakingofpsychology@apa. org. К слову о психологии продюсирует Леа Винерман. Наш звуковой редактор — Крис Кондаян. Спасибо за то, что вы слушали.

От имени Американской психологической ассоциации я Ким Миллс.

Реакция детей и подростков на тяжелую утрату по возрастным группам

Реакция детей и молодых людей на тяжелую утрату по возрастным группам

Реакция ребенка на горе может зависеть от многих факторов, в том числе от стадии его развития. Дети и подростки, потерявшие близких, нуждаются в постоянном внимании, утешении и поддержке. Узнайте больше о распространенных реакциях на горе и способах поддержки детей в разном возрасте и на разных этапах.

Ключевые моменты, которые следует помнить о реакции на тяжелую утрату у детей и молодых людей

Вайхо и те туипото, кауа и те тойтоа. Давайте держаться вместе, а не далеко друг от друга (пословица маори).

То, как ребенок или молодой человек будет горевать, когда умер любимый человек, зависит от многих факторов
детей и подростков, переживших утрату, будут нуждаться в постоянном внимании, утешении и поддержке

Как переживает горе ребенок или молодой человек?

То, как ребенок или молодой человек горюет, когда умер любимый человек, зависит от многих факторов, таких как:

возраст
пол
стадия разработки
личность
способов, которыми они обычно реагируют на стресс и эмоции
отношения с умершим
предыдущий опыт утраты или смерти
семейные обстоятельства
как скорбят окружающие
объем поддержки вокруг них

Младенцы, дети и подростки часто могут казаться равнодушными, играя или занимаясь своими обычными делами, поэтому взрослые могут предположить, что они не знают должным образом о смерти или затронуты ею. Они есть, но по-своему. Младенцы, дети и подростки, как правило, тоскуют порывами, а в другое время ищут успокоения и утешения в своей обычной рутине и деятельности.

Дети и подростки, потерявшие близких, нуждаются в постоянном внимании, утешении и поддержке.

Как горюют младенцы и малыши (от 0 до 2 лет)?

Младенцы и малыши не понимают понятия смерти. Они могут реагировать на изменения в окружающей их среде. Они будут испытывать чувство потери, покинутости и незащищенности, если пропал важный человек. У них нет языка, чтобы выразить то, что они чувствуют, и они поймут бедствие, которое их окружает.

Расширенные члены семьи или друзья часто предлагают присмотреть за детьми после тяжелой утраты. Младенцам, малышам и маленьким детям полезно оставаться как можно ближе к своим обычным опекунам.

Общие реакции

повышенная плаксивость и раздражительность
быть цепким — нужно держать больше
ищет умершего
тревога в присутствии незнакомцев
возможная абстиненция — снижение интереса к игре или еде (возможная потеря веса)
регресс в ранее достигнутых вехах

Способы поддержки

Больше держите и обнимайте — держите их рядом
по возможности придерживайтесь распорядка
будь спокоен рядом с ними и спокойно разговаривай с ними
предоставить одеяла, любимые игрушки или одеяла и т. д.

Как горюют дошкольники (3-4 года)?

Дошкольникам трудно понять, что смерть необратима. У них часто развивается интерес к смерти птиц, а у животных развивается понимание того, что быть мертвым — это не значит быть живым. Эта возрастная группа обладает богатым «магическим мышлением», когда они могут думать, что человек может снова стать живым или что они сделали что-то, чтобы заставить человека умереть.

Дошкольники понимают очень буквально и думают очень конкретно. Важно использовать настоящие слова, такие как «мертвый». Такие эвфемизмы, как «потерял» или «скончался», могут вызвать недопонимание и путаницу.

Дошкольники могут чувствовать себя неуверенно и пугаться, когда что-то меняется. Им потребуется много заверений в том, что они будут в безопасности и о них позаботятся.

Общие реакции

больше плакать, цепляться и бояться
ищет или зовет умершего человека
истерики, раздражительность или упрямство
отзыв или отсутствие ответа
изменения в привычках в еде или сне, снижение способности играть
временная регрессия (например, ночное недержание мочи, возвращение к ползанию, желание бутылочки)
ощущение присутствия умершего)

Способы поддержки

Предоставление информации (вы можете сделать это со временем) и честных ответов на вопросы
сохранить подпрограммы
поговорить о том, кто присматривает за ними и обеспечивает их безопасность
поддержите их прикосновением — объятиями, ободрением, держанием за руку и т. д.
держитесь рядом со знакомыми взрослыми (вы можете заметить тревогу, даже если остаетесь со знакомыми взрослыми)
честно объяснить смерть как часть жизни, используя то, что видят (используют тарелки или насекомых в качестве примеров смерти в природе)
читать вместе детские книги о смерти и горе
использовать слова, описывающие чувства
поощряйте творческие игры и физические упражнения как выход для мыслей и чувств
пригласить их сделать что-то для похорон (например, нарисовать картинку, чтобы положить ее в гроб или в служебный лист)
создать коробку памяти вместе

Как скорбят дети школьного возраста (от 5 до 12 лет)?

Дети школьного возраста постепенно начинают понимать, что смерть постоянна и необратима. Некоторые дети могут по-прежнему думать, что смерть носит временный характер или что человек, который умер, будет что-то чувствовать, ему будет холодно, одиноко или голодно. Дети все больше осознают, что смерть является неизбежной частью жизни, и могут начать беспокоиться о собственном здоровье и безопасности. Они могут быть обеспокоены тем, что кто-то, кого они любят, может умереть.

Детям может быть интересно, что случилось с человеком после его смерти, где он сейчас. Они могут задавать прямые вопросы о том, что случилось с телом человека.

