Бабушка умирает от старости: болезнь и смерть самого близкого человека — Bird In Flight

Содержание

7 книг про смерть для детей – Афиша

Ирина Зартайская «Все бабушки умеют летать»

Книга про то, как умирает бабушка

vk.com/kachellybook

В этой книге девочка описывает, как хорошо ей с бабушкой — гулять, читать, просто быть рядом. Девочка очень волнуется, потому что, если у бабушки есть крылья (а у всех бабушек есть крылья, это можно заметить, когда бабушки устают, например, — тогда крылья под пальто дрожат), — она может улететь. Так и происходит однажды после того, как бабушка долго-долго лежит и не встает. И девочка, ее папа и мама остаются одни.

«Бабушка может подолгу смотреть в окно и считать едущие машины. Я сажусь рядом с ней. Бабушка считает, а я нет. Мне просто хорошо сидеть с ней вот так».

Ульф Нильсон «Прощайте, Господин Маффин!»

Книжка про смерть морской свинки

albuscorvus.ru

Книжка-картинка одного из главных сказочников — о том, как умирает старенькая морская свинка, Господин Маффин. У него есть картонный домик — и почтовый ящик, где однажды вместе с его любимыми миндальными орешками оказывается письмо его маленькой хозяйки, которой папа рассказал, что морские свинки иногда умирают. Еще у Господина Маффина есть воспоминания — о его чудесной жене и шестерых детях. После непродолжительной болезни и еще нескольких писем девочки (которые он по традиции съедает) Господин Маффин умирает, и его хоронят в саду.  Проиллюстрировала книгу Анна-Клара Тидхольм.

«Однажды во вторник он обнаружил там письмо: «Господин Маффин, мне очень грустно. Папа говорит, что морская свинка в старости может внезапно умереть».

Ульф Нильсон «Самые добрые в мире»

Книжка про похороны животных

vk.com/samokatbook

Дивная, в стиле Марка Твена, история о том, как однажды летом компания из трех ребят под предводительством неугомонной старшей девочки решила организовать похоронное бюро и со всеми атрибутами (гробами из ящиков из-под сигар, стихами собственного сочинения и крестами на могилах) целый день хоронила найденных домашних и диких мертвых животных. Потом детям игра надоела, и наутро они занялись уже чем-то другим — и жизнь покатилась дальше, солнечная, летняя — и абсолютно бесконечная, как это бывает только в детстве.

«Мы похоронили шмеля в темной яме. И посеяли голубые цветы на могиле. А желтые и красные цветы уложили кружком.
Жизнь летела налегке,
А теперь лежит в песке.
Эстер вытерла нос. Потом она сказала:
— Миленький, миленький шмелик! Какое горе! Но жизнь продолжается».

Петра Соукупова «Кто убил Снежка»

Книжка про смерть собаки

vk.com/samokatbook

Где-то в деревне, сегодня, у девочки Мартины умирает собака — огромная, белая, непослушная и глухая. Это не собака, а сплошное мучение — она лает даже на своих, то и дело убегает за забор, таскает кур у соседа и вообще приносит одни неприятности. Но девочка ее любит, защищает, заботится о ней. И пристраивает ее жить к соседям, когда мама велит убрать ее навсегда из дома. И вот собаку сбивает машина. Девочка со своими друзьями начинает расследование, чтобы понять, кто убил Снежка. И пока она, как завзятый Пуаро, записывает версии в блокноте, пока залезает с друзьями в чужие дома, чтобы найти улики, пока подслушивает у соседей под окнами, боль — уходит, и со смертью собаки хоть как-то, но удается смириться.

«Без глаза Снег, конечно, выглядит странновато, но ветеринар сказал, что пса это не беспокоит, ему хватает и одного. И пусть он все равно удирает, пусть с ним постоянно что-то случается — как-то, например, у кошки, которую подкармливали Мусилы, родились котята, а Снег одного загрыз. Кая за это отлупил его прутиком, Снег стерпел, но в конце концов мы на всякий случай оттащили Каю, потому что хоть Снег и поджал хвост, но я понимала, что долго он такого не выдержит. Несмотря на все это, я его люблю, и я рада, что тогда выбрала именно его. Но теперь уже все равно. И, может быть, он все-таки был скорее мой, поэтому я его и нашла».

Луис Пратс «Хатико. Пес, который ждал»

История про смерть хозяина — и про верность его собаки

forum-books.ru

Грустная, трогательная, бесконечно нежная история про то, как у собаки умирает хозяин — а она продолжает ходить на станцию и ждать его. И никто ей не нужен — только бы снова увидеть его. Вернее, не так. Это история про то, как в жизни одного профессора (реально жившего когда-то в Японии, а потом сыгранного в Голливуде Ричардом Гиром в фильме «Хатико, всегда рядом с тобой») за год до смерти появляется собака, щенок, который становится его лучшим другом, — по выходным они гуляют в парке, профессор рассказывает собаке про бабочек и звезды, а по будням он ездит в Токио, и пес каждый день ждет его на станции, чтобы вместе пойти домой, и они оба — счастливы. А потом профессор умирает, а его собака живет еще много-много лет, чтобы каждый день приходить на станцию и ждать своего хозяина. И в конце концов профессор приходит — чтобы забрать Хатико с собой туда, где они снова будут гулять вместе и рассуждать о бабочках и звездах и будут счастливы.

«Хатико открыл глаза и не поверил тому, что увидел. Он ждал десять лет, чтобы снова с ним встретиться. И вот, наконец, он здесь, на станции. Хатико всегда знал, что профессор Исабуро Уэно о нем не забыл. Он здесь, он только что сошел с поезда, радостный и воодушевленный. Хатико хотел было пожаловаться, но не издал ни звука, почувствовав, как его гладит знакомая рука. — Ну, пойдем, — прошептал ему профессор Уэно. — Сегодня ты сможешь поехать вместе со мной и сесть на поезд. Я же тебе обещал, что однажды ты поедешь, помнишь? А торжественные обещания надо выполнять».

Анджела Нанетти «Мой дедушка был вишней»

Книга про смерть дедушки и бабушки

vk.com/samokatbook

Классика. Такая же, как «Карлсон» или «Вафельное сердце». Переиздана на русском уже с десяток раз. И уже не для одного поколения наших детей стала частью детства, а для нас, родителей, — способом рассказать о том, что такое любовь — и как жить после того, как умирают самые любимые, бабушка и дедушка. В питерском Большом театре кукол есть спектакль по этой книге, и на него никогда нельзя достать билеты. Потому что он почти так же хорош, как книга. 

«Однажды, вернувшись из сада, я не обнаружил ни папы, ни мамы. Дома были только дедушка Луиджи и бабушка Антониэтта. С очень серьезными лицами они сообщили мне, что бабушка Теодолинда уехала в далекое путешествие и что я ее больше не увижу.
— Как это уехала?! — закричал я. — А почему она мне ничего не сказала, почему не попрощалась со мной?! И что же теперь будет с Альфонсиной?
У меня было такое чувство, будто меня предали. От этого и от обиды на бабушку я заплакал. Тогда бабушка Антониэтта взяла меня на руки и стала говорить о путешествии бабушки на небо, куда я не могу попасть вместе с ней.
— На самолете? — сразу же спросил я. Потому что однажды мы с мамой и папой летали на самолете, и мне очень понравилось.
— Нет, не на самолете. Бабушка Теодолинда умерла.
Так я узнал, что умереть значит совершить длинное путешествие на небо без самолета и что там нет места ни для гусей, ни для детей.

В день похорон все еще больше запуталось. Кто-то сказал, что в деревянном ящике, украшенном цветами, лежит бабушка Теодолинда и что ее везут на кладбище. Но если она там, внутри, значит, она никак не может быть на небе и кто-то мне солгал. Я завопил:
— Я вам не верю! Вы все врете! Я хочу увидеть бабушку! — так громко, что все испугались — и никто не мог меня успокоить».

Мария Парр «Вафельное сердце»

Книга про первую в детстве смерть любимого человека

vk.com/samokatbook

В книге про детство — едва ли не лучшей или уж точно одной из лучших в мире  — про детство мальчика Трилле и девочки Лены в бухте Щепки-Матильды — есть несколько драматических событий  и одно трагическое: смерть двоюродной бабушки главного героя. Когда читаешь этот кусок, становится ужасно грустно жить. И неважно, сколько тебе лет, — все равно во время чтения этой книги становишься ребенком и не можешь понять: как любимый человек может умереть? Как вообще такое может быть? И, конечно, не помогают ни слова, ни утешения. Сидишь, забившись в угол, и плачешь, потому что иначе пережить свое горе просто нельзя.

«Баба-тетя толстая и старая, она дедова старшая сестра. Она живет в двадцати километрах от нас и приезжает в гости всегда, когда что-нибудь празднуют — Рождество и Пасху, дни рождения или День независимости. Ну и на Иванов день, конечно. Наша настоящая бабушка, которая была женой деда, умерла давно, в тридцать пять лет. Хорошо, что была запасная бабушка — баба-тетя. Я как ее увидел, так внутри у меня стало тепло. У бабы-тети так прекрасно слеплено лицо, что она беспрерывно улыбается. Когда она приезжает к нам в гости, все начинают дурачиться и веселиться. Мы играем в «Людо», сосем карамельки от кашля и слушаем истории, которыми они с дедом сыплют наперебой. И еще она печет вафли. Часто говорят о чем-нибудь, что лучше этого нет ничего на свете, — так вот, лучше вафель бабы-тети на самом деле ничего в мире нет, серьезно».

«Сегодня чужую бабушку хоронят под номером — а завтра это можете быть вы»

В рабочем поселке Поречье-Рыбное в Ярославской области создали систему паллиативной помощи, благодаря которой одинокие больные люди в трех районах области получают бесплатную поддержку медиков и социальных работников на дому и в стационаре. Как у Поречья получилось то, что пока не удается сделать в остальной России, выясняла спецкорреспондент “Ъ” Ольга Алленова.

«Вы попали в хорошее место»

На въезде в Поречье-Рыбное справа от дороги — занесенное снегом большое церковное кладбище. Из-за мелкой снежной пыли церковь за ним почти не видна, только очертания купола проступают над могильными крестами. Несмотря на пронизывающий ветер, на кладбище почти у самой дороги стоит несколько человек. Двое рабочих закапывают могилу.

В центре Поречья высится 82-метровая колокольня — тонкая каменная игла, уходящая в небо. Такие раньше строили в больших и богатых селах. Фасад покрыт бурыми пятнами запустения, только четыре коринфские колонны в основании колокольни еще хранят белизну, но и на них снизу наступает ржавчина.

От колокольни надо свернуть налево и по примятому насту проселочной дороги мимо молчаливых деревянных изб доехать до двухэтажного кирпичного особняка.

Дом милосердия кузнеца Лобова, или, как его тут называют, хоспис, когда-то был купеческим домом — с парадной лестницей, просторными комнатами с изразцовыми печами, высокими потолками и широкими окнами, большим залом и нарядным балконом. В советское время здесь была поликлиника, а в 2000-е годы — дом сестринского ухода.

В 2018-м пытались закрыть и его, но сотрудники отстояли свое учреждение, и для Поречья началась новая эпоха. Бывший купеческий дом стал центром паллиативной помощи для всей Ярославской области.

В просторных, светлых комнатах старого особняка стоят современные кровати, на них лежат или сидят тяжелобольные люди. По сути, это хоспис, но сотрудники уточняют, что сюда берут не только паллиативных больных, но еще одиноких пожилых людей в тяжелом состоянии, не имеющих паллиативного статуса. Оставить их дома — значит обречь на мучительную смерть.

Когда Нина Рябинина заболела, ослепла, слегла, ее забрали в дом сестринского ухода. Пока обследовали, сгорел ее дом. Близких родственников нет, муж давно умер. В доме милосердия меняется обстановка, мебель, переставляют кровати, а место Нины Николаевны неизменно — всегда в бывшей гостиной между голландской печью и окном. Она живет здесь уже 13 лет. Когда дом сестринского ухода пытались закрыть, а постояльцев его перевели в больницу в Ростов, старики стали там быстро умирать — совсем слегла и Нина Николаевна. А потом вмешалась учредитель благотворительного фонда «Вера» Нюта Федермессер — Нину Рябинину и других жителей дома вернули в Поречье, а фонд начал помогать дому милосердия.

Нина Николаевна — самый старый житель этого дома, персонал называет ее талисманом. Жильцы уходят в иной мир, а она остается за своей печкой.

В углу напротив — икона Богородицы, над кроватью — тонкий настенный ковер советских времен. Нина Николаевна дотрагивается до него рукой и улыбается:

— Ковер этот Нюта мне подарила, он в доме ее родителей висел.

К ковру приколоты награды за трудовую деятельность. Более 30 лет Нина Рябинина проработала в совхозе.

— На лошади ездила, на велосипеде, в повозке зимой, а то и на лыжах приходилось,— вспоминает она.

Улыбается, сжимая мою руку прохладной ладонью.

— Я всегда работала, Оля. Семья была большая у нас, шесть детей у мамы. Отец с фронта не вернулся. Мы сами себе зарабатывали еду, особенно летом. Мы никогда не боялись, что с голоду помрем. Мама коров держала, а доить ей некогда было. Брат не хотел — мальчишки смеялись над ним. Я с пяти годов корову доила. Я дою, а он хвост держит, чтобы не била меня. В семь годов я уже яблони прививала. Брат старше меня на два года, он весной дичков насажает, и на другой год мы их прививаем. Разные сорта. Сад свой развели. А потом меня взяла к себе садовод. В семь годов меня в школу-то не взяли, мне 15 дней не хватило до семи годов — я 15 сентября родилась. И вот она, теть Вера, забрала меня прививать в сад к ней. И вот с этих годов я уже сама зарабатывала. Ягоды мы собирали в саду. Садовод отдавал ягоды кладовщику, а кладовщик возил их продавать в Ярославль, и по ведомости мама деньги собирала, а ведомость на нас с братом была составлена. А летом за ягодой бегали — малину наберем, сушили ее. Свеклу сахарную парили, сушили, и на зиму это были конфеты у нас. Жили мы очень бедно. Когда весной есть нечего, мы ходили собирали блямбу — это картошка мороженая, гнилая, в полях. Намоем ее, мама наварит нам крахмальной каши. Она попахивает немножко, но тогда нам не пахло ничего, все ели. Ягоды в своем огороде съедали зелеными, они не успевали поспевать. Еще два брата и сестра старшая в колхозе работали. Вот дадут там ведро зерна на человека, на мельницу свезут, смелют и на Пасху испекут куличи. Мама пекла куличи, а яйца — когда соседи дадут, а когда куры снесут. Все в деревне делились, нас жалели. Ведь отца убили в войну.

— И много таких бедных семей было в вашей деревне?

— Две семьи в нашей деревне бедные, остальные побогаче. Все должны были сдавать в колхоз молоко, шерсть, яйца. От нашей семьи 400 литров молока в год надо было сдать — раз коров-то держали. А шерсти своей не было у нас, мы овец не держали, так мама покупала шерсть у других, чтобы сдать в колхоз. Сотню яиц в год сдавали. Мы кроликов держали с братом, и вот кроликов мы с братом в мешках возили на мясокомбинат в Ростов. По два кролика в мешке. Тяжело было, Оля. Все прошли.

Нас в пример приводили другим, как мы работали. А разве надо было нам так работать? Надо было жить…

Правая рука у Нины Николаевны парализована, но левой она самостоятельно ест, умывается. Каждый день делает гимнастику для левой руки, чтобы сохранить возможность ухаживать за собой. В столовую давно не ходит, но старается каждый день двигаться по комнате с помощью ходунков.

— Я ни одной чашки-кружки не разбила здесь, Оля,— с удовольствием говорит она.

По ночам, когда не спится, она делает зарядку: по десять раз дотягивается пальцами до носа, по десять раз приподнимает ноги.

Недавно ее вынесли на улицу во двор хосписа, но ей стало плохо — двое суток приводили в чувство.

Директор дома милосердия Алексей Васиков говорит, что состояние Нины постепенно ухудшается, начались боли в теле, но ехать на обследование в Ростов она отказывается.

— Не надо меня, родные мои, никуда возить,— говорит она и мне.— Я уже тут привыкла, мне место менять нельзя. Тут в уголке мне и тепло, и светло. Я всю жизнь работала, не было мне спокойно ни днем, ни ночью. А сейчас… лежи, радуйся. Кормят, поят. Фрукты дают. Кто сюда попал — это великое счастье. Я всем говорю, кто сюда приходит: «Вы попали в хорошее место».

— Просто она нашла свое место,— скажет мне потом санитарка Аня.— Нельзя ее отсюда увозить. Пока тут — живет.

Я долго сижу рядом с Ниной Николаевной, она все не отпускает мою руку, рассказывает о своем детстве, часто улыбается, устремив слепые глаза в потолок. Почему к старости люди все чаще вспоминают детство? Может, оттого, что жизнь вокруг замедляется и у человека появляется возможность заглянуть в себя? Вот и Нина Николаевна нашла ту маленькую девочку, которая в пять лет доила коров, помогала матери печь пироги, мыла тяжелые горшки, топила и чистила печь.

— Мне мамка говорила: «Нинка, ты от Бога родилась». А я все думала: почему она так говорит? Может, я не родная ей? Или от соседа я какого?

И смеется над своей детской непонятливостью.

— Брат меньшой все говорил: мама, ты Нинке больше молока налила. Мама говорит мне: «Сменяйся с ним, Нина». Сменялись, а он опять: «У Нинки больше». Мама ни разу матом не ругалась, ни разу винца не выпила, ни разу нас не ругала. Только ложкой деревянной могла дать по голове, когда лезли к чужому караваю.

В доме милосердия говорят, что она никогда не плачет.

— Никогда не реву, всегда смеюсь,— улыбается Нина Рябинина.— Слез моих тут никто не видел. Я и по жизни не ревела. Только когда мама умерла. Я все дивлюсь, Оля. Все вспоминаю — когда мы начинали жить, не было же ничего. А сейчас мы живем — это же одна радость. Вот и умирать не хочется.

«Чем не жизнь-то?»

— Женечка, спать уже собралась? — директор дома милосердия Алексей Васиков берет за руку пожилую пациентку. Она слабо кивает головой.— Свет потушить?

Женечка закрывает глаза.

— Шурочка, как себя чувствуете? — спрашивает Васиков в другой палате у женщины, которая медленно раскачивается, сидя в кровати.

Она его не слышит, красные глаза напряженно смотрят в одну точку. На подушке лежит большой розовый пупс, похожий на младенца.

— Сегодня не в духе,— тихо говорит директор, и я выхожу, не поговорив с Шурочкой.

Екатерина Федорова — маленькая, худая, подвижная женщина с крашеными ярко-рыжими волосами — готова говорить со мной весь вечер. Она сообщает, сколько жителей в ее родном Гаврилов-Яме, как зовут ее соседей и почему отсюда никто не хочет уходить: «Тут никто не пытается нас изменить. Принимают со всеми нашими капризами».

— Домой не хотите? — спрашиваю я.

— Мне тут очень хорошо,— отвечает Екатерина.— Вон там, в стене, где окно заложено кирпичом, рой пчел живет летом. Ночью или в полдень слышно, как они из-за стены жужжат. А зимой выйдешь на улицу — снегири садятся прямо на плечи. Я говорю: «Ты что сел, тебе лететь надо», а он чирикает. Вот такое удивительное место тут.

Прощаясь, говорит: «Мы как призраки замка Моррисвиль. Жизнь прошла, мне уже 82. А здесь время течет медленно. Кажется, что ты еще молодой и жить бы да жить».

Мужская палата на первом этаже. Напротив входной двери на стене висит большая картина с обнаженной женщиной — она бросается в глаза сразу, как входишь. Три кровати с пациентами, стол, инвалидная коляска.

— Предыдущий жилец привез,— тихо поясняет худой мужчина у окна, кивая на картину.— Он умер, а она задержалась.

Дмитрий здесь живет три месяца. Родом из Ростова, в городской администрации «20 лет программистом отпахал».

— Первый раз я тут пролежал месяц и ушел домой. Думал, встану. Всегда же домой хочется. К ребенку. А потом хуже стало — снова сюда. Дочке 10 лет, она боится больниц. Но меня на новый год домой возили — у них тут паллиативная служба есть, они к людям на своей машине ездят. Я только лежать могу — ни сидеть, ни вставать.

Рассказывает, что лежал в больнице в Ростове, но там не смогли вылечить его пролежни.

— Парализовало меня. Они тут пролежни мне пролечили. Профессионалы.

— А парализовало отчего?

— Так печень отказала, алкоголь. Если бы сюда не попал, не знаю, как жил бы. Тут и обезболивают, и коллектив толерантный, никогда не ругаются. Если покурить хочу — скажу, вынесут во двор. Без всяких слов.

Сосед Дмитрия не разговаривает — укрыт одеялом по шею, очень худой, большие глаза внимательно смотрят в потолок. Второй сосед, Сергей Васильевич, сидит, спустив ноги с кровати. У него рак легкого в последней стадии, боли, метастазы. Рассказывает, что хочет съездить домой — погостить.

Альбина из женской палаты недавно встала на ноги — больное сердце, привезли ее сюда неподвижной, с огромными отекшими ногами.

— Она нам как-то сказала, что музыку любит, умеет на гармошке играть,— рассказывает Алексей Васиков, провожающий меня по хоспису.— Мы ей нашли гармошку, она играет на ней.

— Для меня тут концерты делают,— улыбается Альбина.— Нарядят, я губы накрашу.

Потом Васиков скажет, что Альбина могла бы жить дома под патронажем хосписа, но там ухода за ней не будет: «Сын устраивает свою жизнь», а у нее в любой момент может упасть кислород.

Почти у всех жителей дома милосердия функциональные кровати, меняющие градус наклона, с противопролежневыми матрасами. Медики говорят, что это важно для лежачих больных. В каждой палате стоит рециркулятор, обеззараживающий воздух, и кислородный концентратор — для тех, кому, как Альбине, иногда трудно дышать. У всех пациентов — разноцветное постельное белье, как будто привезенное из дома. В доме милосердия нет ничего одинакового, кроме медтехники: и шторы на окнах в палатах, и постельное белье, и тумбочки, и одежда больных кажутся личными вещами, хотя все это выдается здесь.

— Вот Нина Михайловна, она у нас живет с 2019 года, после тяжелого инсульта,— подходит директор к соседней кровати.— Мы ее из Ярославля привезли, из дома. Нина Михайловна все понимает, просто говорить не может.

— Здравствуйте, Нина Михайловна,— говорю я.

Она улыбается и шлет мне воздушный поцелуй.

Напротив, у окна — еще одна Нина. Ей 82 года, у нее тоже был инсульт.

Между ее кроватью и стеной на тумбочке стоит невысокое деревце с яркими зелеными листьями.

— Это же китайская роза, Нина Александровна? — спрашивает у нее директор дома милосердия.

— Говорят, роза, а цветет, видать, редко,— отвечает пациентка с заметным ярославским оканьем.— Уже второй год я лежу, а она все не цвела. Поливают, ухаживают за ней. Хороший цветок. Зацветет когда-нибудь. Может, весной и зацветет. Может, доживу.

Речь Нины Александровны от инсульта почти не пострадала, говорит она спокойно, обстоятельно.