Важно честно отвечать на вопросы и предоставлять достаточно информации, чтобы у детей не осталось пробелов в знаниях. Риск недостатка информации заключается в том, что ребенок может заполнить это пространство неточной информацией.

Детское воображение и «волшебное мышление» могут означать, что ребенок может чувствовать, что его мысли, слова или действия привели к смерти. Они могут чувствовать себя виноватыми.

Продолжать отвечать на вопросы и объяснять смерть этой возрастной группе очень важно. Их понимание будет развиваться со временем, и им, возможно, придется вернуться к тому, что произошло, и задать одни и те же вопросы много раз, чтобы понять смысл своего опыта.

Постоянное заверение, любовь и привязанность полезны.

Общие реакции

винить себя в смерти человека
ищет или ощущает присутствие человека
быть рассеянным и забывчивым
проявляют повышенную тревогу за свою безопасность и безопасность людей, о которых они заботятся
не хочет разлучаться с опекунами
не хочет идти в школу
наличие физических жалоб (таких как боль в животе, головные боли)
может попытаться подавить свои эмоции, чтобы защитить окружающих их взрослых
уход от обычной деятельности
молчит или не реагирует на смерть
чувство сильной эмоциональной реакции, такой как гнев, чувство вины или чувство отверженности
поведенческие проблемы (такие как агрессия, истерики, неповиновение, проблемы в школе)
может попытаться угодить взрослым и взять на себя взрослые обязанности
изменение привычек в еде и сне
временная регрессия
смущение из-за того, что я другой

Способы поддержки

Убедите вашего ребенка, что он в безопасности, и скажите, кто за ним присматривает (он может захотеть узнать, кто будет присматривать за ним, если вы умрете)
сохранять рутинные и нормальные границы ожидаемого поведения
скажите им, что вы знаете, что они грустные, используйте слова, чтобы описать чувства
свести к минимуму разлуку с любимыми взрослыми и опекунами
найдите время, чтобы выслушать их мысли и вопросы и честно ответить
говорить о смерти как части жизни, наблюдать за изменениями в природе и вместе читать книги о смерти и умирании
вовлеките их в планирование танги/похорон и поговорите о том, не хотели бы они сделать что-то в честь умершего человека
сделать коробку памяти, альбом для вырезок, фотоальбом вместе
поощрять игру — это естественная форма общения и возможность осмыслить произошедшее
поощрять упражнение

Как скорбят подростки (13+ лет)?

Подростки понимают, что смерть — это часть жизни.

В развитии они находятся во время больших физических и эмоциональных изменений и могут переключаться между реакциями младшего возраста и более взрослыми реакциями. Горе может повлиять на задачу развития по переходу от зависимости к независимости, когда молодые люди переходят от семейных уз к все большей зависимости от своих сверстников.

Может быть трудно просить о поддержке, отстаивая независимость.

Подростки могут хотеть быть с друзьями больше, чем с семьей для поддержки. В некоторых случаях подростки будут тянуться к своему игровому онлайн-сообществу за поддержкой и связью. Такое поведение — нормальная реакция! Время приема пищи за семейным столом может дать вам возможность «пообщаться» со своим горюющим подростком.

Имейте в виду, что интенсивность эмоций может показаться им подавляющей, и они могут быть не в состоянии выразить то, что чувствуют.
Молодым людям не нравится чувствовать себя другими, и подросток, переживший утрату, может чувствовать себя изолированным от общества. Они могут хотеть чувствовать и выглядеть так, как будто они справляются, пытаясь управлять или отрицать сложные внутренние эмоции и чувства. Чтобы избежать этого уровня дискомфорта, некоторые подростки могут использовать рискованное поведение.

Общие реакции

трудности с концентрацией внимания, легко отвлекаются
отстранение, нужно больше личного пространства
взять на себя обязанности взрослых и стать «опекуном» для окружающих
‘разыграть’
изоляция
старается угодить
подавлен сильными реакциями, такими как чувство вины, гнев или страх
испытывают трудности с выражением своих эмоций
опасаясь за свою и чужую безопасность
вопросы о смертности, смерти, умирании и духовности
используют шутки и юмор, чтобы скрыть свои чувства
чувствует смущение, скрывает или преуменьшает свою потерю
хочет быть рядом с друзьями и семьей
наличие физических симптомов (таких как плохое самочувствие, головные боли, боли в животе)
видеть во сне или ощущать присутствие умершего человека
попадание в неприятности, непокорность, раздражительность
есть или спать больше или меньше, чем обычно
рискуют, чтобы сбежать, найти утешение или доказать, что они живы и сильны
временный регресс (например, потеря уверенности в себе, ночное недержание мочи)
натянутые отношения
изменение самооценки, снижение самооценки, уверенность
печаль может перейти в депрессию
могут быть мысли о самоубийстве

Способы поддержки

включите их, будьте честны в том, что происходит
поговорим о смерти вместе
быть готовым слушать и регулярно предоставлять возможность отвечать на вопросы
признайте и поделитесь своими чувствами и дайте подростку понять, что вы понимаете, что ему тяжело
если они не хотят с вами разговаривать, оставьте по дому полезную информацию
поговорим о горе, что нормально и как все горюют по-разному
попросите поддержки у расширенной семьи, друзей, учителей, врача общей практики — попросите других взрослых быть доступными и связаться с вашим подростком
по возможности сохраняйте процедуры
избегать ожиданий поведения взрослых
хвалить и поощрять их
обратитесь за профессиональной помощью, если вас что-то беспокоит

Что нужно осиротевшим детям и подросткам?

Дети и подростки, потерявшие близких, нуждаются в постоянном внимании, утешении и поддержке.