— Второй год, да. Куда деваться? Дочери своим хозяйством заняты. Да тоже не больно здоровы. Вот посоветовали мне сюда. Я не отказалась. Вроде хорошо тут.

Она замолкает, смотрит куда-то сквозь меня. И вдруг другим голосом, тонким, с подступающими слезами, быстро рассказывает:

— А детство-то было тяжелым, отец не вернулся с фронта. Остались мы трое у мамочки. Она нас растила троих. Два брата ушли в армию, а мы с ней двое и скотину, корову держали. Тяжелое детство-то было, как раз война-то была. Отец ушел и не вернулся.

И горько плачет, как маленькая, обиженная кем-то девочка.

Директор садится с ней рядом, берет ее за руку.

— Хорошо, что тут приютили,— говорит уже спокойнее Нина Александровна.— Может, тут и доживу. Куда деваться. Детям обузой не хочу быть. Куда меня им поднимать. Ребятишки-то их еще не пристроены.

Одна ее дочь живет в Москве, другая — в Ростовском районе. Обе работают.

Летом прошлого года в доме милосердия открылась собственная патронажная служба — и Нину Александровну отвезли домой. Но через неделю у нее стали появляться пролежни — вернули обратно. Без многофункциональной кровати полноценный уход дома за такими пациентами практически невозможен, объясняет Алексей Васиков: «Ее надо переворачивать, мыть, менять угол наклона. Если дома все работают, то она весь день будет лежать в одном положении. И поэтому мы решили, что Нина Александровна тут уже будет, с нами».

— С вами, да,— отзывается пациентка.

— И песни поет, и переворачивается уже сама,— хвалит ее Алексей Васиков.— И не ругаются наши бабушки, даже из-за телевизора не спорят. Я бы спорил.

— Да об чем нам ругаться-то? — спрашивает Нина Александровна.— Все в тепле, в чистоте, накормленные. Вся молодость прошла в работе, в заботе. У меня муж был передовик сельского хозяйства, у меня тоже награды есть. В совхозе мы жили. А теперь спим день и ночь, как лентяйки. Чем не жизнь-то?

«Мы забирали ее домой, не зная, как за ней ухаживать»

Дом милосердия кузнеца Лобова в Поречье — это социальный стационар на 20 мест, принимающий пациентов из любых точек Ярославской области, и патронажная служба, которая бесплатно помогает больным и нуждающимся в уходе на дому в трех районах: Ростовском, Гаврилоямском и Борисоглебском. Стационар финансируется благотворительным фондом «Вера». Патронажная служба — фондом президентских грантов и фондом «Вера». Это и медицинская бригада, в которой работают врач и медсестра, и две социальные.

К вечеру у нас появляется возможность посмотреть, как работает медицинская бригада. Врач патронажной службы дома милосердия Анастасия Иванова вместе с медсестрой Натальей Бойцовой отправляются к пациентам на дом. Обе — совсем молодые женщины. В красных пуховиках, на лицах — медицинские маски, в руках — чемоданчики. Иванова, беременная третьим ребенком, работает в пандемию почти без выходных. Говорит, что COVID-19 не болела или перенесла бессимптомно. Кроме работы в патронажной службе она ведет терапевтический прием в амбулатории в Поречье, поэтому знает всех местных жителей в лицо. Накануне у нее был прием: за день приняла более 40 человек.

— Я семейный врач: принимаю и взрослых, и детей — рассказывает она, пока мы идем к пациентам домой.— Вчера, например, пришла беременная женщина с тремя детьми, всех надо было осмотреть.

Подходим к небольшому дому бледно-зеленого цвета. Его хозяйка болеет уже год. У Лидии Сороченковой рак прямой кишки в четвертой стадии, в мае прошлого года ей в больнице поставили колостому, а опухоль удалять не стали: побоялись, что пациентка не переживет операцию. Присвоили паллиативный статус и отправили домой. «Мы забирали ее домой, не зная, как за ней ухаживать,— рассказывает Татьяна, невестка Лидии.— Везде карантин, врачи перегружены, никуда не дозвонишься, а у нас такая тяжелая больная, калоприемник надо менять каждый день, а мы не знаем, как все это делать. Я позвонила Алексею Александровичу (Васикову.— “Ъ”) в хоспис, он сказал: «Не переживайте, мы вам поможем». В тот же день приехала бригада из хосписа, врач Анастасия Юрьевна все объяснила, показала. С тех пор приезжают два раза в неделю: и давление померяют, и сахар, и таблетки назначат, вот недавно схему обезболивания поменяли. С ними не страшно».

Лидия не любит жаловаться и предпочитает, как многие пожилые люди, терпеть боль, говорит Анастасия Иванова: «У нее осенью начались боли, она терпела, молчала. Хорошо, что родственники у нее внимательные — поняли, что болит. Мы подобрали таблетки, трамадол, выдаем ей на месяц вперед. И другие препараты тоже: у нее высокий риск кровотечения, больное сердце».

По закону терапевт может выписывать рецепты обезболивающих препаратов для пациентов с болевым синдромом. Если бы Иванова уехала в Ярославль, куда несколько лет назад ее звал муж-бизнесмен, жителям Поречья пришлось бы ездить за обезболиванием туда. С кадрами в регионе большие проблемы. На место Ивановой, которая скоро уйдет в декрет, найти врача пока не смогли. Она даже не отгуляла отпуск за прошлый год — некем заменить.

Коротко стриженная, худенькая Лидия Николаевна сидит на кровати, свесив ноги в вязаных носках. На ней теплая кофта и спортивные брюки. Она читает нам стихи о здоровом образе жизни из газеты, которую выписывают ей дети.

Татьяна говорит, что свекровь много читает и тренирует память, потому что это повышает качество жизни: «Ей очень нравится жить».

Другая пациентка патронажной службы, Раиса Шапугина, живет неподалеку — старинное здание, в котором раньше находилась поселковая администрация, высокая деревянная лестница на второй этаж, крутые ступени. В подъезде, напоминающем коридор в коммуналке, сохнет выстиранное белье. В квартире, где живет Раиса, жарко и накурено. Мы проходим через гостиную, застеленную коврами, в маленькую комнату, в которой поместились кровать, стол и телевизор. Раиса — крупная женщина с седой головой — лежит головой к двери и видит только врача и медсестру, которые подходят к ней вплотную. На картине, висящей над кроватью, изображены стога сена.

К кровати прикручен бортик — благодаря этому приспособлению Раиса не упадет с кровати, но оно же мешает родным переворачивать ее и сажать.

— Кровать бы ей хорошую,— говорит дочь Раисы Марина. Она работает медсестрой и только что вернулась с ночной смены.

Многофункциональную кровать, необходимую Раисе, купить трудно — дорогая. Получить ее от государства как техническое средство реабилитации нельзя, потому что у Раисы нет инвалидности, нет паллиативного статуса. Для государства она здорова. Вывезти ее в Ярославль на врачебную комиссию невозможно: для крупной лежачей женщины в этом доме слишком много барьеров. К тому же попасть на врачебную комиссию можно только после осмотра невролога, а вызвать его на дом, по словам Марины, сейчас нельзя: врачи перегружены.

Вся доступная Раисе медпомощь сосредоточена в двух женщинах в красных пуховиках.

— Ну что, Раисочка, давление измерим? — громко спрашивает Анастасия Иванова, а медсестра Наталья достает тонометр.

Потом она осматривает пациентку, обрабатывает покраснения на коже. У малоподвижных пациентов часто возникают пролежни. Медсестра Наталья Бойцова приходит к Раисе почти каждый день — только так, по ее словам, можно увидеть «пролежневую динамику».

Иногда социальная бригада патронажной службы приезжает к Раисе с надувной ванной и купает ее прямо в кровати.

Уход — главное средство в борьбе с пролежнями.

— Я ее сама в жизни бы не помыла,— говорит дочь Марина.— У нее вес большой, до ванны не дотащить.

Раисе 76 лет. Всю жизнь она проработала на местном заводе в жестяно-баночном цехе. До прошлого августа ходила, работала в огороде. Оттуда ее и увезла скорая с высоким давлением в центр сердечно-сосудистой хирургии в Ярославле. После инсульта она перестала ходить, сидеть, разговаривать. Из больницы ее привезли в дом милосердия в Поречье, а потом дочь забрала ее к себе. Недавно к Раисе стала возвращаться речь: она произносит пока еще малопонятные слова, понимает шутки, смеется. Но из-за отсутствия полноценной реабилитации многие навыки, скорее всего, не вернутся — кроме специальной кровати Раисе нужен массаж, занятия с физиотерапевтом, а таких бесплатных надомных услуг в стране нет.

Врач Иванова рассказывает, что в доме милосердия хотят приобрести несколько многофункциональных кроватей и выдавать их бесплатно во временное пользование таким пациентам, как Раиса. А еще — обучать родственников базовому уходу за больными.

Когда мы спускаемся на улицу, Анастасии звонит директор дома милосердия и просит поехать с ним Ростовскую больницу — там лежит пациентка, которую родственники просят забрать в дом милосердия.

Я еду с ними на первичный осмотр.

«Люди умирают от пролежней — в одиночестве, голоде, грязи»

До Ростова 20 минут на машине. За это время я узнаю, что Алексей и Анастасия — супруги, родились в Поречье, но потом уехали, жили в Петровске, он занимался бизнесом, она работала врачом в доме сестринского ухода, планировали переезжать в Ярославль и еще пять лет назад даже не предполагали, что вернутся в Поречье.

— Так уж жизнь крутанула,— объясняет Алексей.— Тут, конечно, все непросто. С кадрами плохо. Молодежь уезжает в столицы, условия работы в здравоохранении тяжелые. Настя работала в стационаре в Петровске: с потолка течет, лампочка не работает, интернет не могут починить, доступа к историям болезни людей нет, она вынуждена была вернуться к написанию карточек вручную. ЦРБ может выделить машину только для поездки в отдаленные деревни и по предварительной заявке, по Поречью и ближним селам врачу приходится добираться к больным на чем придется.

— Ну да, если нет личной машины — вставай на лыжи,— соглашается Анастасия.

— Очень много людей уезжает, прямо десятками,— продолжает Алексей.— Остаются в основном пожилые. Я-то в Ярославле жил, Настя меня вернула назад.

— Нет, ну мы сначала пытались сбежать отсюда,— признается его жена.— Я после учебы в медицинской академии работала в Семибратово, потом в Петровске, мне там все нравилось, мы квартиру там купили по программе «молодой специалист на селе». Алексей бизнесом занимался в Ярославле. Поречье было заброшенным поселком, люди ездили к врачам в Ростов. А потом мой папа заболел онкологией. Нас пять дочек у него, я самая младшая. Решили мы с мужем вернуться в Поречье. Отец сгорел за четыре месяца, надо было маму поддерживать. Мне предложили работу — и в дом сестринского ухода, и врачом общей практики в амбулаторию. Я сначала отказалась — двое детей, а тут все запущено, как мне это поднимать?

В январе 2018 года она согласилась на обе работы. А весной социальный стационар в Поречье попытались закрыть, в поселок приехала Нюта Федермессер, и фонд «Вера» взял стационар под свою опеку. В июле открылся дом милосердия, а муж доктора Ивановой Алексей Васиков стал его директором.

— Вот как судьба свела нас с фондом «Вера», так жизнь и поменялась,— рассказывает Анастасия.— Фонд нас очень поддерживает, закупает все, что требуется. У нас сейчас в доме милосердия есть даже то, чего нет в Ростовской ЦРБ, например тропаниновые тесты, с помощью которых можно инфаркт распознать. Раньше пациентов приходилось в Ярославль возить, потому что только там были такие тесты. Мы купили аппарат ЭКГ. У нас есть самые современные средства по лечению пролежней. Из Ростова привозят к нам пациентов с пролежнями — там не могут вылечить, мы вылечиваем.

— С тех пор ни разу не хотелось отсюда уехать? — спрашиваю я, глядя на унылые заснеженные поля по обе стороны от дороги.

— Да мы не успели об этом подумать,— смеется Анастасия.

— Встаешь, идешь, работаешь, а вечером падаешь. Если бы не поддержка, не справились бы. А она у нас тут есть.

В доме милосердия старшая медсестра Валентина Леонидовна очень нас поддерживает, ей 66 лет, опыт работы колоссальный. В амбулатории медсестра берет на себя 50% моей бумажной работы. За счет этих людей и держимся.

— Тут в Поречье все включаются, все помогают,— продолжает Алексей.— Первый учитель Насти, Софья Ивановна, безвозмездно сидит с Сонечкой (старшей дочерью Анастасии и Алексея.— “Ъ”), делает с ней уроки. Вот если бы ее не было, мы бы не справились. Вот из таких мелочей все складывается. Каждый старается идти навстречу. А вообще то, что родители рядом,— это счастье. Сейчас понимаю, как хорошо, что мы рядом и в случае чего поможем. У Насти мама уже старенькая, у меня родителям тоже по 65. Я посмотрел, как люди умирают от пролежней — в одиночестве, голоде, грязи… А у них дети есть, живут в больших городах. У меня после этого сильно взгляды изменились. Жить надо там, где ты нужен. Мы тут на своем месте.

Он рассказывает про пожилую супружескую пару, которая жила на Севере, а на пенсии переехала в Ростовский район, купила землю и стала строить тут дом:

— Она по профессии гигиенист, он экономист, люди с высшим образованием. Взяли кредиты, начали стройку. А потом она сломала шейку бедра, слегла, муж растерялся и запил. И она выкарабкаться уже не смогла. У мужа, видимо, деменция началась, он никому не сообщил, помощь не вызывал, ухода за ней не было. Она стала ходить под себя, лежала так несколько месяцев. Нам соседи сообщили. Наш социальный патронаж выехал туда. Жили эти старики прямо в недостроенном доме в маленькой комнатке, где планировалась ванная и туалет.

Женщина лежала в экскрементах, никто за ней не ухаживал, не мыл ее, запах там стоял кошмарный. Муж прямо там же ел «Ролтон» и смотрел кино в компьютере. Он еще не хотел отдавать жену в стационар. Ругался.

Мы ему говорим: «Пенсию ее мы не трогаем, вы как получали ее, так и будете получать». Тогда разрешил. Мы эту бедную Людмилу обезболили, забрали в дом милосердия, помыли, одели в чистое, начали лечить пролежни, но она уже была в тяжелом состоянии. Через три недели умерла. Понимаете, у них двое сыновей на Севере остались — скорее всего, просто не знали, как жили родители, а те помощи не попросили. Когда живешь далеко от родителей, всегда есть риск что-то упустить.

Часть Ростовской больницы оборудована под лечение больных COVID-19, поэтому в «чистом» терапевтическом отделении лежат самые разные пациенты, в том числе неврологические. Мы надеваем СИЗ. Галина лежит в дальнем углу у окна. Лицо ее приподнято, глаза смотрят куда-то в потолок, правая рука обмотана полотенцем. Из-под одеяла вниз, в судно, тянется тонкая прозрачная трубка.

Анастасия зовет ее по имени, Галина не реагирует, только рука, обмотанная полотенцем, начинает стучать по лицу.

Ей всего 54 года. Еще четыре месяца назад она работала главным бухгалтером в техникуме. Заболела COVID, а через месяц — инсульт. Из ярославского сердечно-сосудистого центра ее перевели в Ростовскую больницу на долечивание. Но лечение при инсульте зависит от качества ухода, а в медицинских стационарах по всей стране ухода за такими больными нет. Родственники боятся забирать ее домой, у них нет опыта в уходе.

В палате четыре кровати. Женщина на кровати справа рассказывает, что к Галине приходят сестра и коллеги, но она никого не узнает.

— Она себе все раздирает рукой: шею, грудь, ей поэтому руку замотали. Она уже две недели тут. Ей больничный еще не закрыли. А на работу она уже не выйдет.

— Ну что вы, может, и выйдет,— говорит Анастасия и откидывает одеяло. Я стою далеко и не вижу то, что видит врач, а она качает головой: «На крестце очень большой пролежень, прямо до кости».

— Так это у нее давно, ее с этим сюда привезли из сердечно-сосудистого,— говорит соседка.

Анастасия пытается дозвониться сестре Галины, но та не берет трубку.

— А я все сижу тут, продолжает свой монолог соседка справа.

— Сестра моя умерла от инсульта, другая сгорела в пожаре, а я засиделась. Бог говорит: у меня своих много, у черта своих много, некуда тебя брать пока, сиди, жди.

На улице Алексей говорит, что пообщается с родственниками Галины.

— Надо понять, чего они хотят: чтобы за ней был хороший уход или поставить ее на ноги? Уход мы обеспечим, но реабилитолога у нас нет. Все-таки у нас основной упор делается на паллиативных пациентов. А какой потенциал у Галины, я не знаю.

— Потенциал у нее есть, женщина молодая,— рассуждает Анастасия,— но там нужна профессиональная постинсультная реабилитация. У нас в регионе ее нет.

На паллиативный уход родственники не согласились. Решили искать для Галины реабилитационную клинику.

«Одни умирают, других вселяют»

На следующий день мы едем вместе с социальной бригадой патронажной службы дома милосердия к людям, которые не могут ухаживать за собой самостоятельно.

Летом дом милосердия купил автомобиль — такой же, как обычная карета скорой помощи, только написан на нем телефон круглосуточной горячей линии патронажной службы. В народе этот автомобиль прозвали «хосписным». Внутри — каталка, дезинфицирующие средства, несколько упаковок СИЗ. Роман Добрецов, социальный координатор патронажной службы, раньше работал дальнобойщиком, потом построил теплицу в Поречье и стал с женой разводить болгарский перец на продажу. А летом его позвали в патронажную службу: директор дома милосердия Добрецова давно знает.

— Я, конечно, сомневался, а теперь вижу, что я тут на своем месте,— говорит Роман.

Пока мы едем в поселок Судино, он рассказывает, как патронажная служба находит одиноких стариков:

— Звонят как-то соседи, говорят, у нас бабушка кричит за стенкой. Приехали — бабушка лежит на полу, вся скрюченная, грязь, пролежни. Полтора года назад упала с дивана, с тех пор и лежит, на каком-то тряпье. Ползала на коленках в туалет, а недавно перестала передвигаться. Соседи раньше заходили, а теперь не хотят. Стены в квартире все исписаны: телефоны, имена, воспоминания. Бабушка дементная, уже не помнит ничего. Мы ее обезболили, помыли, переодели, пролежни обработали, ногти постригли, перенесли в другую комнату, уложили в кровать. К кровати прикрутили бортик, поставили столик с лекарствами, едой. Памперсы оставили. Соцработник с «Радуги» (центр социального обслуживания Ростовского района «Радуга».— “Ъ”) привез постельное белье. Мы к ней ездим через день, соцработник ходит каждый день. У нее даже документов не было — утеряны. «Радуга» помогла восстановить документы. Она потихоньку стала подниматься. Когда приезжаем, всегда спасибо говорит. Это, конечно, редкий случай — обычно мы находим таких людей слишком поздно. Но ради такого и работаешь.

Поселок Судино, заснеженный двор у серой пятиэтажки. Несколько человек в темной одежде молча разглядывают наш десант: одетых в одноразовые белые халаты, маски и перчатки соцработников Ксению и Наталью, социального координатора Романа, меня и фотокорреспондента “Ъ”.

В подъезд, в котором живет одинокая Елена Винер, вслед за нами заходят несколько местных жителей и поднимаются на тот же этаж, куда и мы, но идут в квартиру напротив. Там похороны.

Квартира Елены — холодная маленькая однушка с темным потолком, желтыми обоями, покрытыми копотью, с тяжелым запахом запустения. В комнате засаленный пол, на стенах растет плесень, на кровати испорченный матрас без белья, на подоконнике — бумажная икона Богородицы.

Хозяйка квартиры живет на кухне — там чище и теплее. Низкая кровать, стол, стул, холодильник — вот и вся мебель.

Незадолго до нас к ней пришла соцработник Татьяна, принесла суп. Елену усадили на стул перед низким столиком, она ест суп ложкой прямо из кастрюли и не может остановиться. Отвлекается только на кошку, которая входит в кухню. «Муська»,— громко говорит Елена и продолжает есть. Она плохо слышит, соцработник разговаривает с ней, наклоняясь к ее уху.

Елена родилась в 1941 году, выросла в Москве, вышла замуж, работала, вышла на пенсию, а потом оказалась здесь.

— Муж давно умер, детей и родственников у нее нет,— рассказывает Роман Добрецов, пока Елена ест, а мы осматриваем квартиру.— Ходит к ней только соцработник. Бабушка перестала ходить три месяца назад, и вся ее жизнедеятельность обеспечивается за счет соцработника и соседей.

Когда Елена слегла, соцработник из ростовского районного центра социального обслуживания «Радуга» позвонила в патронажную служба дома милосердия и попросила о помощи.

— Соцработник и готовит, и кормит ее, и в квартире прибирается, насколько возможно, но помыть бабушку в ванной не может — она тяжелая, ее же не поднять,— объясняет Роман.— Мы приехали, привезли надувную ванну, помыли ее. Она была в ужасном гигиеническом состоянии. Правда, без пролежней, но они уже начинались. Переодели, покормили, подгузники поменяли. Ей стало легче, говорит: «Помыться-то я всегда любила». С тех пор мы взяли ее на патронаж: регулярно приезжаем, проверяем сатурацию, давление, все показатели измеряем.

Патронажная служба вызвала к Елене домой терапевта, он к ней уже приходил, велел сдать анализы. На анализы ее повезут на той же машине, которая нас сюда привезла — другого способа доставить маломобильного человека в поликлинику нет. «После этого планируем отвезти ее на врачебную комиссию в Ярославль — она не обследована».

Входная дверь открывается, и в коридор входит женщина лет 45.

— Я соседка снизу, Ольга меня зовут,— представляется она.— Может, заберете бабушку-то?

Она тут пытается вставать, падает, лежит на полу, орет. Ну хорошо, если орет — мы поднимаемся, перекладываем ее на кровать. А иногда молча лежит на полу, замерзает. Недавно пришли, а она ледяная лежит. Наверное, весь день так провалялась.

За спиной Ольги появляются мужчина в надвинутой на глаза шапочке и беременная молодая женщина в коротком платье.

— Это муж мой,— объясняет Ольга.— А это дочь.

— Заберите вы ее уже,— просит дочь.— Она падает постоянно, мы ее таскаем. Она никого не помнит уже, не узнает.

— Пойдем,— сердито говорит Ольге муж.— На кладбище опоздаем.

— На кладбище надо,— объясняет Ольга.— Соседку хоронят. От ковида умерла. Лежала в Ростове целый месяц под кислородом. Ее, главное, выписали, а у нее сахар подскочил. В Ярославль увезли какой-то анализ брать, там и умерла. Ну так что, заберете баб Лену нашу? У нее ноги поломаны, срослись неправильно. Она раньше на коленях ползала, а сейчас уже и на коленях не может.

Роман объясняет Ольге, что забрать Елену в хоспис без ее желания нельзя. А она не хочет.

— Да чего она не хочет-то,— сердится Ольга.— Помрет ведь тут одна. А я знаю, чего она боится! За квартиру — что заберут. Она же в Москве жила с мужем, работа была хорошая. Лет 25 назад у них там черные риэлторы забрали жилье, а их сюда отселили. Она сама мне рассказывала, у них две квартиры было в Москве, одна прямо в центре, у Кремля, 12-й этаж. Там мафия своя, московская, мы в это не лезем. Я в этом доме всю жизнь живу, так на моей памяти в этой квартире они уже третьи, кого отселили из Москвы. Одни умирают, других вселяют. Сейчас бабушка доживает. Муж-то ее недолго тут пожил, умер. Его хоронило государство, под номером лежит на кладбище. Она его не хоронила — денег не было.

Ольга решительно направляется в кухню:

— Да чего она боится-то? Кому нужна-то квартира эта? Это ж страх божий.

Садится рядом с Еленой и громко говорит:

— Баб Лен, узнала меня? Я Ольга, помнишь меня? Соседка.

— Помню,— смеется Елена.— Я тебя молодухой помню.

— Ну вот,— радуется Ольга.— Давай съездишь полечишься в больницу? За кошками твоими присмотрим. Ты Барсика, зачем так откормила? Ей Татьяна еды принесет, а она половину котам своим кидает,— поясняет она Роману.

— Баб Лен,— кричит Ольга соседке.— За котов не бойся! Вот Татьяна придет пожрать им даст,— она кивает на соцработника,— а то и я заберу их к себе. Соглашайся. Там телевизор, полечишься и назад.

— Не поеду никуда,— раздраженно говорит Елена.

— А я тебя буду навещать,— убеждает ее соседка.— Помнишь, как в Ярославле вся психушка тебя провожала? Ты у нас тут костры жечь начала, голова у тебя болела. Так тебя в психушку и забрали. А я тебя забирала оттуда. Так я и в этот раз приеду.

— Да, блин*, приедешь,— без злости говорит Елена.

— А чего, блин*, приеду! — смеется Ольга.

Елена стучит ложкой по стенкам кастрюли.

— Баб Лен, может, хватит кушать,— кричит ей на ухо соцработник.— Давай оставим на вечер супу. Куда ты столько, плохо тебе будет.

Та послушно кладет ложку на стол.

Я спрашиваю Татьяну, кто варил суп.

— Так я варила,— отвечает она.— Дома у себя наварю и разношу.

— А как часто сюда приходите?

— Каждый день. Она у меня на каждодневном обслуживании. Ее оставлять нельзя. Покормила, посуду мою, потом ее подмываю, памперс меняю. Помогаю ей сесть, ухожу. А ложится она сама. Ну а как? Я с ней не могу долго. У меня десять человек на обслуживании. Надо всех успеть обойти. Они квартирные. Два идут за одного, потому что живут не в деревне, дров наколоть или воды натаскать не надо. Летом еду на велосипеде, зимой — пешком. Так что весь день бегаешь. А куда деваться — я же заинтересована зарплату получать.

— Баб Лен, замерзла? — спрашивает она Елену.— Кофту накинем?

И надевает на подопечную вязаный жилет.

При центре социального обслуживания «Радуга» в Ростове есть отделение постоянного проживания для одиноких пожилых людей, которым трудно себя обслуживать, но берут туда только тех, кто может самостоятельно передвигаться. В районные дома сестринского ухода лежачих тоже не берут, потому что там нет ухаживающего персонала.

— Как же быть лежачим?

— Не знаю. Вот и бьем тревогу. Я-то ладно, я свои обязанности знаю и выполняю. Я пришла, все сделала, но если два выходных впереди, то я не прихожу. Хорошо, что соседи есть, присмотрят. В январе были праздники десять дней, так я из них четыре дня к ней ходила. Но я просто не уехала никуда. А если бы уехала, так не знаю, кто бы к ней ходил.

— Муська,— кричит хозяйка квартиры, увидев кошку.— Куда ты, Муська!

Муська подходит к хозяйке и трется о ее ноги.

Три месяца назад, когда к Елене впервые приехала патронажная служба, в квартире стоял запах кошачьих экскрементов и немытого тела, было холодно, обе кошки лежали на груди у хозяйки и согревали ее.

— Для нее кошки — самые близкие существа,— говорит Роман.— Может, из-за них она не хочет в стационар.

— Никуда не поеду,— снова громко говорит Елена.— Здесь Володя похоронен. Здесь мое место. Я ему дала слово.

— И похороним тебя рядом с ним, чего ты! — убеждает Ольга.— А ты у нас поживешь еще. Полечат твои ноги, возьмут анализы, поделают уколы, капельницы. Здесь такой возможности нет. Ну приедет наш Чистов (терапевт.— “Ъ”), ну даст таблетки от давления. Больше он ничего не даст. Давай поедем, ненадолго? Тебя там никто не оставит надолго.

— Нет, нет, не еду! — отмахивается от нее Елена.

Ольга разводит руками:

— Ну посмотрите на нее! Она же не хоронила мужа, не провожала его. Она не знает, где он похоронен. Да и место там рядом с ним уже занято.

— Позавчера у нее болело что-то, она просила таблетки,— говорит соцработник Татьяна.— А я не могу ей никаких таблеток давать. Вот хорошо, что патронажная приезжает: давление померяют, посмотрят на ее состояние.

— Ну пойду я,— встает Ольга,— Шура умерла. Напротив тебя, Шура, помнишь? Хоронить идем. А потом к тебе зайду.

Елена начинает громко плакать.

— Ну зачем вы ей сказали? — расстраивается Татьяна.

— А чего скрывать? Пусть знает, что лечиться надо. Баб Лен, поняла? Лечиться надо!

Ольга уходит.

— Баб Лен, давай давление померяем,— Татьяна гладит Елену по спине.— Голова не болит?

— Да не болит у меня ничего,— сердится Елена.— Я просто психую из-за этой квартиры! Куда мне переезжать? Меня уже кладбище ждет!

Она снова плачет.

Татьяна рассказывает, что осенью, когда Елена еще передвигалась самостоятельно, ей предложили на зиму перебраться в социальный стационар при центре соцобслуживания «Радуга».

— У нее тут в квартире нет горячей воды, зимой холодно,— поясняет Татьяна.— Но она отказалась. Заведующая наша приезжала, уговаривала. Она ей: «Что, квартиру мою захотела?» Ну какой тут дальше разговор может быть?

Я выхожу в подъезд и вижу худенькую, маленького роста старушку в платке — она робко стоит у двери в квартиру Елены, как будто кого-то ждет.

Потом Роман расскажет мне, что это подруга Елены Людмила, живет в этом же доме с внуком, который пьет и отбирает у нее пенсию. Когда мы уедем, Людмила зайдет в квартиру, посидит рядом с Еленой, подержит за руку. Больше она ничего для нее сделать не может.

После визита патронажной службы Елену Винер навестит терапевт, услышит у нее хрипы, направит на рентген. Патронажная служба отвезет ее в больницу, там у Елены обнаружат пневмонию и госпитализируют. «Полежит — и домой, и мы опять к ней будем ездить»,— говорит Роман.

«Ушла она тихо, не кричала — глаза закрыла и все»

В Семибратово патронажная служба навещает онкобольного — Николай Стогов с женой живут в небольшой, уютной квартире. Дети их в Ярославле, часто навещают.

— Как ваши дела? — спрашивает Николая соцработник Ксения, проходя к сидящему на диване пациенту с тонометром.

— Да не скажешь, что хорошо,— отвечает за него жена.— Начали кормиться через трубку. Уже три дня.

— Горло болит,— хрипло отвечает Николай.— Ничего, я к трубке приспособился.

— Голода не чувствуете? — спрашивает Ксения.

— Да не, вольет еду — как будто так и надо.

— Есть-то не хочешь? — уточняет жена.

— Да нет,— прикрикивает на нее муж.— Сказал уже. Захочу — сам скажу.

Меряют давление. По телевизору начинаются новости. Говорят об оппозиционере Алексее Навальном, оскорбившем ветерана.

— Перегородка как будто в горле стоит,— жалуется Николай.— Даже каша манная не идет.

— Что-то еще болит?

— Горло только, больше ничего.

У него рак пищевода.

— Опухоль 18 сантиметров, неоперабельная,— говорит жена.— В апреле обнаружили. Он давиться стал, я его сразу в больницу. Операцию сказали нельзя. Назначили 25 лучевых ему, сделали только 5. У него температура поднялась, и его сразу домой отправили, никакой больше лучевой.

— В восемь утра меня выписали и выпнули домой,— говорит Николай.— Ничего не сказали, не объяснили.

— Он по стенке ходил, температура под 40, мы не знали, что делать,— продолжает жена.— 7 июля это было. Хорошо, приехала врач из хосписа, Анастасия Юрьевна, назначила ему мазок на ковид — подтвердилось. Воспаление легких началось, вызвали скорую, увезли в ковидную в Ростов. А как выписали, мы с ним опять в онкологию, на химию, а нам врач говорит: «Вы зачем сюда приехали? Не надо сюда ехать. У вас диагноз понятный. Лечитесь по месту жительства».

«Назвал холуем»,— доносится с телеэкрана.

— Я врачу говорю: что, помирать домой ехать? — вспоминает Николай.

В глазах появляются слезы, он вытирает глаза руками.

— Не реви! — сердито говорит ему жена.— Вот из хосписа к нам ездят, а больше никто. Слабеет он. А еще эуфиллин у нас заканчивается,— обращается она к Ксении.— Дочь обзвонила в Ярославле все аптеки, нашлось две упаковки. Я уж ему говорю: давай экономить — не три, а два раза в день пить. Раз нет нигде лекарства.

— Задыхаюсь,— говорит Николай.

— У него инфаркт был в 2005-м, сердце слабое,— вздыхает жена.— А теперь еще это.

В Ростове патронажная служба навещает Галину Абрамову — новый пятиэтажный дом на окраине города, где получают социальное жилье. Дверь в квартиру Роман открывает ключом, который дал ему обслуживающий Галину соцработник.

— К нам обратились из «Радуги»,— рассказывает Роман.— Попросили помочь, пенсии ей не хватает на продукты. Я не знаю почему — может, внук отбирает. Квартира-то эта внука. Сама бабушка в Подольске жила. А теперь она тут, а внук — там. Она у нас с прошлой недели на патронаже, вот попросила помыться.

Однокомнатная квартира, светлая, чистая. На кухонном столе — записка от соцработника: «Девочки, еда в холодильнике, разогрейте. Я зайду вечером, Лена». В кухне на сушилке сохнет белье.

Галина — крупная, седая женщина, одетая в шерстяную кофту и теплые носки,— лежит в кровати.

— Давление 116 на 70, температура 36,8,— говорит Ксения.— Галина Петровна, мыться-то будем?

Женщина произносит что-то невнятное, но Ксения ее понимает.

Галину приподнимают, под нее кладут надувную ванну — а на самом деле обычный детский бассейн продолговатой формы.

Когда она оказывается внутри бассейна, его надувают, соцработники патронажной службы Ксения и Наталья приносят горячую воду из ванной и заливают внутрь. Мытье продолжается минут 15: Галине моют голову, мочалкой трут тело. Она молчит, на вопросы соцработников не отвечает.

— Утром к ней приходит соцработник, днем — мы, вечером опять соцработник,— объясняет Роман.— В выходные и праздники мы тоже ездим. К одной нашей подопечной ездим дважды в день: ей надо колоть инсулин, а соцработник это делать не имеет права.

Воду из бассейна спускают, Галину быстро обтирают полотенцем, одевают в розовую ночную рубашку, причесывают. Наталья стрижет Галине ногти, Ксения идет на кухню за едой.

— Больно,— вдруг отчетливо говорит Галина.

— Ой, потерпите, пожалуйста,— просит Наталья,— ноготь врос, я аккуратно.

Ксения приносит в комнату еду, чай.

— Не хочу,— говорит женщина.

Еду оставляют на столике у кровати.

— Ну, мы поедем, Галина Петровна? — спрашивает Ксения.— Завтра выходной, Лена не придет, а мы приедем.

— Приезжайте еще,— отвечает Галина.

В патронажной службе при доме милосердия кузнеца Лобова сначала собирались помогать только паллиативным больным на дому. Но вскоре стало понятно, что патронаж необходим большему числу людей.

— У нас в районе много одиноких, лежачих стариков, у которых и диагноза нет, и ухаживать за ними некому,— поясняет Роман Добрецов, пока мы едем из Ростова в Поречье.— Понимаете, большинство людей с паллиативным статусом или с инвалидностью живут с кем-то из близких, и о них заботятся. Чтобы получить диагноз, инвалидность, надо врачей обойти, врачебную комиссию пройти. В Ростове у нас нет врачебной комиссии — надо ехать в Ярославль. Если человек лежачий, он же не сам этим будет заниматься — родственники помогут. А если человек лежит один, значит, он не обследован, диагноза, инвалидности, паллиативного статуса — ничего нет. Вот таких у нас тут по домам больше живет, чем с официальным паллиативным статусом. Мы их называем социальными клиентами, для них и сделали социальный патронаж. Хорошо, что фонд «Вера» поддержал это направление работы, хоть оно для них и непрофильное.

Сколько мы таких бабушек видели — инсульт, паралич, лежит человек грязный, голодный, зависший между мирами. Никому они не видны. Часто и ехать они никуда не хотят, просят: «Дайте умереть дома». Я часто думаю: а надо ли забирать их из дома? Надо им, чтобы мы их таскали, перемещали, мыли, переодевали? Но потом себя спрашиваю: а как я сам бы хотел для себя? И понимаю, что человек должен уходить из жизни по-человечески.

Не на полу, грязный и голодный, а в тепле, чистоте, и чтобы люди были рядом.

Один из клиентов патронажной службы, Сергей, освободился из тюрьмы, вернулся в свой заброшенный дом, подобрал на улице собаку и закрылся от всего мира. Ему 61 год, пенсии еще нет, из-за психических проблем работать уже не может.

— Он просто с голоду умер бы,— говорит Роман.— Нам из «Радуги» позвонили, рассказали о нем. В этом центре соцобслуживания хорошие люди работают, неравнодушные. Если сами не могут помочь, нас зовут — у нас-то возможностей больше. Мы ему из дома милосердия возили продукты, суп в пакетиках. У Сергея сильное недоверие к людям, живет как загнанный зверь. Ни семьи, ни родных, весь в синих наколках. Нас поначалу не пускал, потом постепенно привык. Но если бригада без меня приезжает, он их не пустит, говорит: «Ромы нет, я вас не знаю, до свиданья». У него какая-то навязчивая идея, что жилье заберут. А там такое жилье… Старый, покосившийся дом, собака, он не убирается. Вот сейчас соцработники договариваются с ним, чтобы уборку сделать. Документы у него были утеряны — «Радуга» помогла восстановить. Мы его возили на анализы в Ростовскую ЦРБ, потом отвезли на врачебную комиссию в Ярославль. Дали ему инвалидность, теперь пенсию начнет получать.

Больше всего Романа беспокоит, что не существует системы, которая помогала бы находить одиноких, нуждающихся в помощи людей.

— Пока мы их находим случайно,— рассуждает он.— Одиноких людей в деревне много, но о них никто не знает. Когда мы начинаем совместно с социальной службой помогать этим людям — часто бывает поздно. Да, они умирают чистыми и ухоженными, умирают, как люди. Но могли бы еще пожить. Я думаю, нужны специалисты при соцзащите, задача которых находить таких брошенных людей.

В конце лета в патронажную службу позвонил почтальон: слегла пожилая женщина, одиноко живущая в деревне. Дочь живет далеко, о состоянии матери ничего не знает.

— Мы ее сразу забрали в дом милосердия,— вспоминает Роман,— помыли прямо во дворе, по ней черви ползали. Она была очень больна, уже умирала, мы ее просто по-человечески проводили.

Осенью они нашли бабушку Катю. Позвонил ее внук, попросил помощи.

— Деревня — три дома, из них два полуразрушены, в одном из них слепая бабушка живет,— вспоминает Роман.— Одинокая, дети не знаю где. Внук иногда приезжает, но работает по три месяца на вахте где-то далеко. Когда он был у нее в последний раз, она еще ходила, а тут приехал — лежит. Мы ее забрали, у нее пролежни глубокие, из нее гной капал.

Помню, везем ее, она вот тут на каталке лежит и стонет: «Куда вы меня? На кладбище закапывать?» Я ей: «Не бойся, бабушка, подлечим тебя». Она: «Нет-нет, вы меня на кладбище везите, закопайте меня, я уж собралась, я готова».

Мы ее привезли в хоспис, помыли, она у нас там месяца четыре прожила. Мы ее обезболивали, пролежни зажили. Внук приезжал к ней. Когда был на вахте, звонил, спрашивал, как там бабушка Катя. Ушла она тихо, не кричала — закрыла глаза и все.

Наличие родственников не панацея от одинокой старости, считает Роман, потому что они часто недооценивают состояние болеющего близкого человека.

— Старики молчат, терпят, а родные не понимают или не хотят понимать, что им нужна помощь,— говорит он.— Вызвали нас как-то к дедушке, он 12 лет лежит в полусогнутом положении: был перелом шейки бедра, неправильно срослось, боли — вот он нашел одно положение и в нем 12 лет пролежал. Там до костей пролежни, матрас пропитался гноем, а родственники приходят, посидят полчаса — и домой. Он уже есть перестал, лежит, ничего не понимает. Мы ему раны обработали, перевернули на другую сторону, вызвали терапевта. Я родственникам говорю: вы почему за 12 лет не вызвали социальную службу, врача?

Приехал терапевт, назначил какие-то мази. Мы готовы были взять этого дедушку на патронаж, но родственники отказались. Говорят: «Мы мажем, ему уже лучше». А как проверить? Официально считается, что он находится под уходом родственников. Мы не можем войти в дом, если люди не хотят нас впускать. В социальный стационар его не возьмут, а если бы и взяли, то за это 75% пенсии берут, а я сильно сомневаюсь, что вот эти родственники согласились бы. Хочется, чтобы была какая-то единая служба, которая контролировала бы уход и за одинокими, и за такими, как этот дедушка.

Я спрашиваю его, как он выдерживает столько чужой боли и несчастья.

— Первое время было тяжело,— отвечает Роман.— Много думал: как же так, почему люди так живут? А сейчас, если вижу такое, это для меня просто толчок к действию. Сначала надо человека вытащить из грязи, привести его в нормальное состояние, а потом начинаешь взаимодействовать с врачами, соцслужбами. Бабушку одну недавно через «Радугу» определили в дом сестринского ухода, она там на полном жизнеобеспечении, довольна. Кого-то к нам в дом милосердия забираем. Кому-то на дому помогаем. У меня мировоззрение сильно изменилось за время работы. Теперь мне все время хочется камень этот сдвинуть, наладить помощь так, чтобы никто не умирал в одиночестве.

«Раз нет традиции, значит, должна быть система помощи»

Старшая медсестра дома милосердия кузнеца Лобова Валентина Сопова проработала в Поречье всю жизнь — сначала в поселковой больнице на 25 мест, потом в доме сестринского ухода.

— У нас тут была и своя лаборатория, и свой кабинет физиотерапии, своя кухня, своя прачечная,— вспоминает она, обводя рукой вокруг себя. Мы сидим в маленькой гостиной дома милосердия, переделанной из балкона купеческого особняка, пьем чай.

— В 1990-е годы тут нищета началась, лекарств нет, народ потек из деревни, больницу закрыли, а к нам в дом сестринского ухода стали направлять бездомных, тяжелобольных, одиноких стариков беспомощных,— вспоминает медсестра.— Денег нам ни на какие ремонты не дали, ни соцзащита, ни больница нас к себе не взяли, мы при поселковой администрации работали. Старики лежали тут бесплатно — за 70% своей пенсии. Мы сдавали эти деньги государству, а нам часть возвращали: на зарплаты, ремонт. Нас тут было три женщины — две медсестры и один бухгалтер, вот мы потихоньку и ремонт тут стали делать, и волонтеров нашли московских, они нам привезли стиральную машину, посудомоечную, одеяла, матрасы, постельное белье… В 2011 году нас присоединили к Ростовской ЦРБ, финансировать нас стали через них. А в 2018-м и вовсе закрыли, а стариков наших перевезли в Ростов. Ну мы тогда шум подняли — старики наши там ухудшаться стали. И тут нас фонд «Вера» подхватил. С тех пор горя не знаем: и памперсы есть, и меняем не два раза в день, а сколько надо человеку, и лекарств хватает, и шприцы не кончаются — ты к больному подходишь и знаешь, что у тебя есть все, чем надо его лечить. Вся нужная аппаратура, о которой мы раньше только мечтать могли, теперь есть у нас. Понимаешь, что XXI век на дворе и ты не отстаешь. И чисто у нас, и запаха нет. Правильно Нюта говорит: не старость пахнет, а человеческое безразличие. И домой к людям приходим, помогаем. Мы благодаря этому фонду на 20 лет вперед перепрыгнули.

В гостиную приходит Алексей Васиков, пьет с нами чай, слушает Валентину. «Вы расскажите, как детей отругали за бабушку»,— просит он.

— Бабушка отписала внуку квартиру,— охотно рассказывает Валентина.— Звонят нам соседи, говорят, что бабушка вывалилась из кровати, у нее был перелом шейки бедра, она после операции, куда, мол, ее девать? Я спрашиваю: а что родственники? Есть внук, но сказал, что ходить за ней не будет. Мы связались с родственниками, я уж не помню, какие слова из меня лились, но у Алексея Александровича уши в трубочку закрутились. Говорю, пусть бабуля срочно отписывает квартиру от такого внука. Или пусть он будет человеком. Но в итоге внук бабушку забрал. Я родственникам сказала: если внук с чем-то не справится или надо будет ему куда-то уехать, пусть звонит, мы поможем, за бабушкой присмотрим.

Алексей говорит о том, что смерть естественна и любовь — тоже. И пока их поровну — жизнь имеет смысл.

— В нашей стране потеряна традиция заботы за своими стариками,— рассуждает он.— А ресурса любви мало. И раз нет традиции, значит, должна быть система помощи. Нельзя требовать от людей любви — их надо учить любви, заботе. Вот жила тут женщина, учитель химии, онкология, слегла. Почтальон нашел ее, вызвал нас. Мы смотрим — ей осталось совсем немного. Звоним дочери в город: приезжайте, мать умирает. А дочь требует: лечите ее, везите в больницу. Вот иногда просишь человека: приди, попрощайся, а он не понимает, как будто отодвигает от себя беду. А потом простить себе не может, что не попрощался. Вот когда удается нам устроить встречу, прощанье, меня это очень подпитывает. Потому что это по-человечески.

Накануне дом милосердия похоронил на деревенском кладбище своего пациента. Не под номером, как хоронит государство. С именем и фамилией.

— Забрали мы его из настоящей клоаки,— говорит Валентина.— К нам соцзащита обратилась, у него была онкология в последней стадии. Одинокий, плохая жизнь была у него, но он же человек. И заслужил смерть по-человечески. Если бы он дома умер, его бы под номером похоронили. А он к нам попал. Мы взяли его пенсию, съездили в Ростов, похлопотали, еще 8 тыс. государство выделило на похороны. Занесли мы его в церковь, отпели, похоронили под крестиком, с веночком, с именем.

Мы хотим донести до людей: кем бы вы ни были, министром — президентом, академиком, журналистом — конец-то у всех один. У всех будет старость, никуда не денешься.

Давайте позаботимся об этом будущем. Сегодня чужую бабушку хоронят под номером, а завтра это можете быть вы.

Уезжая из Поречья, мы останавливаемся возле деревенского кладбища. Место, где два дня назад, в метель, хоронили человека — недалеко от дороги. Проваливаясь по колено в снег, иду к могиле. К кресту прибита табличка с надписью: Павел Васильевич Обрядин. Дата рождения — дата смерти. Под крестом — цветы.

Все по-человечески.

*Нецензурное слово в оригинале заменено синонимом.

Статья 9. Условия назначения трудовой пенсии по случаю потери кормильца 

1. Право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца имеют нетрудоспособные члены семьи умершего кормильца, состоявшие на его иждивении (за исключением лиц, совершивших умышленное уголовно наказуемое деяние, повлекшее за собой смерть кормильца и установленное в судебном порядке). Одному из родителей, супругу или другим членам семьи, указанным в подпункте 2 пункта 2 настоящей статьи, указанная пенсия назначается независимо от того, состояли они или нет на иждивении умершего кормильца. Семья безвестно отсутствующего кормильца приравнивается к семье умершего кормильца, если безвестное отсутствие кормильца удостоверено в установленном порядке.(в ред. Федерального закона от 24.07.2009 N 213-ФЗ)

(см. текст в предыдущей редакции)

2. Нетрудоспособными членами семьи умершего кормильца признаются:

1) дети, братья, сестры и внуки умершего кормильца, не достигшие возраста 18 лет, а также дети, братья, сестры и внуки умершего кормильца, обучающиеся по очной форме по основным образовательным программам в организациях, осуществляющих образовательную деятельность, в том числе в иностранных организациях, расположенных за пределами территории Российской Федерации, если направление на обучение произведено в соответствии с международными договорами Российской Федерации, до окончания ими такого обучения, но не дольше чем до достижения ими возраста 23 лет или дети, братья, сестры и внуки умершего кормильца старше этого возраста, если они до достижения возраста 18 лет стали инвалидами. При этом братья, сестры и внуки умершего кормильца признаются нетрудоспособными членами семьи при условии, что они не имеют трудоспособных родителей;

(в ред. Федеральных законов от 24.07.2009 N 213-ФЗ, от 02.07.2013 N 185-ФЗ)

(см. текст в предыдущей редакции)

2) один из родителей или супруг либо дедушка, бабушка умершего кормильца независимо от возраста и трудоспособности, а также брат, сестра либо ребенок умершего кормильца, достигшие возраста 18 лет, если они заняты уходом за детьми, братьями, сестрами или внуками умершего кормильца, не достигшими 14 лет и имеющими право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца в соответствии с подпунктом 1 настоящего пункта, и не работают;

3) родители и супруг умершего кормильца, если они достигли возраста 60 и 55 лет (соответственно мужчины и женщины) либо являются инвалидами;

(в ред. Федерального закона от 24.07.2009 N 213-ФЗ)

(см. текст в предыдущей редакции)

4) дедушка и бабушка умершего кормильца, если они достигли возраста 60 и 55 лет (соответственно мужчины и женщины) либо являются инвалидами, при отсутствии лиц, которые в соответствии с законодательством Российской Федерации обязаны их содержать.(в ред. Федерального закона от 24.07.2009 N 213-ФЗ)

(см. текст в предыдущей редакции)

3. Члены семьи умершего кормильца признаются состоявшими на его иждивении, если они находились на его полном содержании или получали от него помощь, которая была для них постоянным и основным источником средств к существованию.

4. Иждивение детей умерших родителей предполагается и не требует доказательств, за исключением указанных детей, объявленных в соответствии с законодательством Российской Федерации полностью дееспособными или достигших возраста 18 лет.

5. Нетрудоспособные родители и супруг умершего кормильца, не состоявшие на его иждивении, имеют право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца, если они независимо от времени, прошедшего после его смерти, утратили источник средств к существованию.

6. Члены семьи умершего кормильца, для которых его помощь была постоянным и основным источником средств к существованию, но которые сами получали какую-либо пенсию, имеют право перейти на трудовую пенсию по случаю потери кормильца.

7. Трудовая пенсия по случаю потери кормильца-супруга сохраняется при вступлении в новый брак.

8. Усыновители имеют право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца наравне с родителями, а усыновленные дети — наравне с родными детьми. Несовершеннолетние дети, имеющие право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца, сохраняют это право при их усыновлении.

9. Отчим и мачеха имеют право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца наравне с отцом и матерью при условии, что они воспитывали и содержали умершего пасынка или падчерицу не менее пяти лет. Пасынок и падчерица имеют право на трудовую пенсию по случаю потери кормильца наравне с родными детьми, если они находились на воспитании и содержании умершего отчима или мачехи, которые подтверждаются в порядке, определяемом Правительством Российской Федерации.

10. Трудовая пенсия по случаю потери кормильца устанавливается независимо от продолжительности страхового стажа кормильца, а также от причины и времени наступления его смерти, за исключением случаев, предусмотренных пунктом 11 настоящей статьи.11. При полном отсутствии у умершего застрахованного лица страхового стажа, а также в случае совершения лицом умышленного уголовно наказуемого деяния, повлекшего за собой смерть кормильца и установленного в судебном порядке, устанавливается социальная пенсия по случаю потери кормильца в соответствии с Федеральным законом «О государственном пенсионном обеспечении в Российской Федерации». При этом применяется пункт 12 настоящей статьи.(п. 11 в ред. Федерального закона от 24.07.2009 N 213-ФЗ)

(см. текст в предыдущей редакции)

12. В случае, если смерть застрахованного лица наступила до назначения ему накопительной части трудовой пенсии по старости или до корректировки размера этой части указанной пенсии с учетом дополнительных пенсионных накоплений, средства, учтенные в специальной части его индивидуального лицевого счета (за исключением средств (части средств) материнского (семейного) капитала, направленных на формирование накопительной части трудовой пенсии, и дохода от их инвестирования), выплачиваются в установленном порядке лицам, указанным в пункте 12 статьи 16 настоящего Федерального закона. При этом застрахованное лицо вправе в любое время посредством подачи соответствующего заявления в Пенсионный фонд Российской Федерации определить конкретных лиц из числа указанных в пункте 12 статьи 16 настоящего Федерального закона или из числа других лиц, которым может быть произведена такая выплата, а также установить, в каких долях следует распределить между ними указанные выше средства. Указанное заявление может быть представлено в форме электронного документа, порядок оформления которого определяется Правительством Российской Федерации и который передается с использованием информационно-телекоммуникационных сетей общего пользования, в том числе сети Интернет, включая единый портал государственных и муниципальных услуг. При отсутствии указанного заявления средства, учтенные в специальной части индивидуального лицевого счета, подлежащие выплате родственникам застрахованного лица, распределяются между ними в равных долях.

(см. текст в предыдущей редакции)

Право на смерть, часть 2: как закончить старость

ТОНИ ВАН ЛУН,
профессор права и этики, 71 год

Эвтаназию совершила мать 1 марта 2016 года в возрасте 93 лет:

Краткий гид по эвтаназии можно прочитать здесь.

Право на смерть, часть 1: неизлечимо больные

По требованию юриста редакция Es­quire предупреждает, что данный материал рассматривает эвтаназию как исключительно этическую и медицинскую проблему, и выражает отрицательное отношение к самоубийству, не считая его способом решения какой-либо проблемы.

«Мама умерла в день моего рождения. Я выбрал этот день, но все остальное мама решала сама. Она родилась в 1922 году в Антверпене, где и прожила всю жизнь, вырастив двоих детей. Наш отец умер в 1984-м: у него обнаружили рак, очень агрессивный и стремительный. Ему было всего 65 лет. Мама думала, что ненадолго переживет отца, но ей пришлось пережить и собственную дочь. Моя сестра заболела в 2003 году, это снова был рак, и снова быстрый, сжигающий. Как и во время болезни отца, врачи просто сказали, что сделать ничего нельзя, — словно они сами приняли решение, а она покорно умирала. Но об эвтаназии тогда никто не заговаривал. Мама очень сильно переживала ее смерть и даже чувствовала себя виноватой в том, что сама живет так долго. Но в целом у нее была счастливая старость: она любила ходить в театр и встречаться с друзьями, часто виделась с внуками и правнуками.

Когда маме исполнилось 90, она почти перестала выходить из квартиры. Каждую среду ее навещала подруга, я приезжал два раза в неделю. Как-то в начале июля, когда мы сидели в ресторане, мама потеряла сознание. Мы с женой отвезли ее в больницу, и, очнувшись, мама сказала: «Дайте мне умереть, я прожила достаточно». В тот год она чуть ли не силой выбила из нас обещание, что, когда она потеряет независимость, мы поможем ей уйти из жизни. Конечно, мы предлагали ей жить вместе, но она и слышать не хотела о переезде.

Лечащий терапевт посоветовала маме переехать в гериатрический центр и, как ни странно, она согласилась. Я навещал ее три-четыре раза в неделю: мы ходили на прогулки, сидели в кафе, много смеялись. И все же она вскоре снова попросила меня помочь ей уйти из жизни — я сдался и пообещал записать ее к нужным врачам. Чтобы получить разрешение на эвтаназию, нужно пройти определенную процедуру: сначала найти доктора, который даст направление, затем встретиться с психиатром и еще несколькими врачами и подтвердить им свое решение. Много раз в то время мама задавала мне вопрос: «А ты сам этого хочешь? Ты согласен с моим решением?» Я не подталкивал ее ни к чему и не спорил, а только говорил, что это решение должно быть ее.

В ноябре 2015-го я попросил психиатра из Гента встретиться с моей матерью. Он приехал в Антверпен поездом в воскресенье, я встретил его на платформе, и мы поехали в дом престарелых. Я присутствовал при их разговоре, но не произнес ни слова: мама объяснила доктору, что для нее жизнь закончена и она хотела бы ее оставить. Психиатр записал это в отчет — он должен был засвидетельствовать, что это ее собственная воля.

У мамы не было неизлечимой болезни или невыносимых болей. Хотя ее общее состояние постепенно ухудшалось: она потеряла кратковременную память, ее беспокоил желудок, но от всех обследований она отказывалась. Доктора говорили: «Да вы до ста лет доживете!» — и это приводило маму в ужас. «Я не хочу жить до ста лет, отпустите меня», — отвечала она. На встрече с главврачом дома престарелых я вновь был молчаливым свидетелем. Вначале доктор сказал, что ей слишком рано умирать и они сделают все, чтобы ей помочь. Маму это обидело, она почувствовала, что ее не воспринимают всерьез: «Вы мне не верите, доктор». Тогда он заговорил в патерналистском тоне, но она опять его перебила: «Не надо мне лгать. Вы обещали помочь, а теперь отказываетесь». Доктор попросил прощения. После этого объяснения им стало проще общаться, и в итоге доктор сказал: «Что ж, если такова ваша воля и вы уже встретились с психиатром, нам остается найти врачей для подтверждения».

Вскоре все бумаги были готовы и осталось только назначить день. Это было непросто, ведь к тому моменту мама потеряла представление о времени и помнила только важные даты: например, 28 ноября, свой день рождения. Мы отметили его в последний раз в семейном кругу, она хорошо провела время, но под Рождество вновь сказала: «Мне пора». И тогда я предложил: «Давай назначим дату твоей эвтаназии на 1 марта, мой день рождения. Таким образом, мама, твоя жизнь сделает круг: в этот день ты дала мне жизнь, за что я бесконечно тебе благодарен, и в этот же день ты уйдешь». Она согласилась. У нас оставалось полтора месяца. К ней приходили друзья и родственники — попрощаться. Они утирали слезы, а мама удивлялась: «Зачем вы плачете, ведь я наконец-то счастлива!»

Врач был назначен на 11 утра. Движение между Антверпеном и Гентом, где я живу, в это время очень напряженное, поэтому мы с женой приехали накануне и переночевали в гостинице. Я пришел к маме около десяти, чуть позже зашли врачи и медсестры. В назначенный час главный врач четко и строго спросил: «Вы готовы? Вы знаете, что вы собираетесь сделать?» «Да, доктор. Я усну и больше не проснусь», — ответила мама. Медсестра принесла смертельную дозу, мама выпила яд стоя, храбро демонстрируя миру: «Смотрите, я ухожу, и я счастлива». Через минуту она уснула. Еще минут пять сохранялось ее дыхание — затем она умерла. Знаете, есть такой японский фильм — «Легенда о Нараяме», там старая женщина, когда больше не может заботиться о других, просит сына отнести ее на гору. По‑моему, это очень осознанный способ сказать: я сделала все, что могла, а теперь дайте мне уйти».

КЕРСТИН ХЮГЕЛЕН,
писатель, 59 лет

Эвтаназию совершила мать 22 ноября 2005 года в возрасте 75 лет:

«Мамина смерть легла в основу одного из эпизодов моей книги. Получилась такая сентиментальная интерпретация, но то, что я расскажу сейчас, — реальная история разозленной женщины. Прошло десять лет, но я все еще злюсь. Моя мать, Лили Бойкенс, была известной феминисткой своего времени. У нее было трое детей, я старшая, но дома мы ее практически не видели — всегда на баррикадах, в поездках, на международных конференциях.

Она не заболела, и у нее не началась депрессия. Единственное, что изменилось, — она стала многое забывать. В ее возрасте, а ей было уже за 70, это вполне естественно. Тем не менее мама решила, что с профессиональной деятельностью кончено: она организовала последний большой конгресс, после чего отдалилась от дел и даже раздала свою библиотеку. Я думала, что сейчас начнется ее новая жизнь. Наконец она будет проводить с шестью внуками то время, которого у нее никогда не хватало на собственных детей. Или просто наслаждаться жизнью — любой был бы счастлив, но только не она. Мама решила, что теперь она никто и ничто, и вместо того чтобы стареть, ей нужно умереть. Вуаля.

Она сделала полное обследование организма, и доктора сказали, что есть подозрение на раннюю стадию болезни Альцгеймера. Мама услышала только одно это слово — и ей было достаточно. Она принадлежала к тому кругу свободно мыслящих людей, которые боролись за права женщин, аборты, и в том числе эвтаназию, поэтому она прекрасно знала всех специалистов и обратилась к ним напрямую. Но ей отказали: приходите, мол, лет через десять. Если бы у нее действительно был Альцгеймер, она получила бы эвтаназию без всяких проблем. Мы даже все вместе подписали первичные документы — по бельгийским законам пациент с болезнью Альцгеймера должен быть в здравом уме, когда подписывает заявление на эвтаназию. Но все-таки для этого надо быть больным.

Отказом врачей мама не удовлетворилась. Она действительно хотела умереть и даже не боялась говорить об этом внукам: «Вы знаете, бабушка хочет умереть». Она не видела причин жить, мы — ее дети и внуки — были недостаточной причиной. В общем, старые связи ей помогли, и 31 октября 2005 года она сообщила мне по телефону: «Ты знаешь, я назначила день своей эвтаназии. Это будет через три недели, 22 ноября». Это было как гром среди ясного неба. Вскоре я выяснила, что доктору, который согласился сделать ей эвтаназию, мама пообещала завещать свой мозг для исследований. И хотя я пыталась помешать ей, за десять дней до назначенной даты все документы были у нее на руках. На мои возражения она отвечала одно: «Все соглашаются, одна ты против, потому что не любишь меня». А доктор твердил, что это решение пациентки, и бросал трубку. При этом мама попросила, чтобы я была с ней во время эвтаназии. Сначала я сказала, что не хочу присутствовать при убийстве, потом передумала, потом снова. Я была абсолютно потеряна, но накануне все же решила, что хочу там быть.

Мои дети ничего об этом не знали, поэтому я придумала план: я решила отвезти их в школу, как обычно, затем поехать в больницу к маме, а после объявить, что бабушка попала в больницу и там умерла. Загвоздка была лишь в том, что мама умирала в 9 часов утра, уроки в школе тоже начинались в 9, а до клиники в Антверпене полтора часа езды. Поэтому с самого утра я стала названивать доктору и просить его подождать меня, но он и слушать не хотел. Тогда я дозвонилась до мамы: «Подожди меня, не делай этого». А она ответила: «Да, но у доктора еще много приемов». «Но ты-то умираешь, это твой последний прием». Тут она сказала: «А, вот и доктор, мы больше не можем тебя ждать», — и повесила трубку. Я знаю, почему они так торопились: каждый из них боялся, что другой передумает.

Я не против эвтаназии, возможно, и мне она однажды понадобится. Но врач не должен делать смертельную инъекцию каждому, кто попросит, и желание отдельного человека умереть я не считаю священным и непоколебимым. Она же не одна на белом свете. У моей дочери, например, в то время были экзамены, и она не могла как следует заниматься из-за всего этого. Если ты хорошая бабушка, ты обязательно подумаешь о внуках».

«Она мне сказала “каб ты здохла”». Каково это – когда любимый человек умирает от болезни Альцгеймера — citydog.by

В детстве авторка ни разу не получала от бабушки не то что шлепка – она даже голос на нее не повышала. Бабушка спасала ее от нелюбимого мяса в беляшах, которые делала мама. Катя Ажгирей вспоминает последние годы жизни самого дорогого человека.

– Когда бабушка начала раздражаться по любым поводам, матюгаться и говорить такие нехарактерные «Скулу з’ясі!», «Каб ты здохла!», мы поняли: что-то происходит. Это не придурь, не разовое помутнение, а какие-то более серьезные вещи, затрагивающие характер, поведение и, собственно, мозг.

Хорошо помню, как узнала про диагноз. Мы с экс-партнером ехали знакомиться к его родителям в Витебск, по дороге с поезда зашли за тортом, и почти у самого дома мне позвонила мама.

Мы сели на лавочку. Услышала в трубке что-то про деменцию и «у бабушки болезнь Альцгеймера». Тогда, 5 лет назад, я не поняла всей полноты диагноза, что он значит, что с собой несет. Я заплакала, но это, скорее, от непонимания происходящего. Никакого страха, никакого ожидания, вообще это было похоже на театральное «плачем! грустим!».

Полное осознание пришло гораздо позже. 

Мама весь уход взяла на себя.

Что такое болезнь Альцгеймера, и почему ее так боятся

После фильма «Все еще Элис» болезнь Альцгеймера перестала быть болезнью стариков и начала пугать молодых.

Сегодня болезнь Альцгеймера остается единственным неизлечимым заболеванием, которое ведет к полной утрате личности: остановить процесс разрушения клеток мозга пока нельзя, но фармакология может облегчить симптомы на ранних стадиях.

К 2060 году болезнью Альцгеймера могут страдать почти 14 миллионов американцев (по оценкам Центра по контролю и профилактике заболеваний США). Цифры по Беларуси очень размыты: многим диагноз официально не ставится до последнего.

Когнитивные расстройства превращают годы, а иногда и десятилетия жизни больных и особенно их близких в настоящий ад.

Чтобы не исключать больных болезнью Альцгеймера из общества, за границей появляются такие проекты, как De Hogeweyk или Dementiavillage. Это деревня, в которой люди с деменцией живут бок о бок с медицинским персоналом. Пациенты налаживают быт в отдельных домиках, а смотрители помогают заниматься им уборкой, приготовлением еды и садом.

Официальной белорусской альтернативой являются Новинки, их закрытое отделение. И понятно, что многие решают «досматривать» человека с деменцией дома.

К смерти бабушка всегда относилась очень спокойно

С лет десяти я знала, в каком платочке ее надо хоронить (белый в мелкие блестяшки) и чтобы никакого массивного памятника, а крестик.

Ребенком тебя это совсем не пугает, а спустя время до глубины души поражает, как сельские жители спокойно и уважительно относятся к собственной смерти. Откладывают деньги в пакеты из-под молока, в платочки, спрятанные на полки шкафа, выбирают обувь.

Бабушка не чуралась работы на торфяных полях, работала дворником – однажды даже нашла младенца в коробке, – грузчицей разгружала прибывший товар в универмаге «Беларусь» и ездила в Карелию, где оленей можно приручить так же, как соседскую дворняжку.

Несмотря на долгожданные поездки в деревню, убранный дом, свой огород и любимую клумбу с пионами, умирать она готовилась лет с семидесяти. Семью это сначала по-доброму смешило, потом вызывало удивление, потом раздражало.

Готовясь умирать раньше всех, бабушка пережила всех своих подруг, которые о смерти если и думали, то на бегу. Она умерла в 82 года от полного поражения мозга и отключившейся глотательной системы (последняя стадия болезни Альцгеймера).

В самом начале мы не гуглили стадий, процесса регрессий, никто ничего не объяснял, да и диагноз долгое время официально не ставили. Как будто его нет.

Только сейчас я понимаю, что предначалом могли быть: 

легкая или затяжная депрессия, к которой в то время никто не апеллировал и о которой никто даже не слышал,
сахарный диабет, который бабушка не хотела лечить: забивала на уколы, если их не делал кто-то другой.

Дедушки, которого я никогда не видела, не стало в 52 года. Чтобы помочь, родители оградили бабушку от всех домашних дел. Но неизвестно, было ли это хорошей идеей. Пока мы с братом были маленькими, бабушке было интересно, у нее был смысл жизни и занятость. А потом это потерялось. 

Cама она не шла на разговор, и мы не принимали каких-то экстренных мер, потому что все казалось просто обычным витком старости: а что ты про нее знаешь молодым?

Да и известно из психотерапии, что помочь можно только тому, кто сам этого просит, – срабатывает как-то очень жестко, но верно. Привыкаешь обращать внимание на кого угодно – и только потом на близких. Копаться, отдавать большое количество энергии вовне, а потом, когда этой возможности уже нет, заниматься самобичеванием и компенсировать.

Но в какой-то момент принимаешь все как есть. Через большое усилие перестаешь мыслить сослагательными «если бы да кабы», делать очень хорошим или ужасно плохим себя/другого человека, чрезмерно жалеть или жаловаться.

Реальность приходит, лепит тебе пощечину и оставляет на сквозняке со словами: «Хватит».

Мы по-настоящему испугались, когда бабушка стала набирать воду из туалета и просто забыла свое имя

Пришлось переделывать квартиру в режим потенциального минного поля: бабушке была выделена комната с убиранием всего опасного – остальные мы просто закрыли и сняли ручки. То же с окнами и балконом.

Самый острый вопрос стоял с кухней: что делать, если человек захочет пить и есть? Однажды бабушка выпила моющее средство вместо чая, и такие вещи серьезно угрожали ее здоровью: с кухни ручку пришлось тоже снять.

Уходя, оставляли ей перекус и бутылку воды или чай. Но у человека в «средней» стадии обостряется чувство голода, он может забыть, что ел 5 минут назад. И вся еда, оставленная на несколько часов, съедалась уже в момент «раздачи».

Разговоры не работали: перед нами уже был совершенно другой, взятый в цепкие лапы болезни человек, который не отличал «можно» и «нельзя», «вредно» и «опасно», «бабушка, делай вот так, только ни в коем случае не так».

Это было самым сложным – многие говорили, что нужно понять, что это уже не тот человек, не та бабушка, которую мы знали. Что, если принять это, станет проще. На это принятие понадобился гигантский кусок времени.

Я помню ее подвивающиеся волосы, помню ее улыбку, помню ее руки и то, как она смешно говорит. Больше всего я боялась забыть ее голос. И вот она лежит передо мной: худенькая, просто неимоверно тощая, с выцветшими глазами, вместо речи – звуки, и беспорядочно обсасывает собственные пальцы.

Несколько раз мы искали ее с милицией

Часто люди на ранних стадиях болезни Альцгеймера собираются куда-то прогуляться или выходят на улицу, забыв, зачем и куда им надо. Бабушка все время собиралась «дамоў», и на легкой стадии мы не воспринимали это серьезно, она часто просилась в деревню.

Но потом прогулки на улицу (она на нее почти не выходила, даже будучи относительно здоровой) стали опасными. Дважды мы искали ее с милицией. Обзванивали больницы.

Резко пробивало на слезы, потому что в один момент ты перестаешь понимать, что происходит, раскладывать это логически и начинаешь ломаться эмоционально.

Входные двери стали закрывать снаружи на верхний замок. Из отделений мы забирали бабушку дважды. Спрашивали, помнит ли она, куда и зачем пошла. В первый уход она еще могла как-то секундно прозреть и сказать «а не ведаю», «не помню» и даже посмеяться, во второй – нет.

Нашивку (отвратительное слово) мы не делали, потому что еще не предвидели такие побеги. Хорошо, что бабушка зачем-то собирала по всем карманам бумажный мусор, расчески, флешки – что угодно, что оставалось неспрятанным, – так в кармане у нее оказалась визитка моей-подруги фотографа, по которой ее и нашли.

Идея с записками – первый совет, но человек может выбрасывать их, не предугадаешь, поэтому лучше сделать ему нашивку.

Потом начался период обсуждений твоей жизни соседями и родственниками – известно, что они думают

Тяжелее всего это давалось маме. Такие же по возрасту бабушки считали, что она издевается над человеком, что «все это придурь», «пустите нас посмотреть и поговорить».

Это вызывало неимоверную злость. Но были и люди, которые могли оказать реальную помощь. Оказалось, что помощь необходима и человеку, который ухаживает за больным с болезнью Альцгеймера.

Уходить с работы и оформлять пособие? На него ты не выживешь и не обеспечишь человеку должный уход (одни памперсы и качественные присыпки с кремами чего стоят). Плюс без социального контакта еще проще скатиться в депрессию.

Однажды я шлепнула бабушку по губам, когда она сказала мне «каб ты здохла» или что-то такое. Я не смогла разделить болезнь и реальность, сорвалась.

Это был даже не удар, просто нервное касание, а потом я рыдала на ней, вымаливая прощения. Она ничего не понимала. Меня рвало от ситуации, от той реальности, которая как будто незаслуженно со всеми нами приключилась, от самой себя.

Нас предупреждали, что, если оформлять опеку, в любое время могут приезжать люди и проверять бабушку на синяки, малейшие ссадины и заводить уголовное дело: «Вдруг вы ее решили быстрее отправить на тот свет и забрать квартиру».

Кто-то из родственников выпалил: «Ой, у вас плохая наследственность… Она же придурок, как бы вот это на сына ее не передалось». Тогда папа очень тихо, но очень уверенным голосом ответил, что его теща – человек, а не придурок (до последнего он называл её только мамой). Альцгеймер – это болезнь.

Как только бабушка перестала вставать, сидеть, а потом переворачиваться, остро стал вопрос гигиены и ухода

Появился страх пролежней, а переворачивать вес человека, который уже не контролирует свое тело, очень сложно.

Чтобы кожа в подгузнике не прела, его нужно было менять каждые несколько часов. Но ты уходишь на работу утром и возвращаешься только вечером. И непонятно, что тебя по приходу ждет.

В ход пошли присыпки, все самые лучшие заграничные, местные и «инновационные» средства по уходу за лежачими людьми. Вместе с мамой мы пытались настроить процесс мытья и смены белья: поднимаем – сначала аккуратно в позицию сидя, потом я забираю на себя бабушкин вес, привстаю, а бабушка опирается на ноги и все мое тело. Мама моет и обрабатывает интимные участки.

Тело было невероятно тяжелым, хотя от человека к этому моменту остается только кожа да кости, сколько бы он ни ел.

Я не смогла настроить себя на «просто тело»: видеть эти ранки, начинающиеся пролежни, пугающе обтянутый кожей череп, где в глазах уже ничего не отражается. Это не отвращение, нет, но какой-то психологический барьер и слом, что все, дальше ты не пойдешь, не сможешь.

Помню большое количество стирки. Простыней, бабушкиных халатов, белья. И запах. В ванной, а потом и в комнате.

Врачи вздыхали и соболезновали. В момент острого отчаяния в одном из областных центров предложили для бабушки место за плату. Главным запросом был надлежащий уход и люди, которые профессионально с ним справятся.

Бабушка тогда еще могла о-о-очень медленно ходить, и родители решили попробовать. Впервые за долгое время она увидела природу, вдохнула свежий воздух, с диким интересом смотрела в окно машины, но ничего не узнавала и почти не говорила.

В ответ на мамины вопросы «а кто я, узнаешь?» бабушка лишь качала головой и стеснительно говорила «не ведаю…». Она увидела свою деревню, в которой родилась и жила, но не узнала. По приезде начался какой-то нюанс с бумагами, маму эмоционально порвало, и она окончательно решила после всех уговоров, что «определять куда-то будет неправильнее», что она будет досматривать бабушку сама, как может.

Они вернулись спустя два или три часа. На какой-то момент нам почему-то стало легче, однако все понимали, что впереди очень страшные дни. Но мы же вместе!..

Потом случилась окончательная и полная потеря памяти и речи

В те дни меня позвали помочь с выставкой «Имен», на которой показывал свой перформанс Кирилл Демчев.

Он лежал неподвижно на кровати все время работы выставки – приходил с утра и уходил вечером, не вставая даже в туалет. Он хотел привлечь внимание к проблеме лежачих и изолированных от общества людей.

У Кирилла из жизни так уходил дедушка, с которым у него тоже была крепкая связь. Зачем-то я решила подойти, присела на край кровати, извинилась и спросила Кирилла, не хочет ли он пить, с собой у меня была бутылка воды. Он смущенно улыбнулся, ответил, что нет.

А потом мы разговорились. Мне стало легче. Затем к Кириллу начали подходить и другие люди, и стало просто страшно, сколько неудобных для той системы, в которой мы живем, людей. Но всем неловко об этом говорить, и те, кто «досматривает», находится просто на грани нервного срыва.

В этот период мне каждый день начала сниться еще здоровая бабушка, которая укрывает себя охапками цветов дома, ложится на домашний серый диван и говорит: «Пока».

Я начну заходить и приходить домой в диком страхе, что увижу родное тело, которое больше не дышит. Я увижу труп своей бабушки. От одной мысли трясло, и я не могла выбить ее из головы ни на занятиях, ни на встрече с друзьями, ни работая.

Потом я перестала спать по ночам и только слушала, что происходит в соседней комнате. Есть ли вдох и выдох, не горит ли свет, спят ли мама и папа.

По ночам бабушка стала протяжно стонать. Однажды, когда она еще могла ходить в туалет, в 5 утра я услышала очень громкий стук то ли о дверь, то ли о пол – это был удар, бабушка упала. Выбегаю, открываю дверь, лежит бабушка, рядом кровь. Выбегают родители – они не успели за ней, не хватило буквально пары секунд.

Мне казалось, что в таких ситуациях от переизбытка эмоций я умру первой. Но стресс очень собирает: вызвали «скорую», и, когда поняли, что все нормально, бабушка жива, я просто сползла по стене, начала рыдать взахлеб. В тот момент я поняла, что больше оставаться здесь не смогу.

Бабушка сломала шейку бедра, у нее была небольшая ссадина головы. Врачи потом констатировали микроинсульт или нечто подобное, потому что у бабушки отказала вся левая половина тела.

Ухаживать за ней стало еще сложнее. Мама трижды вызывала «скорую», пока на третьей бабушку не согласились отвезти в больницу, только при условии самостоятельной транспортировки до машины. На тяжелые носилки ее нельзя, мягких у бригады нет. Сама бригада – две женщины средних лет, которые бабушку просто не поднимут.

На вопрос, можно ли вызвать другую бригаду, на нас посмотрели вопросительно.

Мы собирали крепких мужчин и женщин за короткое время своими силами. За 30 минут людей приехало больше, чем требовалось. Примчался мой старший брат и правильно-холодно приступил к действиям, а не эмоциям. Бабушку укрыли, переложили на мягкие покрывала (самодельные носилки) и отнесли в машину скорой. Вместо покрывал я отчетливо представила, как бабушку уносят в гробу. Разрыдалась.

Операция была очень вопросная, 82 года, сердце и наркоз. Страх был не про потерять (к смерти мы готовились), а про избежать ухудшений.

Попался очень хороший врач, он по-человечески отнесся и к ситуации, и к ничего не понимающей бабушке, которая после наркоза заговорила. Это не чудо, а эффект влияния наркоза на мозг. Он предупреждал, что бабушка сможет даже привстать, но эффект будет непродолжительным.

Соседки по палате делились, что однажды утром бабушка сказала что-то вроде «о, як ярка сонейка свецiць!», а дома после выписки она даже смогла подняться. Чтобы потом снова замолчать и слечь уже совсем.

Как бабушка умирала

Я стала постоянно мониторить медицинские медиа, чтобы самостоятельно подготовить себя и семью к каким-то прогнозируемым этапам, ухудшениям.

Я понимала, что следующим этапом будет потеря глотательного рефлекса. Бабушка перестанет есть, но что самое страшное – пить. Ей будет можно мочить только губы, и от обезвоживания организм потихоньку умрет.

Мы молились, чтобы бабушка как можно скорее перестала мучиться. В церкви меня уверяли, что «внезапная смерть», когда человек просто шел, упал и не очнулся, или смерть во сне – самая страшная кара. А я злилась и спорила со звонарем: мол, как так, что за перевернутая пирамида?

Я верующий, но не религиозный человек. В такие моменты ты истерически требуешь ответа от всех, в том числе от Вселенной. А потом успокаиваешься. 

Как-то я шла с встречи, зачем-то решила идти пешком. Свернула за дом – и вдруг прямо на меня с обратной стороны улицы идет похоронная процессия с большим черно-белым портретом пожилой женщины. Гроб открыт. С портрета неизвестной женщины мне улыбалась бабушка. 

Через полтора месяца бабушка умерла. Это было очень спокойно. На похоронах меня не было – спустя время я перестала винить себя за это решение. 

В момент смерти дома были мама и тетя. Просто в комнате стало очень тихо, они зашли, а человек очень спокоен. Не двигается. Чуть белеет, и на зеркале не остается запотевания. 

Мы кардинально изменили свое отношение к эвтаназии

И к психологической помощи, и к «социальной ориентированности». К отношениям. К отчаянию и к любви. Через какое-то время мы простили всех, в том числе себя. 

У мамы стадия чувства вины длилась дольше всех – и не факт, что закончена. Дома потихоньку начался ремонт, чтобы отпустить и идти дальше. 

Весь ужас со временем стерся, потому что ты вспоминаешь бабушкин суперфокус с носовым платком. Вспоминаешь ее клубничное варенье. Припоминаешь, как вы бежали смотреть сериал «Клон». Как ходили за ягодами. Как она остужала тебе суп. Как была другом и любила тебя любой. 

«Калi я памру, пахавайце вось у гэтай хустачцы!»

 

Перепечатка материалов CityDog.by возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.

Фото: семейный архив Кати Ажгирей.

«Все великие мужчины — подкаблучники» Как жить, пить, любить и работать на склоне лет: Книги: Культура: Lenta.ru

Писатель Виктор Ерофеев, журналист, сценарист и благотворитель Авдотья Смирнова, писатель Александр Цыпкин в рамках IV Национальной конференции «Общество для всех возрастов» рассказали публике о своем отношении к возрасту, старости и смерти. Почему люди чувствуют себя на 20, хотя в паспорте написано, что им 40 лет? Когда наступает старость? И наступает ли? Какой может быть любовь на склоне лет? Стоит ли бросать пить и курить? Почему в России старость приравнивается к поражению в правах? Чем русская бабушка отличается от всех прочих? Вторую встречу проекта «Беседы с писателями о старости» вел Георгий Урушадзе. «Лента.ру» публикует сокращенную расшифровку разговора.

Георгий Урушадзе: Мы рады приветствовать вас в Культурном центре «ЗИЛ» на второй встрече из цикла «Беседы с писателями о старости» (первая состоялась осенью 2016 года — прим. «Ленты.ру»). Порядка 40 процентов аудитории были на первой встрече и в курсе, о чем мы говорим. Это проект Национальной конференции «Общество для всех возрастов», которую уже четыре года проводит Благотворительный фонд Геннадия и Елены Тимченко.

Я хотел бы представить людей, которые сегодня с нами. Итак, Авдотья Смирнова, журналист, сценарист, телеведущая, благотворитель; Виктор Ерофеев, писатель; Александр Цыпкин, писатель.

Мне 24 года, как я сам себя ощущаю. По паспорту мне на 20 лет больше. И когда я вспоминаю, что у меня трудовой стаж 27 лет и порядка 20 профессий, я ловлю себя на раздвоении. Я хочу спросить наших гостей, сколько им лет по паспорту и сколько им лет на самом деле? И есть ли у них какая-то проблема в связи с этим?

Георгий Урушадзе

фото: коммуникационное агентство «Правила Общения»

Александр Цыпкин: Какой невежливый вопрос, надо сказать! Я возраст скрываю!

Георгий Урушадзе: Я проверил, у всех в Википедии все написано, так что…

Авдотья Смирнова: На самом деле, я с удовольствием отвечу на этот вопрос. Мне 47 лет, а внутреннее я себя чувствую на 40 лет. И точно так же на 40 лет я себя чувствовала, когда мне было 18. Моя юность пришлась на конец 1980-х — начало 1990-х. Это было время абсолютно волшебных возможностей. Я очень рано попала в тусовку художественного андеграунда.

Материалы по теме

00:04 — 25 сентября 2016

Мне было 18, я была нахальная, самоуверенная идиотка, при этом нахватанная и ловко умеющая болтать. Поэтому я производила неизгладимое впечатление на своих более старших собеседников, особенно мужеского пола. Они меня потрясенно спрашивали, когда я шпарила что-то про «Волшебную гору» Томаса Манна: «Сколько тебе лет?» И я говорила: «Скоро будет 40, а пока 18». Я всегда знала, что 40 лет — это мой заветный возраст. И так оно и случилось, потому что самая интересная и самая счастливая жизнь началась у меня после 40.

Александр Цыпкин: Честно говоря, осталось сказать: мне 41, и я алкоголик… Мне 41 год и 2 месяца. Я ощущаю себя на 41 год и 2 месяца. Утром я ощущал на 102, потому что вчера я думал, что мне 17, перепил, и утром мне было очень плохо. А так мне 41 и 2, и каждый свой возраст я ощущаю как самый лучший. Никогда не знаешь, когда умрешь, поэтому лучше умереть в лучшем возрасте.

Георгий Урушадзе: Мы, как и участники предыдущей беседы, не избежим разговора о смерти. Для вас смерть — это то, что следует сразу за старостью, или эти вещи разделены?

Авдотья Смирнова: Ну, для меня это, безусловно, разделенные понятия. Смерть мне кажется самым важным событием в жизни человека. Смерть может наступить в любой момент и произойти с кем угодно. Я не боюсь смерти, но я, скажем так, волнуюсь перед ней, как перед самым главным экзаменом. Я человек, довольно архаично верующий в загробную жизнь, ни секунды в ней не сомневающийся, и точно так же не сомневающийся, что там-то как раз начнется самое интересное. Хотя и здесь очень интересно! Я очень хочу быть в сознании, когда это произойдет со мной.

На смерть других людей у меня странная реакция. Может быть, как раз в силу того, что я не боюсь смерти. Мне всегда очень жалко живых, оставшихся, жалко родных, близких того, кто умер. А к покойнику я, как правило, испытываю чувство… я рада за него, я рада за человека, который ушел туда, где точно не хуже, и, кроме всего прочего, избавился от довольно тяжелого бремени ношения себя в этом мире.

А к старости у меня отношение куда более сложное, чем к смерти. Опять же я старости совершенно не боюсь, но я очень боюсь потери рассудка. Я бы хотела остаться в рассудке. Я знавала и знаю выдающихся стариков и старух, которые сохраняли или сохраняют волшебное чувство причастности к жизни, интереса к жизни. При этом я видела, как у моей родной бабушки, которую я очень любила и которая была умнейшая совершенно дама, была старческая деменция. Она действительно впала в детство. Вот этого я боюсь больше всего.

Александр Цыпкин: Но ты же про это не узнаешь, ты не поймешь, что это случилось.

Авдотья Смирнова: Я хочу участвовать в жизни до конца.

Александр Цыпкин: Хороший вопрос. Мы, мне кажется, пока не можем толком на него отвечать, мы пока биологически не готовы признавать, что это произойдет. Смерть может наступить гораздо раньше, чем старость, и продолжаться еще лет 20-30 жизни, к сожалению.

Помню, я лежал в больнице — порвал ахилл, очень весело было там, костыли, все дела. Я собираюсь выйти прогуляться, что достаточно сложно в советской больнице и в советском гипсе. Слышу, как пациент из соседней палаты провожает своих посетителей и старческий голос говорит: «Ну, девочки, ну, вы насчет этого-то не переживайте. Вы такие молодые еще, что-то еще сложится как-то…»

Открывается дверь, я выхожу и вижу девочек значительно старше моей бабушки, ну так 75-78 лет. Женщины в этом возрасте отличаются тем, что сразу все понимают, и мое застывшее лицо было идентифицировано как удивленное. И они говорят: «Не удивляйтесь, это папа нашей подруги, ему 94, поэтому мы для него девочки». Я так посмеялся и говорю: «И вы навещаете его…» — «Его больше некому навещать. У него дочка с внучкой погибли в автокатастрофе 15 лет назад». Скорее всего, он тогда умер, понимаете. Я не уверен, что хочу так прожить.

Соответственно, никогда не знаешь, как получится. Поэтому с точки зрения смерти — если у Бога есть чувство юмора, я буду в полном шоколаде. Если его нет — то, честно говоря, я попал.

Виктор Ерофеев, Авдотья Смирнова, Александр Цыпкин, Георгий Урушадзе

фото: коммуникационное агентство «Правила Общения»

Авдотья Смирнова: А что, не очевидно, что есть? Вот ты не понимаешь, например, что евангельский сюжет, когда Иисус претворил воду в вино, это вообще-то сюжет, который называется «не хватило».

Александр Цыпкин: Да. Поэтому я спокоен на этот счет. В определенной степени после меня хоть потоп. Ну, в смысле, что обо мне скажут — мне не так важно. Если честно, после того, как уйдут мои бабушки и родители, я не боюсь больше ничего. Потому что единственное, чего я боюсь, это умереть раньше, чем они. Все, спасибо!

Авдотья Смирнова: Я, кстати, вспомнила в связи с твоим рассказом о девочках, что у другой моей бабушки, Виргинии Генриховны, была своя компания до глубокой старости, которая так и называлась — «девчушки». Я хорошо помню, когда была жива еще моя двоюродная бабушка Тамара, которая была женщиной очень остроумной, когда «девчушки» собирались, а «девчушкам» было так хорошо уже к 80, Тамара всегда начинала заседание этого клуба со слов: «Девчушки, нам нужно решить три вопроса: как жить дальше, где найти мужика и как стать молодой и красивой».

Александр Цыпкин: В моей семье все живут очень долго. Мой прапрадедушка был старейший житель Ленинграда — я родился в Петербурге. И в 1967 году, к 50-летию революции, кто-то покопался и нашел, что он старший житель района. Его пригласили на юбилей революции.

Проходит собрание, все выступают, Владимир Ильич Ленин такой молодец, и наконец дядю Геню, еврейского дедушку, вызывают на трибуну: «Скажите, пожалуйста, что явилось залогом вашего долголетия? Какое событие повлияло на то, что вы так долго прожили — до 95 лет?» И как бы намекают на то, что это событие 1917 года. Он стоит на трибуне — рядом портрет Ленина, ромашки — и говорит: «Одно было важное событие — в 1933-м на суде всем 25 дали, а мне десятку». И такая тишина, потому что комсомольцы понимают, что они уже уволены.

Поэтому залог долголетия, если мы говорим об этом, очень возможно, не связан с трагическими и не трагическими событиями нашей жизни.

Георгий Урушадзе: Приветствуем присоединившегося к нам Виктора Владимировича Ерофеева. Я задам вам вопрос, который задавал всем. Сколько вам лет и на какой возраст вы себя ощущаете?

Виктор Ерофеев: Меня зовут Виктор. Родители дали мне это имя в честь победы над Германией. Значит, я родился после войны, нетрудно догадаться. В 1947 году, 19 сентября. Мне полных 69 лет. Так что разговор о старости вполне для меня актуальный. Мне кажется, что старость ближе всех возрастов стоит к разгадке смерти, поскольку непосредственно с ней встречается. Поэтому невольно мысль переключается от всяких политических, экономических и прочих вопросов к тем экзистенциальным вопросам, которые отделяют человека от других живых существ.

Старость, безусловно, сильна тем, что она человека толкает к вере. Если вы возьмете биографии всех великих людей, то какими бы они ни были в молодости, как бы они ни вели себя в разгар жизни, все равно вопрос веры является единственным серьезным утешением в старости. Другое дело, что это утешение может соответствовать истине, и таким образом,это утешение, соединившись с истиной, превращается в мудрость. Но в любом случае без этого утешения явление, о котором мы сегодня говорим, выглядит довольно пасмурной погодой.

Георгий Урушадзе: А на какой возраст вы себя ощущаете?

Виктор Ерофеев: Ну, вообще считается, что у художников нет возраста — нет ни старости, ни молодости, и на самом деле, наверное, есть некоторая энергия, которая дана тебе изначально или не дана. Вот мне она пришла через мою бабушку крестьянского происхождения. У нас как-то семья на две половины. И папина сторона и бабушка Анастасия Никандровна, крестьянка из Костромской области, родившаяся вместе с Набоковым в самом конце XIX века, в тот же самый год, прожила 96 лет, несмотря на то, что пережила ленинградскую блокаду вместе с моим дедом Иваном Петровичем.

Мои родители выглядят тоже, я бы сказал, впечатляюще на фоне нашего народа. Мой отец, который, как, наверное, многие знают, был личным переводчиком Сталина, прожил 90 лет. Моя мама прожила 91 год. Они вместе прожили 65 лет. То есть они начали жить вместе с 1946 году. На следующий год меня родили. Я думаю, что та энергия, которая прошла через бабушку, через отца — удивительной силы человека, о нем я написал книгу «Хороший Сталин», — потом эта энергия досталась мне как дар. И теперь у моей дочки, которой одиннадцать с половиной лет, тоже есть эта энергия, я чувствую это.

Я не думаю, что здесь можно говорить о возрасте. Другое дело, что просто физически ты понимаешь две вещи. В 47 лет ты понимаешь, что ты переключаешься из бессмертия в смертность. Ты понимаешь, что ты не бесконечный. И где-то после 65 ты понимаешь, что сколько бы ты ни отдыхал в Сочи, через две недели ты все равно будешь требовать еще какой-то сочинской подпитки. А в смысле энергии творчества, энергии того, что ты делаешь, это зависит только от Бога. Он тебя может и в 18 окоротить.

С другой стороны, можно сожалеть, что мы не Восток и не Запад. На Западе умные старые люди превращаются в когорту сословия консалтинга, и в общем они разлиты по всему умному побережью западной мысли. На Востоке они все равно еще остаются мудрецами. У нас пожилой человек — это, в общем-то, отброс, с ним мало кто считается.

Александр Цыпкин: Перспективно…

Авдотья Смирнова: А Дмитрий Борисович Зимин?

Виктор Ерофеев: Ну, у нас есть исключения, которые тем более подчеркивают неказистость правила. У нас есть Познер, например, но какой Познер типичный человек? Родился не там, жил не там, думал не так… Совсем не то. А вообще — конечно, по моим родителям я сужу — я понял, что до 85 лет можно жить, если ты не болен смертельными болезнями. Мама моя умерла с абсолютно свежим сознанием. Бабушка Анастасия Никандровна — тоже. У папы, конечно, голова загуляла. Мы когда праздновали его день рождения — 90 лет, пришли внуки, правнуки, огромное количество детей было, у нас семья большая, и папа на них посмотрел радостно и спросил: «А откуда эти дети?» Так что такие вот бывают ходы.

С другой стороны, есть люди, которые полностью разрушены уже в 40 лет. В общем, тема эта декадентская. Но каждый, по крайней мере, может выбрать то средство транспорта, на котором он доедет до смерти. Что-то может зависеть, конечно, от сторонних обстоятельств, но выбирайте средство транспорта и не торопитесь мчаться туда, на самый край.

Георгий Урушадзе: Меня немножко зацепило, когда вы говорили: человек дожил до преклонного возраста, аж до 90 лет. Мне кажется, с развитием современной медицины 90 лет — это вполне себе бодрость такая. Но давайте по честноку: сколько лет достаточно лично вам?

Виктор Ерофеев: Вот я на вас смотрю — и особой бодрости в вас не вижу. А сколько вам лет, интересно?

Георгий Урушадзе: Я с этого начал — мне 44.

Виктор Ерофеев: Вот видите, 44 — а уже пожилой человек. Если по честноку. Знаете, тут…

Авдотья Смирнова: Мне кажется, пока ты ответишь, я состарюсь окончательно! (Смех в зале)

Авдотья Смирнова и Александр Цыпкин

фото: коммуникационное агентство «Правила Общения»

Александр Цыпкин: Нет, хуже того — я состарюсь!

Виктор Ерофеев: Мне кажется, моя соседка никогда не состарится, она замечательный творческий человек…

Авдотья Смирнова: Не подлизывайся, Витя…

Виктор Ерофеев: Да, это, знаете, самое страшное японское ругательство: «не подлизывайся ко мне». Страшнее любого мата. Нет, я не подлизываюсь, я просто считаю, что она талантливый человек. Я не знаю, смотря каким образом… Вот тут сказали о современной медицине. По-моему, она нас не касается никак. Наша страна абсолютно антимедицинская!

Георгий Урушадзе: Александр, вам достаточно 67?

Александр Цыпкин: Для чего?

Авдотья Смирнова: Для жизни.

Александр Цыпкин: Для какой? Я не готов, во-первых, сейчас отвечать, потому что наверху услышат, запишут и потом мне это пришлют. Я не собираюсь сейчас планировать. Если говорить серьезно — мы, конечно, вступаем в ужасное время. Я по своей основной работе связан с биотехнологиями, с медицинскими технологиями, и лет через 10-20 деньги будут означать жизнь. И начнется бешеная битва за эти деньги. Кто-то будет жить 100-110 лет, а кто-то будет жить 70, как раньше. И эти 40 лет — большая разница. Сейчас этой битвы нет, потому что все в более-менее равных условиях.

Я как-то дедушку спросил относительно увлечения женщинами, ему было к 80. И он говорит: «Ну, как-то пару лет уже нет этого всего…» — «И как?» — «Слушай, гора с плеч! Я столько всего успеваю, я столько всего делаю, у меня так хорошо на работе пошло». (Смех в зале) Для меня важно, когда наступит тот момент, когда у меня гора с плеч упадет и мне будет нечем заняться, я честно скажу.

Виктор Ерофеев: Эту гору можно самому скинуть с плеч…

Александр Цыпкин: Я не хочу! У меня папа кардиолог, и у них есть понятие «почетная смерть». Почетная смерть — это смерть мужчины во время оргазма на женщине. Есть у работников скорой помощи две проблемы. Умирают чаще всего на любовнице, и нужно позвонить жене и две новости сообщить: а) что умер, б) где умер. В общем, достаточно напряженный момент возникает.

Отвечая на этот вопрос, я бы, честно говоря, в нынешней ситуации спокойно жил бы и не рассматривал. Если что, я зажег уже так, что мне хватит на всю жизнь оставшуюся, мне есть что вспомнить. Все!

Авдотья Смирнова: Для меня на самом деле нет этого вопроса, потому что я готова умереть завтра, если надо. Я чрезвычайно благодарна за ту жизнь, которая у меня уже за плечами, она была невероятно интересной, она и есть невероятно интересная! Я могу сказать, до чего я не хотела бы дожить. Я не хотела бы дожить до того момента, когда мне перестанет быть интересно. Я знаю это, наблюдаю это, вижу, когда человек устает от жизни. Я не хочу от нее устать. А как только устану — я готова, и даже, возможно, готова приложить к этому некие самостоятельные усилия.

Александр Цыпкин: А голос уставший…

Авдотья Смирнова: Да, конец года, это правда. На самом деле так же, как и Витя, я три года назад пережила очень тяжелую, большую операцию и узнала очень много нового о себе, чего я не знала. И я стала просто горячей, сердечной сторонницей эвтаназии — права человека на самостоятельный уход. Потому что в какой-то момент боли и страдания ничего не остается от твоей личности, от твоих убеждений, намерений и так далее, а остается одно только животное. И знакомство с этим животным для человека ужасно! Потому что когда ты приходишь в себя от боли и даешь себе обещание больше себя так не вести, сдерживаться и так далее, а потом опять приходит это животное, это невероятной силы и позора переживание. Я не хочу туда! Я хотела бы там, вот в этом состоянии, иметь возможность прервать этот круг.

Александр Цыпкин: Настроение стало еще лучше!

Авдотья Смирнова: Да что же такое… Я тебе серьезно говорю: я люблю смерть!

Александр Цыпкин: Я согласен с тобой, но я могу же вас оттенять чуть-чуть.

Авдотья Смирнова: И жизнь люблю!

Георгий Урушадзе: Нам пришла записка с вопросом… Мы на него, по-моему, уже ответили, но я прочитаю: «Вы боитесь смерти?»

Александр Цыпкин: Если что, я тоже за эвтаназию! Это правда, да.

Виктор Ерофеев: Надо сказать, что на эвтаназию были жидкие аплодисменты. По-моему, не все согласились.

Виктор Ерофеев, Авдотья Смирнова и Александр Цыпкин

фото: коммуникационное агентство «Правила Общения»

Георгий Урушадзе: Мы вдруг неожиданно, благодаря нашим гостям, перекидываемся в область медицины, и у меня медицинский вопрос. Вы говорите, что не все хорошо со здравоохранением, но сейчас в профилактике рака и так далее главный акцент — на раннюю диагностику. И, собственно, на то, что называется здоровый образ жизни, хотя это уже очень затасканное понятие. Вы как-то бережете себя? Вы готовитесь к безболезненной старости, не знаю — занимаетесь спортом, меньше пьете, не курите, что-то еще делаете, чтобы старость была легкой?

Авдотья Смирнова: Собрали трех алкоголиков и задают вопрос о здоровом образе жизни! (Смех в зале) Вы что, издеваетесь что ли?

Александр Цыпкин: Насчет профилактики, безусловно, я стал меньше пить — не литр в день, а меньше. Мне кажется, если в разумных пределах подходить к здоровому образу жизни — это неплохо, но здоровый образ жизни и профилактика рака — не связанные вещи.

С другой стороны, почему нам всем повезло? Появились соцсети. Сегодня мой дедушка, который не выходит из дома, в соцсетях живет такой богатой жизнью! Он знает все, что делаю я и другие внуки. Соцсети позволили создать второе Я, которое живет… Вообще, я считаю, что соцсети — это демоверсия загробной жизни, там все то же самое, но тебя нет. Переживания, расстройства, грехи — все то же самое, только нет живого человека. Соцсети позволили тебе существовать по всему миру, в любой точке, разговаривать с людьми. Абсолютно с любым человеком можно сегодня общаться, войдя к нему в комментарии. Этого не было раньше.

Мы создали второе Я, и это второе Я живет по своим законам. У нас есть шанс этим вторым Я жить даже в преклонном возрасте в кресле-каталке, по сути дела. У меня был большой проект, связанный с инвалидами, и я видел, как у них менялась жизнь, когда они подключались к интернету. Я думаю, что через некоторое время — это вопрос 100-150 лет — мы сможем переключать сознание в аккаунты в соцсетях и оставаться в них.

Авдотья Смирнова: Папенька мой, которому 75 лет, очень много лет выпивает каждый божий день. Он говорит, что единственное, что ему хочется сказать соотечественникам, это одно слово: закусывайте. Он начинает выпивать за обедом и выпивает вечером. Пьет он в основном крепкие напитки — либо водку, либо виски.

И вот недавно, год назад, мы все, его четверо детей, устроили ему страшную демонстрацию: папа, в твоем возрасте столько пить нельзя, и вообще — остановись, сделай перерыв хотя бы на несколько дней! Неужели ты не понимаешь, что ты превратился уже… Хотя папа в здравом уме, довольно ярком рассудке, весел, бодр и так далее. И тогда папа назло нам взял и не пил 22 дня. Итогом стал инсульт. Я вам клянусь! Оказавшись в палате интенсивной терапии, первое, что папа сделал, открыв глаза, сказал: «Ну, теперь вы поняли, что мне надо пить?» И немедленно договорился с реанимацией, чтобы ему туда принесли виски и разрешили курить в окно.

Когда я пришла к нему на следующий день после его госпитализации, я говорю: «Ты сдурел что ли? Ты прокурил весь коридор! Тут же люди лежат больные!» И он мне сказал: «Послушай, деточка, ты хочешь, чтобы у меня был второй инсульт? Неужели тебе не дорого здоровье отца?» После этого вести какие бы то ни было разговоры… При этом папа всю жизнь играет в теннис, ходит в баню и вообще чрезвычайно жовиальный и темпераментный мужчина. И как после этого говорить, здоровый это образ жизни или нет?

Вот у меня примерно такой же. Я регулярно занимаюсь спортом, потому что я просто должна заниматься спортом три-четыре раза в неделю, и абсолютно так же регулярно выпиваю, причем с большей частотой, чем занимаюсь спортом. И со значительно большим удовольствием. (Смех в зале)

Георгий Урушадзе: Я когда готовился к нашей встрече, я понял, что о старости на самом деле думаю очень много, и иногда это выливается в какие-то бизнес-проекты. Так вот, есть японская модель старения, хорошо описанная в книге «Почему японцы не стареют». Есть испанская модель старения, там женщины, по-моему, никаких пластических операций себе не делают — они просто очень красиво стареют и очень гордо это несут. Что есть русская модель старения?

Александр Цыпкин: Русская модель старения так или иначе связана со статусом бабушек и дедушек. У нас старость завязана — и это, кстати, трагедия российская — на наличие у тебя детей, внуков, каких-то близких тебе семейных людей, потому что тогда ты ощущаешь себя выполнившим какую-то социальную установку. Существует еще и колоссальное давление общества, потому что не дай бог у тебя этого нет — и на тебя все смотрят: а что так?…

А если мы берем обычную систему корпоративного труда, то, конечно, у нас это не подразумевает работу, пенсий у нас нормальных нет, поэтому думать о том, чем ты станешь заниматься в 60-70, нужно заранее, и иметь какие-то виды деятельности, не привязанные к обычному устройству на работу.

Авдотья Смирнова: Я не ручаюсь за точность авторства цитаты, хотя сама цитата должна быть верной. Мне кажется, это Олдос Хаксли написал, что старость — это дурные манеры. Когда ты начинаешь крутить эту мысль, ты понимаешь, что человек в какой-то момент разрешает себе надеть платок, валенки и в 25-градусную жару быть в колготках, четырех кофтах, замотаться и махнуть на себя рукой, хотя она носила ту самую бабетту, она возраста Катрин Денев. Это если говорить о русской модели.

Точно так же человек может разрешить себе перестать держать форму в беседе, перестать интересоваться тем, что происходит кругом, сузить, схлопнуть свои интересы, и так далее. То есть мне кажется, что до той степени, которая от нас зависит, это наш выбор — когда наступает наша старость и какая она.

И в этом смысле, конечно же, русская модель старости очень архаичная, с одной стороны. С другой стороны — жестокая, а с третьей стороны — распущенная. Мы позволяем себе перестать интересоваться интересным, мы начинаем лениться мозгами, не выключать телевизор… Я говорю мы — как этнос, как традиция. И обсуждать ерунду, не узнавать ничего нового. А Лев Николаевич Толстой выучил древнегреческий и начал учить хинди и санскрит, когда ему было хорошенечко за 80.

Георгий Урушадзе: Я как-то был свидетелем встречи родственников, средний возраст был где-то 75-77 лет. И я заметил одну особенность, которая объединяет тех мужчин, которые были еще живы и туда пришли. Они все подкаблучники. В этот момент у меня ощущение было, что я совершил научное открытие: выжить можно в нашем обществе только подкаблучнику. Что вы об этом думаете?

Виктор Ерофеев: Вот говорят про русскую модель старости. У нас вообще нет модели жизни! Вы посмотрите — за сто лет мы, наверное, единственная большая нация в мире, которая дважды теряла все свои ценности. Мы потеряли все свои ценности в 1917 году, органические российские ценности, которые легче всего определить, прочитав «Войну и мир» Толстого. Кстати, Толстой умер в 82 года — ну, неважно, тогда это был уже большой срок жизни. Потом Россия очень болезненно приноравливалась к советским ценностям. В конце концов они тоже рухнули в 1991 году. И мы каждый теперь со своим мешочком ценностей.

Виктор Ерофеев

фото: коммуникационное агентство «Правила Общения»

Кто-то схватил в этой ледяной воде — как дважды «Титаник» потонул — немножко от коммунизма, кто-то от православия, кто-то от демократии, кто-то от монархии… И эти мешочки не соединяются. У одного столько процентов одного, а этого столько. У того — от семьи, а у того — от улицы, одного — от помойки интернета, а у другого — от благородных чувств интернета (интернет, сами знаете, бывает разный), и так далее. И мы самая разобщенная нация на свете. Единственное, что соединяет, как правильно было сказано, это анахроническое понятие «бабушка».

Авдотья Смирнова: Витя, за что я тебя люблю — за то, что с годами ты совершенно не меняешься.

Виктор Ерофеев: Да и ты тоже особенно… почти не меняешься.

Авдотья Смирнова: А мне кажется, что я стала нежна как майская роза к старости. Была свинья свиньей…

Александр Цыпкин: Ничего себе! Я представляю, как все было раньше…

Авдотья Смирнова: Даже не представляешь, поверь мне! (смех в зале)

Виктор Ерофеев: Послушай, я знаю тебя много лет, и ты всегда была свежей розой. Зачем ты так про себя…

Георгий Урушадзе: Я, кстати, знаю тоже — наверное, даже больше, чем Виктор — и подтверждаю: все было хорошо!

Авдотья Смирнова: А по поводу подкаблучников — мне очень нравится эта концепция, это прекрасная концепция! И я считаю, что это совершенно рабочая концепция. Мало того, мой папенька утверждает, что на самом деле все прекрасные и великие мужчины подкаблучники.

Георгий Урушадзе: А он сам?

Авдотья Смирнова: И он сам себя считает подкаблучником. И муж мой считает себя подкаблучником. Вообще, мне нравится эта концепция, потому что вы, ребята, нами уже науправляли. И, собственно, вот результат, он виден! (Смех в зале) Трудно с этим результатом смириться. Давайте хоть на какой-то территории порядок будет!

Георгий Урушадзе: У меня есть записки с вопросами для всех, и я передаю записки с вопросами гостям, если они адресованы непосредственно им…

Вопрос: «Как бы вы хотели встретить свой столетний день рождения? Или какой-нибудь день рождения в отдаленной перспективе?»

Авдотья Смирнова: Я не планирую свой какой-то там день рождения, юбилей и так далее. Мне бы очень хотелось просто быть такой интересной старухой. Я думаю, что в старости вернусь к своей молодости и покрашу волосы в синий цвет. Ну, хотелось бы остаться как бы панкующей старухой. И с какой-то веселой молодежью встретить предстоящее расставание с этим лучшим из миров.

Виктор Ерофеев: Насчет старух веселых… В Магадане я тоже был, но все-таки больше в Беверли-Хиллз. Но я вам про Коннектикут расскажу. Я преподавал там в университете, недалеко от Коннектикута, и подружился с Татьяной Яковлевой, возлюбленной Маяковского. И Татьяна Яковлева была примерно такой женщиной, о которой Авдотья мечтает. Ей было за 80, и она была божественной совершенно красоты и очень четких воззрений.

Мы подружились, и я ей говорю: «Расскажите про Маяковского. Верно ходит слух, что у него как-то сексуально не получалось?» Она говорит: «Не при мне». (Смех в зале) Такая решительная женщина. И она говорит: «Вы знаете, Андрей Вознесенский часто нас посещает, но такие пестрые шарфики у него — уж очень на приказчика дореволюционного похож».

Я спрашиваю: «Маяковский был умным человеком?» Она задумалась и говорит: «Маяковский, наверное, не был умным человеком. Был остроумный. А вот умным… Вот Бродский — мы ему помогли с Нобелевской премией», — сказала она. (Смех в зале) Прекрасная старуха! И если уж об интиме говорить, она на меня так посмотрела, это уже давно было, в 90-е годы, и говорит: «Знаете что, Виктор, у нас тут бассейн с морской водой, вы разденьтесь и поплавайте, а я на вас посмотрю». (Смех в зале)

Виктор Ерофеев, Авдотья Смирнова, Александр Цыпкин, Георгий Урушадзе

фото: коммуникационное агентство «Правила Общения»

Авдотья Смирнова: Подхватывая Витину тему: я застала потрясающую беседу двух великих старух. Одна — Надежда Януарьевна Рыкова, которая была великим переводчиком со старофранцузского и французского, подруга Стенича, ей мы обязаны классическим переводом «Опасных связей» Шодерло де Лакло, например. Ей было на тот момент года 92. Она жила в одной квартире с Софьей Викторовной Поляковой, выдающимся нашим византологом. Софья Викторовна была рядом с Надеждой Януарьевной молодуха. И однажды я пришла к старухам и застала у них грандиозный скандал. Скандал бы посвящен тому, какая часть речи слово «..як». Надежда Януарьевна утверждала, что это звукоподражание — бац и ..як, это междометия и звукоподражание. (Смех в зале) Софья Викторовна Полякова ей говорила: «Надя, вы выжили из ума, потому что это, безусловно, глагол! Он ей ..як по голове!» (Смех в зале) Вот это мой идеал старости!

Александр Цыпкин: А мне уже после всего, что я наговорил, терять нечего сегодня, и я хотел бы завершить следующим. Очень сложно быть великим 40-летним, а вот великой старухой можно быть, даже не являясь известным византологом. Достаточно, действительно, оставаться в некой жажде жизни. Гораздо больше шансов стать реально крутой старухой, чем стать крутой 40-летней. Можно просто с трубкой сидеть и насчет слова «..як» разговаривать. Это доступно не только великим, а всем вам! Давайте не будем равняться на великих, на себя равняться надо! Станем великими стариками и старухами, не вопрос.

Георгий Урушадзе: Большое спасибо! (Аплодисменты)

Сто бед одиночества: почему стариков не замечают даже после смерти | Статьи

В Набережных Челнах обнаружили тело одинокой пенсионерки — она пролежала, укрытая одеялом, в своей постели примерно месяц, прежде чем ее хватились соседи. К сожалению, такие случаи в России не редкость: пожилые люди живут в одиночестве и умирают в одиночестве. Можно ли справиться с этой проблемой, разбирались «Известия».

Пока не прорвет трубу

По данным «Челнинских известий», мумию пожилой женщины в квартире одного из жилых домов в Набережных Челнах обнаружил участковый, который пришел туда по сигналу, полученному от ее соседей. Жильцы дома 3-го комплекса поселка ГЭС позвонили в полицию и сообщили, что давно не видели 79-летнюю одинокую пенсионерку. Сотрудник полиции нашел ее мертвой под одеялом в спальне.

— Она проживала в квартире одна, поддерживала отношения с соседями — дружила с соседкой и полтора года назад оставила ей ключи от своей квартиры, — рассказали «Известиям» в МВД по Республике Татарстан. — Эта соседка не видела челнинку примерно полтора месяца, забеспокоилась и сообщила об этом сотрудникам полиции. На место происшествия прибыл участковый. Соседка открыла дверь. Стоял трупный запах, в квартире был обнаружен труп челнинки. Предварительно эксперты оценили давность трупа в один месяц.

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Зураб Джавахадзе

В феврале 2020 года воронежские СМИ сообщили об обнаружении в квартире скелета 70-летней пенсионерки. Она перестала появляться на людях полтора года назад. Соседи сначала не обратили внимания на ее исчезновение, а полиция долго отказывалась взламывать двери квартиры: не было заявления о пропаже человека. В августе в Энгельсе нашли мумию мужчины в его квартире: он умер около двух лет назад.

Как рассказали «Известиям» в благотворительном фонде «Старость в радость», в СМИ попадают лишь некоторые из этих случаев. Умирающих в одиночестве значительно больше, и тела их, бывает, не находят до тех пор, пока, например, не прорвет трубу в квартире.

Их миллионы

Аналитический центр Национального агентства финансовых исследований (НАФИ) совместно с Российским геронтологическим научно-клиническим центром в ноябре 2018 года проводили опрос, который показал, что у каждого четвертого россиянина есть пожилой родственник, живущий один. С учетом того что на тот момент в стране жило около 30 млн людей старше 60 лет, НАФИ сделало вывод, что всего в России около 7 млн одиноко проживающих пенсионеров. Причем одинокие пожилые люди, говорилось в исследовании, практически не ведут активную социальную жизнь: 70% из них замыкаются на доме и быте.

— Исследование выявило глубокую и требующую нетривиального решения сторону этой проблемы — одинокая жизнь пожилых людей, которая чаще всего не выходит за рамки домашних и бытовых дел, — рассказала «Известиям» заместитель директора направления социально-экономических исследований НАФИ Ирина Гильдебрандт. —Экономическую или медицинскую часть этого вопроса может централизованно решить государство, а психологический аспект должен решаться индивидуально, с учетом особенностей жизненной ситуации каждого человека.

Директор благотворительного фонда помощи инвалидам и пожилым людям «Старость в радость» Елизавета Олескина замечает, что одиноких пенсионеров, как и вообще одиноких людей, можно посчитать только формально. По ее словам, сейчас статистика ведет учет одиночных домохозяйств в России и «их, конечно, миллионы». В 2010 году, следует из данных всероссийской переписи населения, в стране было более 14 млн частных домохозяйств с одним проживающим человеком.

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Николай Сиденков

Заместитель директора Института социальной политики НИУ ВШЭ Оксана Синявская призналась, что не питает иллюзий, что удастся решить эту проблему окончательно, и замечает: подобные случаи происходят и в других странах. В Великобритании, например, проблемой озадачились настолько, что даже ввели пост министра по делам одиночества.

— У нас проблема одиночества пенсионеров стоит пока менее остро: во-первых, у нас нет таких успехов в продолжительности жизни; во-вторых, у нас пока остаются сильными межпоколенные связи: иногда добровольно, а иногда вынужденно — когда это следствие нерешенной жилищной проблемы, например, — рассказала она «Известиям».

Доктор медицинских наук, директор АНО «Научно-исследовательский медицинский центр «Геронтология» Кирилл Прощаев замечает, что мир сильно поменялся за последнее десятилетие — традиция больших семей, когда дети, внуки и родители живут под одной крышей, уходит в прошлое.

— Это не хорошо и не плохо, просто меняется социальный уклад жизни, семьи становятся более малочисленными, дети чаще живут не то что в других квартирах, они живут в других городах и странах, — отметил он. —Одиночество как социальный феномен стало действительно встречаться чаще. Но в геронтологии новое то, что мы посмотрели на одиночество с точки зрения здоровья человека. Мы поняли, что этот социальный феномен имеет последствия и для здоровья.

Это болезнь

— Раньше одинокими называли людей, которые являются одиноко проживающими. Даже сейчас в законодательстве прописано: «одиноко проживающие граждане», — рассказал он «Известиям». — На самом деле синдром одиночества и проживание в качестве единственного члена семьи — это разные вещи. Человек может быть в семье, но он может испытывать синдром одиночества: дети целый день на работе, к нему никто не приходит, никто не звонит, он передвигается в пределах квартиры и страдает от этого. Мы стараемся внедрять в практику разные методики, которые помогают определять, присутствует ли у человека синдром одиночества.

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Кристина Кормилицына

В геронтологии синдром одиночества считается своего рода болезнью или предболезнью — у такого человека повышается риск развития многих когнитивных расстройств, в том числе расстройств памяти и внимания.

— Доказано, что у людей с синдромом одиночества риск развития деменции выше, — отметил Прощаев. — У них, например, также может развиваться синдром недостаточности питания, синдром гипомобильности.

По его словам, людям с синдромом одиночества могут помочь социальные службы — так как именно разрыв социальных связей и потеря социальных коммуникаций являются основой этого синдрома.

Выявлять, а не заявлять

По мнению Елизаветы Олескиной, тут важно, чтобы действия социальных служб были проактивными — и здесь в России есть проблемы, так как в стране действует заявительный принцип получения социальной помощи.

— Это означает, что если пожилой человек не обращался в органы социальной защиты, значит, ему ничего не предложат, значит, «система» о нем вообще не знает и ему вроде бы ничего и не надо, — отметила она.

По ее словам, отсутствие обращения вовсе не означает, что человеку ничего не нужно — пожилой человек может не знать, куда обратиться, у него может не работать телефон или он просто может скептически относиться к органам соцзащиты. Более того, замечает Олескина, в большинстве регионов соцработники только дважды в неделю приносят продукты и лекарства, немного помогают в уборке и оплате коммунальных платежей, но если нужен больший уход — предлагается дом престарелых или психоневрологический интернат.

— Так что если пенсионер пока не нуждается в уходе да еще и платежки оплачивает через портал госуслуг или «Сбербанк онлайн», он может обходиться и без социальных служб, — отметила она. — А если он нуждается уже в постоянной помощи и уходе — социальные службы в абсолютном большинстве регионов настолько мало могут помочь, что многие в них опять-таки не обращаются: самостоятельно искать сиделку все равно придется. Вот и имеем, с одной стороны, неизвестное количество одиноких пожилых людей и вот такие «находки» в виде мумифицированных тел, а с другой — недостаточную помощь от соцзащиты и опасную иллюзию, что всё хорошо и услуг достаточно.

Олескина отмечает, что пандемия лишь усугубила проблемы одиноких пенсионеров. Во-первых, возросла нагрузка на соцработников: во многих регионах стали приходить не дважды в неделю, а один раз, а то и не приходить вовсе.

Социальный работник отделения социального обслуживания на дому

Фото: РИА Новости/Алексей Майшев

— Соцработники и волонтеры не оказывают услуг по уходу во время эпидемии, — говорит она. — Обострились хронические болезни, усилилась тревога, дистония у пожилых людей. Многие в депрессии. Усугубились состояния, связанные с психическими расстройствами.

Ученый секретарь по специальности «Социология и социальная работа» Российского государственного социального университета Ольга Аникеева отмечает, что заявительный характер социальной помощи в России сложился в 1990–2000-е годы, когда было очень много проблем и на них просто не успевали реагировать.

— Сейчас у социальных организаций должен быть паспорт территорий, где какие пожилые люди живут, где инвалиды, где многодетные семьи, — рассказала она «Известиям». — И в целом эта информация имеется. Почему эта бабушка из Набережных Челнов оказалась вне поля зрения социальной службы? Это определенная доля безответственности.

Возраст наблюдения

— Одинокие пожилые люди старше определенного возраста должны быть приоритетной группой внимания со стороны органов социальной защиты, — замечает Синявская. — Необходим какой-то периодический мониторинг их состояния социальными работниками. Есть опыт скандинавских стран, британский опыт, когда регулярное посещение одиноких пожилых людей социальными работниками приводило к снижению нуждаемости в медицинских и социальных услугах. Соцработники могли вовремя заниматься профилактикой, могли что-то поменять в образе жизни или в жилище таких людей.

Аникеева отмечает, что есть проблема и межведомственного сотрудничества.

Фото: РИА Новости/Николай Хижняк

— Социальные службы не всегда попадают в дом, а врачи — всегда, — говорит она. — Поликлиника должна ставить в известность социальные службы, что одинокий пожилой человек болеет. И даже было совместное письмо Министерства труда и Министерства здравоохранения, что такая работа должна начинаться.

По ее словам, у этой работы возникло много организационных препятствий: непонятно, кто будет собирать такую информацию в поликлинике, а кто — в социальных органах. Всё это, говорит Аникеева, «требует воли и затрат».

Надежда на пилотный проект

Проблемами одиноких пенсионеров в России пытаются заниматься разными способами: так, Елизавета Олескина вспоминает о проекте по выявлению пожилых людей, у которых возникли проблемы, через мониторинг движений по пенсионным картам. В случае отсутствия трансакций по карте в течение трех месяцев социальной службе предлагалось проведать пожилого человека. Раньше система работала по-другому: всем пенсионерам раз в месяц приносили пенсию почтальоны. Как сообщили в Пенсионном фонде России «Известиям», сейчас пенсию на дому получают 12,5 млн пенсионеров, еще 1,4 млн ходят на кассу почты, а 22,8 млн пенсионеров получают деньги на банковские карты.

Однако главная надежда в этой сфере — система долговременного ухода за пожилыми людьми и людьми с инвалидностью, которая с 2018 года практикуется в пилотных регионах России.

— Мы участвуем в этом проекте и надеемся, что он снимет часть проблем, — говорит Олескина. — Система подразумевает, во-первых, проактивное выявление нуждающихся в помощи людей, вплоть до обхода по подъездам и дворам. Во-вторых, определение перечня необходимых услуг для каждого в зависимости от потребности в том или ином объеме помощи. Говоря простым языком: кому-то нужно принести продукты, а приготовит и съест он сам; кому-то нужно приготовить, а он сможет разогреть и съесть; кому-то нужно, чтобы его кормили с ложки.

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Кристина Кормилицына

По ее словам, пока в России услуги соцработника свыше минимума платные, пусть и недорогие. В пилотном проекте же отрабатывается система финансирования, в которой услуги до четырех часов в день будут оплачиваться через Фонд социального страхования.

— Кроме этой помощи в систему долговременного ухода входят еще многие необходимые сервисы, позволяющие людям, зависимым от посторонней помощи, получать помощь дома, — центры дневного пребывания, новые пункты проката ТСР (технических средств реабилитации), школы ухода, — говорит Олескина.

По ее словам, развивать нужно всю систему долговременного ухода, в которую включается и патронажная помощь на дому, и обучение и лицензирование сиделок, и центры дневного пребывания, и дома престарелых, которые должны поменять формат.

Старость себе во благо

— У нас в законодательстве существует такой термин, как «возраст дожития»: посадили тебя в угол, дали небольшую пенсию и сиди тихо, — отмечает Аникеева. — Но у нас нет культуры старости себе во благо. Нужно, чтобы люди по-другому отнеслись к себе.

Фото: ИЗВЕСТИЯ/Кристина Кормилицына

По ее словам, очень важно обеспечить активное общение для пожилых людей. В пример приводит программу «Активное долголетие» в Москве, в рамках которой построены современные досуговые центры.

— Но культуры обращаться в такие центры у граждан нет, — замечает Аникеева. — Надо пожилых людей приучить к тому, что досуговый потенциал у них есть и к нему надо обратиться.

По словам Ирины Гильдебрандт, исследование НАФИ 2018 года показало: большинство россиян уверены в том, что помощь одиноким людям в пожилом возрасте должны оказывать их родственники. Однако сама она полагает, что более эффективным путем решения проблемы может стать «создание комфортной среды, где пожилые люди могли бы общаться со своими сверстниками».

— Молодые члены семьи далеко не всегда могут взять на себя экономическую и психологическую поддержку пожилых родственников, — говорит Гильдебрандт. — Более того, разница во взглядах и ценностях поколений лишь может обострить чувство одиночества пожилого человека.

Моя 100-летняя бабушка умерла, и я так себя чувствую

Поделиться — это забота!

Последнее обновление 18 мая 2020 г., Натали

Моя бабушка умерла вчера утром в возрасте 100 лет. Очевидно, учитывая ее преклонные годы, а также ее ухудшающееся здоровье, это не было полностью неожиданным. Хотя ты всегда думаешь, что у тебя еще немного больше времени.

Наши отношения не были близкими. У нее была тяжелая жизнь. Родилась в 1917 году, она была старшей из 6 детей (пережила всех, кроме одной сестры).Моя прабабушка умерла, когда моей бабушке было всего 13 лет, и она вырастила своих братьев и сестер. Это повлекло за собой бросить школу и заняться уборкой дома, чтобы сделать свою жизнь немного лучше. Она пережила обе мировые войны и множество других, а также Великую депрессию. Это закрепило ее бережливость и определенно повлияло на меня, так как мой отец тоже бережлив.

Бабушка была практичной и часто бестактной. Она всегда говорила мне, какой я толстый, пока рос.Хотя у меня много воспоминаний о ней, сейчас в моем мозгу выделяются два сильных воспоминания.

Заявление об ограничении ответственности

Blissmersion — участник партнерской программы Amazon Services LLC Associates, предназначенной для того, чтобы мы могли получать вознаграждение за счет ссылок на Amazon.com и связанные с ней сайты. Этот пост содержит партнерские ссылки. Если вы нажмете на них и сделаете покупку, я получу небольшую комиссию.

➜ Ищете помощи с горем? Щелкните здесь, чтобы заказать «Вынесение невыносимого: любовь, потеря и душераздирающий путь горя», чтобы начать свой путь исцеления.

Первая

Когда мне было 7 или 8 лет, моя мать и сестра уехали во Францию ​​на 2 недели (моя мать — бывшая учительница французского и испанского языков, и Франция — ее любовь). Мой отец остался дома, чтобы работать и заботиться обо мне. Первую неделю я жил у бабушки. Я отчетливо помню, что она сказала мне, что я толстый, а затем накормила меня неограниченным количеством Cheetos, Twinkies и другой нездоровой пищей. К тому же она хорошо готовила и приготовила для меня много отличных блюд. По крайней мере, даже если ты был толстым в ее глазах, она все равно хотела тебя перекормить, как это делают бабушки.

Секунда

Когда мне было около 13 лет, я был неуклюж, толстый и носил подтяжки, и мне пришлось заменить другого актера в музыкальной версии Алиса в стране чудес . Во время субботнего утренника я собирался спеть и сыграть партию гусеницы. Я был взволнован. У меня было не так много певческих ролей, потому что я почти не верил в свои певческие способности (из-за другого несчастного травмирующего актерского события много лет назад). Моя бабушка все еще была мобильна и жила одна, поэтому отец привел ее на мое шоу.

Я помню, как пел в головном уборе костюма, в котором я, конечно, никогда не практиковался, и напрягался, чтобы услышать музыку. Я пел от всего сердца. Первое, что мне сказала бабушка после спектакля?

«Ты ведь не умеешь петь, а?»

И все-таки не все плохо

Есть третья память. Когда мне было чуть больше 20, у меня был собственный стрессовый период жизни. Я также регулярно бегал, готовился к марафону. Она сказала мне, что я слишком худой.Я смеюсь сейчас. У моей бабушки не было идеального тела. Ты был либо слишком толстым, либо слишком худым. Никогда не бывает идеальным.

Она была жестче меня

Но моя бабушка была крепкой старухой. Она прожила 5 дней, не имея возможности выбраться из ванны, и даже вернулась жить в свой дом в одиночестве еще несколько лет, пока у нее не случился изнурительный инсульт. У нее случился этот инсульт незадолго до Рождества в 2009 году. Хотя она больше никогда не ходила, ее мозг изменился, и она, очевидно, была довольно доброй к персоналу, который заботился о ней в доме престарелых.Сообщается, что им нравилась «Фрэнни», как они ее называли.

Чуть больше месяца назад моя мама сказала ему, что ей приснилось, что моя бабушка снова может ходить. Они усмехнулись, поскольку это было невероятно надуманным. В тот же день отец навестил мою бабушку. Моя бабушка во время этого визита была совершенно ясна. Она могла вспомнить свои столетние вечеринки по случаю дня рождения (у нее было два, в конце концов, исполнилось 100 лет — это большое дело), ​​своих посетителей и даже свою мечту из прошлой ночи. Как ни странно, ей также снилось, что она может ходить.В реальной жизни она могла пошевелить пальцем ноги!

Бенджамин Баттон?

Я пошутил со своим отцом, что моя бабушка, должно быть, стареет задом наперед, теперь ей исполнилось 100 лет.

Конечно, это неправда. Это одно из тех сумасшедших совпадений, которые иногда случаются. В минувшие выходные у моей бабушки были сильные боли в животе. В воскресенье у нее не было боли, и она смогла посмотреть телевизор, но ее гемоглобин снова упал. В понедельник, когда мой отец собирался навестить ее, ему позвонили, что она скончалась.

Она пошла завтракать, поела, и персонал вернул ее в комнату. Когда они вернулись, чтобы проверить ее, она мирно прошла. Даже несмотря на наши натянутые отношения, меня утешает тот факт, что она позавтракала перед смертью.

Это не совсем блестящий обзор, зачем его писать?

Полагаю, я пишу это, потому что моя печаль более сильна, чем я ожидал. Пытаясь быть объективным, я думаю, моя бабушка старалась быть хорошей бабушкой, даже если она не могла удержаться от грубых, обидных слов.Мы не проводили много времени вместе, но время было нормальным, когда мы миновали неприятности. В остальном она не проявляла ко мне злости или ненависти. Кроме того, что она называла людей толстыми, она их не подавляла. Однако она была немного напористой и критичной. Даже сложные отношения будут оплакивать, хотим мы того или нет. Мне грустно.

Я также нахожусь в 2000 милях от своей семьи. Я не могу присутствовать на ее похоронах. Мой практичный отец посоветовал мне не тратить деньги на посещение. Мы с мамой обсуждали, насколько бережливой была моя бабушка и что она тоже не хотела, чтобы я тратил деньги.Я хочу быть там. Для меня. Я не буду. Благодаря технологиям я, возможно, смогу общаться в видеочате с сестрой во время некоторых мероприятий. Опять же, технологии спасают положение.

Еще до переезда из страны я знала, что здоровье моей бабушки ухудшается. Мы не были близки, но она также была моими последними оставшимися бабушкой и дедушкой на протяжении почти 23 лет и единственной бабушкой, которую я знал (мать моей матери умерла еще до того, как мои родители поженились). Бабушка Фрэнсис пережила моего деда более чем на 30 лет.Несмотря на все свои недостатки, она была жестким человеком (почти 45 лет перенесшим рак груди), практичным и бережливым. Но она любила всех нас по-своему. В зрелом возрасте я обнаружил, что она говорила всем , что они выглядят толстыми. И я единственный человек, которого я знаю, кто сказал ей, что она тоже выглядит толстой.

Она оскорбила мою маму. Знаешь что? Я помню, как после этого бабушка называла меня толстым.

Покойся с миром, бабушка Фрэнсис 1917-2017. Вы сделали свою жизнь целью. Нам всем должно быть так повезло.

Какие у вас остались воспоминания о родителях, бабушках и дедушках, которыми вы хотели бы поделиться?

Поделиться — это забота!

Связанные

12 советов, как справиться со смертью бабушки

Потеря бабушки может быть особенно разрушительной для вас и вашей семьи. Когда вы теряете бабушку, вам может казаться, что вы теряете якорь, на котором держится ваша семья. Для вас нет ничего необычного в том, чтобы глубоко горевать по ней.

Вот несколько идей, которые помогут сделать вещи более терпимыми в грядущие дни.

1. Дайте себе время скорбеть

Дайте себе время оплакать утрату бабушки. Сосредоточьтесь на уважении к жизни своей бабушки, прежде чем приступить к неизбежным изменениям в структуре вашей семьи.

Подумайте о долгой жизни вашей бабушки и ее благополучной жизни.

»ТОРТ ДЛЯ ПРЕДПРИЯТИЯ: Современные компании по-разному подходят к смерти своих клиентов.Узнайте, как Cake может помочь.

2. Расскажите другим, как вы себя чувствуете

Поговорите с окружающими. Ваши родители могут дать вам полезную информацию о том, как они справились со смертью бабушки и дедушки, и по-другому взглянуть на то, как справиться с этим.

Они могут поговорить с вами о том, чего ожидать от горя, как лучше всего справиться с потерей бабушки и как все изменится теперь, когда ее больше нет. Они могут даже порекомендовать вам прочитать несколько книг о горе.Не бойтесь задавать им вопросы, когда вы переживаете смерть бабушки.

3. Попросите сувенир

Ваша бабушка наверняка сохранит воспоминания на всю жизнь в своем доме. Вызовитесь вместе с другими членами семьи помочь убрать в ее доме, чтобы вы могли найти эти сувениры. Когда вы обнаружите что-то значимое для вас, спросите семью, можете ли вы сохранить это как заветное воспоминание о ней. Скорее всего, они будут рады получить необходимую им помощь по уборке и позволят вам забрать найденные вами сокровища.

Не забывайте ничего без разрешения и помните о денежной стоимости того, что вы просите сохранить. Если это дорогой или иным образом ценный товар, лучший выход — предложить заплатить за него.

4. Помогите спланировать мемориал

Есть много способов почтить память своей бабушки. Один из способов — запланировать особую дань памяти бабушке после похорон. Попросите свою семью помочь вам пройти через ритуалы скорби, принятые в вашей культуре или религии, чтобы вы могли пригласить других присоединиться к вам в этот особенный день.

Решите, будете ли вы предлагать еду и прохладительные напитки, какую музыку играть, кто будет проводить службу, кто будет выступать на ней, а также дату и время ее проведения. Запланируйте его на особый день, например, ее день рождения, годовщину смерти или особый праздник, который ей очень понравился.

Мемориалы не обязательно должны быть дорогими или сложными. Вы можете разместить его у себя дома, в церкви или даже в любимом ресторане.

5. Найдите любимую песню

Если вам трудно справиться со своим горем, подумайте об использовании музыки как формы терапии.Есть много песен для бабушек и дедушек, специально написанных в честь потерянного любимого человека.

Выделите время для вашей собственной вечеринки. Вы узнаете это, когда найдете тот, который резонирует с вами. Вы можете оставить все при себе или поделиться с близкими как особый способ вспомнить бабушку.

6. Продолжай ее наследие

Когда любимый человек прожил долгую жизнь, с годами он становится известен своими определенными чертами, характеристиками или особыми интересами.

Ваша бабушка, возможно, была известна тем, что пекла лучшие яблочные пироги или умело ловила скот в молодости. Что бы ни делало ее особенной и уникальной, она может продолжаться из поколения в поколение, найдя способ продолжить свое наследие. Вы можете сделать это, учредив небольшую стипендию для детей, которые хотят получить степень в сфере бизнеса, или спонсировать студента в клубе 4-H.

7. Волонтер

Еще один отличный способ вспомнить бабушку — стать волонтером в ее честь. Есть множество организаций, занимающихся заботой о пожилых людях, которые могут воспользоваться вашей волонтерской помощью.Подумайте о том, чтобы доставить питательную еду тем, кто не может покинуть свой дом, поработайте волонтером в местной больнице или проведите бесплатные занятия для пожилых людей в местной публичной библиотеке.

Вам не нужно официально объявлять, почему вы решили стать волонтером. Знание сердцем и разумом, что это ваш способ сохранить память о бабушке, само по себе является наградой.

8. Продолжить связь

Часто мы думаем о смерти как о конце отношений и связи, которые у нас когда-то были с нашими любимыми.Есть способы сохранить эту любящую связь между вами двумя, независимо от того, решите ли вы продолжить особые ритуалы, которые вы разделяете, или решив сохранить их рядом с собой другими способами.

Вот несколько примеров:

  • Совершайте долгие прогулки в одиночестве, чтобы поговорить с ней.
  • Каждый сезон возлагайте цветы на ее могилу.
  • Продолжить традицию выпекать печенье «никогда не подводить» каждое Рождество.

9. Составьте семейное древо

Отличный способ вспомнить любимого человека — это составить генеалогическое древо, которое показывает не только положение, которое она занимала при жизни, но также показывает, откуда она пришла, кем были ее предки и кто пришел после нее.

Вы можете включить столько людей, сколько сможете, или можете приобрести онлайн-подписку на сайт генеалогического поиска, который поможет вам. Вы также можете попросить остальных членов семьи принять участие и внести в проект имена, даты, фотографии и истории, пока вы сидите и наблюдаете, как растет семейное древо.

10. Поделиться фотографиями

Если вы никогда не находили время, чтобы сесть и просмотреть старые фотографии своей бабушки, возможно, сейчас самое время это сделать.

Вы можете устроить вечеринку и пригласить своих тетушек и двоюродных братьев и сестер на незабываемый вечер.Попросите всех собраться в доме вашей бабушки, чтобы вы могли вместе просмотреть фотоальбомы. Вы можете узнать, как она выглядела в подростковом возрасте, кем была ее первая любовь, кем были ее лучшие друзья и что ей нравилось делать для развлечения.

11. Произнесите молитву

Сохранение памяти о своей бабушке с помощью молитвенной медитации — еще один способ помочь вам справиться с ее смертью. Молитва поможет вам почувствовать себя менее подавленным горем и печалью.

Обращение к своей религии или духовным убеждениям за силой может помочь вам пережить те дни и ночи.Обратитесь к утешающим стихам из Священных Писаний о смерти и умирании. Это может помочь облегчить ваше горе и дать вам руководство, силу и поддержку.

12. Проведите дополнительное время с семьей

Еще один способ помочь вам справиться с горем и горем — проводить больше времени со своими близкими.

Проведение времени с родителями, тетями, дядьями и двоюродными братьями и сестрами может помочь вам в это трудное время. Это единственные люди, у которых есть общие воспоминания из вашего детства.

Сохраняйте прекрасные воспоминания

Вам может казаться, что ваша жизнь разрушена после смерти бабушки.Сохраните прекрасные воспоминания о ней на всю оставшуюся жизнь. Делитесь историями о своей бабушке со своими детьми, племянницами и племянниками.

Они могут быть слишком молоды, чтобы оценить некоторые детали того, что вы помните, но со временем они вырастут и начнут ценить изучение ее жизни и традиций. Сохранение памяти о бабушке поможет вам выздороветь и двигаться дальше.

Как справиться со смертью бабушки: 14 шагов

Об этой статье

Соавторы:

Лицензированный клинический социальный работник

Соавтором этой статьи является Ken Breniman, LCSW, C-IAYT.Кен Брениман — лицензированный клинический социальный работник, сертифицированный йога-терапевт и танатолог из района залива Сан-Франциско. Кен имеет более чем 15-летний опыт оказания клинической поддержки и проведения общественных семинаров, в которых используется динамическое сочетание традиционной психотерапии и йога-терапии. Он специализируется на эклектичном неконфессиональном руководстве йогой, терапии горя, комплексном восстановлении после травм и развитии навыков осознанных смертных. Он имеет степень магистра Вашингтонского университета в Сент-Луисе и степень магистра танатологии Марианского университета Фонда дю Лак.Он получил сертификат Международной ассоциации йога-терапевтов после прохождения 500 учебных часов в Yoga Tree в Сан-Франциско и миссии Ананда Сева в Санта-Роза, Калифорния. Эту статью просмотрели 156,122 раза (а).

Соавторы: 20

Обновлено: 7 апреля 2021 г.

Просмотры: 156,122

Резюме статьиX

Если вы недавно потеряли бабушку, постарайтесь найти утешение и поддержку, проводя время с семьей, чтобы не чувствовать себя одиноким в своей печали.Однако, если вам нужно немного побыть одному, это тоже нормально, просто сообщите семье, что вам нужно место на данный момент. Просто помните, что независимо от того, как вы себя чувствуете, ваши чувства важны и являются частью того, как вы справляетесь с отпуском того, кого любили. Когда вам хочется поговорить о своей потере, поделитесь воспоминаниями о своей бабушке с семьей и друзьями, например, рассказывайте истории о хорошем времени, проведенном вместе, поскольку это напомнит вам обо всем, чему вы научились у нее. Возможно, вам даже захочется отдать дань уважения тому, чему она вас научила, взяв на себя ее хобби или занятие и делая это самостоятельно.Чтобы получить дополнительные советы от соавтора нашего консультанта, в том числе о том, как позаботиться о себе, продолжайте читать.

  • Печать
  • Отправить письмо поклонника авторам
Спасибо всем авторам за создание страницы, которую прочитали 156,122 раза.

Было ли эгоистично увидеть мою бабушку перед смертью?

Лиск Фэн для BuzzFeed News

Моя бабушка провела большую часть прошлого года, снова и снова узнавая о пандемии, выражая шок и недоверие, а затем забывая о ее существовании.

«Почему ты не навестишь меня?» — спрашивала она меня каждый раз, когда мы разговаривали по телефону.

«Из-за пандемии мне не разрешено никуда летать», — отвечал я.

«Чье это правило? Федеральное правительство или государство? » — непременно спросила она меня.

Я сказал ей, что это было сделано для ее собственной безопасности, что она, когда ей за девяносто лет, и у нее в анамнезе был рак легких, была особенно уязвима. Тем более, что пожары охватили Северную Калифорнию, где она жила, окутав малиновой дымкой панорамный вид на Сан-Франциско из своего дома и не давая ей совершать ежедневных долгих прогулок.

«Ого, это так плохо, не так ли?» — говорила она, иногда забывая о пандемии в одном разговоре.

Моя бабушка много лет страдала слабоумием, но это было непоследовательно. Она вспомнила, как заботиться о себе, кем был каждый член ее семьи, когда звонил, важные факты из нашей жизни и лучшие сплетни. Но она забыла о том, что запоминать не так весело: о финансах, текущих событиях, смертоносных глобальных пандемиях.

Вместо этого она целыми днями гадала, почему она такая одна, почему ее семья не навещала, как обычно, и почему сторож, помогавший ей, был в маске и прозрачном пластиковом козырьке.

«Это новый вид моды?» — спросила она меня однажды с протяжным трансатлантическим акцентом, который она приняла где-то в 1940-х и никогда не сбавляла.

За неделю до Дня благодарения и через неделю после ее 97-летия мне наконец удалось лично увидеть свою бабушку. Ее легкие наполнялись жидкостью в течение нескольких недель, и рак вернулся. Врачи наконец сказали нам, что мы можем приехать к ней.

Ее легкие собирались убить ее раньше, чем это потенциально может сделать коронавирус.

Эма О’Коннор / BuzzFeed News

Марион Бенедикт, бабушка автора.

С приближением праздничного сезона в США начался очередной всплеск COVID-19, который во многих штатах превышает зарегистрированное количество инфекций и смертей, которое мы наблюдали в начале весны. Новые ограничения охватывают страну волнами.Должностные лица общественного здравоохранения (и ваши друзья в Instagram) настоятельно призвали людей не проводить праздники ни с кем за пределами своей семьи — призыв, который проигнорировали миллионы американцев, которые приехали на День Благодарения и ужинали в помещении. Только в ноябре было выявлено более 4,1 миллиона случаев заражения и более 25 500 человек умерли от вируса.

В этом году семьи более 270 000 американцев, умерших от COVID-19, будут отмечать праздники без них, еще более остро переживая свою потерю.Сотни тысяч других людей, которые должны были сделать выбор, ехать или нет, чтобы попрощаться с умирающими близкими, тоже почувствуют эту потерю.

Когда моя мама сказала мне, что моя бабушка умирает, и спросила, хочу ли я навестить ее, моя немедленная реакция была утвердительной. Все лето я играл с перспективой полететь из Нью-Йорка в Беркли, штат Калифорния, чтобы увидеть ее, пренебрегая советами врачей, зная, что у меня осталось мало времени с ней и что в этом году я потратил много времени зря. .

Но быстро осознание всего происходящего заставило меня почувствовать себя виноватым. В течение этого года я был очень осторожен, осознавая, что мои действия прямо сейчас касаются не меня, а незнакомцев, на которых они могут повлиять. У меня не было бы времени на карантин или сдачу анализов, прежде чем сесть в самолет и увидеться с родителями. Я знал, что путешествовать было неразумно и даже эгоистично. Мне пришлось сделать тот же выбор, который люди по всей стране делают прямо сейчас: оставаться в изоляции или быть со своей семьей?

Моей маме пришлось уехать, несмотря ни на что.Она отвечала за медицинские решения моей бабушки, и у нее был целый дом, который нужно было упаковать и продать после ее смерти, помощники моей бабушки, которым нужно было выплатить выходное пособие, и другие бесконечные практические заботы. «Я должен пойти в качестве поддержки, — сказал я себе. Я понял, что если я не увижу свою бабушку перед ее смертью, я всегда буду чувствовать, что совершил что-то невероятно эгоистичное, например, утешил мою бабушку в ее последние дни. Даже если бы я знал, что на самом деле это не так, я не смог бы преодолеть это мучительное чувство вины.

Моя мама купила нам всем билеты из Ньюарка, штат Нью-Джерси, в Сан-Франциско на следующее утро. Мы прижали маски KN95 к лицу, пили воду через соломинку под масками, держались на расстоянии от всех, кто выглядел так, будто они недостаточно серьезно относятся к пандемии, и направились в район залива.

Эма О’Коннор / BuzzFeed News

Кабинет в доме Бенедикта в Беркли, Калифорния.

Почти каждый год своей жизни я проводил Рождество в доме моей бабушки, расположенном в самой крутой части холмов Беркли.

Дом казался мне чем-то из сказки, замком, спрятанным на вершине извилистой дороги, неприметной пещерой, полной сокровищ. Он сделан из темно-коричневого дерева и построен вертикально на крутом склоне холма, полы поднимаются друг на друга, как массивные ступени.Несмотря на то, что они находятся в густонаселенном районе, олени и другие дикие животные часто бродят по палубам и по небольшим садовым дорожкам, окружающим дом. Однажды, как рассказывала мне бабушка, семья лисиц поселилась рядом с ее кухней. Она сказала, что не возражала, они стали ее друзьями.

Мои дедушка и бабушка были коллекционерами, или менее великодушно, стайными крысами. Карьера моего деда в качестве антрополога означала, что он и моя бабушка много путешествовали, и куда бы они ни пошли, они собирали сокровища. Каждое Рождество, когда мы были моложе, мои бабушка и дедушка брали меня и моего старшего брата в экспедицию по дому, показывая нам новый секрет.Мой дед, умерший в 2010 году, отодвигал стул за столом, чтобы увидеть гигантского чучела журавля в стеклянном ящике, или открывал шкаф, чтобы увидеть стопки крошечных ящиков, каждый из которых был заполнен небольшими сокровищами; серебряный монокль, резная деревянная рыба из Японии, старые блестящие медали, которые мне показались пиратскими дублонами. Он открывал шкаф и обнаруживал гигантские метательные ножи, мачете и старинные дуэльные пистолеты. Нашим родителям это понравилось.

Моя бабушка, напротив, коллекционировала драгоценности.Когда я был моложе, она не говорила мне, где спрятаны ее сокровища, а запиралась в своем кабинете, кричала мне, чтобы я не входила, и появлялась с самым красивым украшением, которое я когда-либо видел; эмалированное колье в виде змеи, которое скользило вокруг ее шеи, медальон с крошечной сценой званого обеда в стиле Антуанетты. Когда я стал старше — или, на самом деле, когда она стала старше — она ​​начала делиться со мной своими тайными укрытиями. После нескольких бокалов вина она с огоньком в глазах манила меня и снимала с полки книгу, открывая ее и обнаруживая, что она выдолбила ее и наполнила драгоценностями.

В рождественское утро, после того как мы с братом прыгнули на пол над спальней, где спали наши родители, чтобы бесцеремонно разбудить их, мы иногда находили некоторые из менее хрупких сокровищ, завернутые в красочную папиросную бумагу и ленты, и клали под деревом, наши имена написаны на них курсивом.


Когда моя мама и я приехали в Беркли, болезненная бюрократия этой глобальной трагедии начала действовать.

В больнице заявили, что допускают только одного человека для посещения. Не по одному — всего по одному, все время там моя бабушка была пациентом. У моей матери есть сестра, которая прилетела из Коннектикута — должны ли они решать, кто из них должен увидеть свою мать на смертном одре? Не зря ли я пошел на этот эгоистичный риск?

Но врачи не были уверены, сколько времени займет моя бабушка, чтобы умереть, часы или недели, и казалось, они могли бы отпустить мою бабушку домой, чтобы она умерла в морфиновой дымке, в окружении своих вещей, на природе. и вид ей очень понравился.Но и они не могли.

Я попытался записаться на тест на COVID, как только мы приземлились, чтобы перестать носить маску с родителями и обнять маму так, как ей было нужно. Но с приближением праздников получить доступ к тестам повсюду становилось все труднее, и нигде, где я искал, не было назначений на несколько недель.

Хотя дом большой и достаточно просторный, чтобы выдержать дистанцию, было странно находиться там без бабушки. Я все ожидал, что она вылезет из своего кабинета, где она привыкла спать в последние годы жизни, чтобы ей не пришлось подниматься по маленькой крутой винтовой лестнице в свою спальню.Я почти слышал ее голос, спрашивающий меня, с кем я сейчас встречаюсь, нравится ли мне моя работа.

Вместо этого я сидел один в ее холодной кухне с шиферным полом, пока мама ехала в больницу, часами нажимая «обновить» на экране, пытаясь записаться на экспресс-тест на COVID-19.

Ко второму утру, когда я был в Беркли, позвонили врачи и сказали, что моей бабушке стало хуже. Они решили сделать исключение из своего правила об одном посетителе, чтобы я мог прийти попрощаться.Они занесли мое имя в список у дверей больницы, как будто я собирался в какой-то эксклюзивный ночной клуб. Они даже меня прочесали.

В больнице я дал маме перерыв на пару часов и занял ее место рядом с моей бабушкой, съежившейся на больничной койке. Медсестры сказали, что она не открывала глаза весь день, но после того, как моя мама ушла, она наконец открыла. Похоже, она меня не узнала. Я на мгновение снял маску, и ее маленькие голубые глаза без ресниц смягчились. Она схватила мою руку и сжала ее на удивление сильно, снова и снова повторяя: «Спасибо, спасибо».Затем она снова заснула.


Последний раз я видел мою бабушку год назад, когда вся семья праздновала Рождество в ее доме. У моего брата сейчас 5-летний сын, и мы показывали ему все сокровища, давая ему те же ощущения в том доме, который мы так любили в детстве.

Моя бабушка всегда была очень независимой и совершенно нетерпимой к младенчеству, снисхождению или жалости — черту, которую унаследовали мы с мамой.Но из-за этого было трудно заботиться о ней в старости, указывать ей на то, что ее память могла ускользать. В этот последний визит деменция моей бабушки была в особенно тяжелом состоянии, особенно после того, как она съела слишком много ее любимого шардоне.

Однажды, когда я сидел со своим племянником на коленях, она повернулась ко мне и спросила: «Это твой сын?» И после ошеломленного молчания добавила: «Извини, я не знаю, кто ты».

Я решил, что этот рождественский визит будет хорошим временем, чтобы сказать ей, что я встречаюсь с женщинами.Однажды вечером после ужина я пошел к ней в кабинет.

«О, Эма!» Она ответила с волнением, протянув руки вверх в драматическом жесте празднования. «Это замечательно, я так рада за тебя».

Она рассказала мне, что всегда думала о том, чтобы стать лесбиянкой, но никогда не поступала так. По ее словам, когда она писала рецензии на книги для журнала в Сан-Франциско в начале 1980-х годов — часть ее жизни, о которой я не знал, — все ее подруги были лесбиянками.

Она сказала, что все они носили эти красивые сшитые на заказ черные шелковые костюмы и белые галстуки, которые она «страстно желала», и потягивали мартини в тайных лесбийских барах после работы, обсуждая искусство и литературу. Она сказала мне, что они «могущественны, эти педики», растянув слово на три слога, «и намного веселее, чем кто-либо другой из тех, кого я знала». Она рассказала мне, что она особенно сблизилась с одной женщиной, и они часто вместе выпивали и ходили на вечеринки.

«Эма, это было ужасно с моей стороны?» — очень серьезно спросила она, схватив меня за руку и глядя мне в глаза.«Я ее повел? Это было жестоко? (У моего дедушки были романы на протяжении всего их брака, но, насколько мы знаем, она никогда не сбивалась с пути.) Я сказал ей, что не думаю, что это было ужасно, хотя тогда все было иначе, я не мог быть уверен. Не мне было говорить.

«Я всегда ужасно чувствовала это», — сказала она, снова усаживаясь на свое обычное место на диване-кровати и кладя руки на книгу, которую читала. «Во всяком случае», — сказала она, отмахиваясь от воспоминаний, как будто это была муха. «Я очень тебя люблю.Тебя ждет очень интересная жизнь ».

Эма О’Коннор / BuzzFeed News

Бабушка автора.

Моя бабушка умерла ночью , через несколько часов после того, как моя тетя пришла попрощаться.

В дни после смерти моей бабушки, в дни, предшествующие Дню Благодарения, мы с родителями оставались на другом этаже дома, чем мои тетка и дядя, всегда в масках, находясь в одной комнате, оставляя окна широко открытыми, и изо всех сил стараясь держаться на расстоянии.Моя тетя и моя мать не виделись около десяти лет, несмотря на то, что оба жили на Восточном побережье. До настоящего времени.

«Я бы хотела, чтобы мы могли просто обнять друг друга», — повторяла тетя. Но мы застряли в шести футах друг от друга, и мы могли показать свои эмоции только через маски, глазами.

Вместо этого мы приступили к работе. Мы целыми днями обыскивали дом сверху донизу, вытаскивая каждый ящик, карман, кусок смятой ткани, пытаясь найти что-нибудь ценное, что нельзя выбрасывать. Мы вытащили секретные сейфы под половицами и открыли книги, которые могли содержать озорные намеки: «Остров сокровищ », «Касание Мидаса» .

В последние несколько лет жизни моей бабушки некоторые из многих вещей в ее доме начали исчезать: картины, украшения, даже некоторые из пистолетов моего деда. Она спала большую часть дня и оставляла свет в доме выключенным (а иногда и не запирающими двери), создавая впечатление, будто никого нет дома. К тому же она была в основном глухой и не могла слышать, как люди копошатся.

Однажды, когда я был в гостях, я проснулся от тяжелых шагов, бегущих по крыше надо мной. В другой раз я пошел на кухню за водой и поклялся, что увидел на крыльце кого-то, исчезающего в тени.

В ее доме все еще было полно вещей, но гораздо больше, чем мы думали. Сначала это было весело, маленькие красивые вещи навевали воспоминания, но вскоре это стало утомительно. Было так много всякого хлама: каждая рождественская открытка, которую они получали в 1993 году, 10 одинаковых черных брюк для отдыха, около 20 пар ножниц. Комната за комнатой, категория за категорией, мы все это раскладывали, пытаясь решить, что с этим делать: оставить, продать, подарить, выбросить.

Ритуал — одна из главных вещей, которые отняла у нас эта пандемия.Для многих праздники — это возвращение в дом, в котором мы детство, показ нашим детям или партнерам, какой была наша жизнь до того, как они были рядом, встречи с теми, кто еще жив, пережить воспоминания через традиции. Даже если вы не пережили смерти в семье, потерять эти воссоединения все равно тяжело. Настолько сложно, что многие люди продолжают рисковать своей жизнью и жизнями членов своей семьи, чтобы все еще иметь такую ​​версию.

Какая-то часть моей семьи была достаточно удачливой или глупой, чтобы находиться в одном и том же месте все это время, хотя ситуация не давала много времени для воспоминаний.Мой брат не смог присоединиться к нам. Поскольку в Нью-Йорке школы закрыли из-за всплеска коронавируса, он застрял в роли родителя-учителя-няни-артиста-айтишника для своего 5-летнего ребенка. Мы без него продолжили праздничную традицию охоты за сокровищами дедушки и бабушки.

После того, как я уехал, моя мать и тетя устроили бесцеремонное захоронение праха моей бабушки. Наконец они обнялись и заплакали.

Но для меня перебирать вещи моих бабушек и дедушек было ритуалом.И сделать это в последний раз было для меня самым близким к похоронам. ●

«Любимая бабушка» Барака Обамы умерла в Кении в возрасте 99 лет | Барак Обама

Падчерица Барака Обамы, которую многие ласково называли мамой Сарой, умерла в Кении в возрасте 99 лет.

Сара Обама была третьей женой деда по отцовской линии бывшего президента Хусейна Оньянго Обамы. Она умерла рано утром в понедельник в больнице в западном городе Кисуму после непродолжительной болезни, сообщила газета Daily Nation, заявив, что ее смерть не была связана с Covid-19.

В своем заявлении Барак Обама сказал: «Моя семья и я оплакиваем потерю нашей любимой бабушки, Сары Огвел Оньянго Обамы, которую многие ласково называют« мама Сара », но мы знаем как« Дэни »или бабушка. Мы будем очень по ней скучать, но будем с благодарностью отмечать ее долгую и замечательную жизнь ».

Она стала знаменитостью сразу после того, как ее приемный внук посетил Кению в 2006 году, за два года до того, как он был избран на свой первый срок в Белом доме, и когда он еще был сенатором США от штата Иллинойс.

Как мама Сара, она была известна поколениям кенийцев своей общественной активностью, в основном сосредоточенной на проблемах детей и семьи. The Guardian познакомилась с ней в 2012 году во время поездки в Кению по международному проекту отчетности по репродуктивному здоровью.

Сара Обама, мусульманка, родилась в 1922 году в семье коренного народа луо в западной Кении. Как сообщает AFP, она десятилетиями возглавляла фонд по обучению девочек и сирот, несмотря на то, что не могла читать сама. У местных школьников она пользовалась популярностью из-за того, что подавала горячую кашу и пончики.

Моя семья и я скорбим о потере нашей любимой бабушки, Сары Огвел Оньянго Обамы, которую многие ласково называют «мама Сара», но которую мы знаем как «Дэни» или бабушка. Нам будет очень ее не хватать, но мы с благодарностью отметим ее долгую и замечательную жизнь. pic.twitter.com/avDY4f1PVu

— Барак Обама (@BarackObama) 29 марта 2021 г.

Барак Обама совершил еще две громкие поездки в Кению, одну в 2015 году, когда он стал первым действующим президентом США, который посетил его, встретившись с Сарой Обамой и другими членами семьи в Найроби.

Другая поездка произошла в 2018 году, когда он покинул офис. Он посетил деревню, где родился его отец, и в шутку извинился, что не вернулся навестить бабушку раньше, потому что Air Force One слишком велика, чтобы приземлиться на ее местном аэродроме.

Сара Обама присутствовала на инаугурации своего внука в Вашингтоне в январе 2009 года, подарив ему мухобойку из Кении как символ власти. Она также яростно защищала его от атак правых, подпитываемых ложью Дональда Трампа о том, что Обама родился в Кении и вырос как мусульманин.

Ухуру Кениата, президент Кении, почтил память Сары Обама в Twitter.

«Кончина мамы Сары — большой удар для нашей страны», — написал он. «Мы потеряли сильную, добродетельную женщину. Матриарх, который скрепил семью Обамы и был символом семейных ценностей ».

Бабушка Барака Обамы Мама Сара Оньянго Умерла Обама

  • По имеющимся данным, бабушка Барака Обамы умерла.
  • Саре Оньянго Обаме, благотворителю, было 99 лет.
  • Мама Сара обрела национальную известность в Кении после избрания президентом Барака Обамы в 2008 году.
Идет загрузка.

По сообщениям, сводная бабушка бывшего президента Барака Обамы Сара Оньянго Обама скончалась в больнице в Кении в возрасте 99 лет.

Известная как Мама Сара, она скончалась рано в понедельник в больнице города Кисуму на западе Кении, сообщила газете Daily Nation ее дочь Марсат Оньянго.

Представитель семьи сообщил Би-би-си, что она болела неделю, но умерла не от COVID-19.

Мама Сара приобрела национальную известность в Кении после избрания Барака Обамы президентом в 2008 году. Туристы посещали Когело, деревню, где она жила, и часто стучали в ее дверь.

Она использовала свою известность для продвижения образования и благотворительности, основав Фонд Мамы Сары Обамы для обеспечения питания и образования сирот, сообщает France24.

Она была третьей женой деда Барака Обамы.

В заявлении в Твиттере президент Кении Ухуру Кеньятта сказал: «Кончина мамы Сары — большой удар для нашей страны. Мы потеряли сильную, добродетельную женщину. Матриарх, который держал семью Обамы и был Икона семейных ценностей ».

— Государственный дом Кении (@StateHouseKenya) 29 марта 2021 г.

Представитель семьи сказал, что ее похоронят во вторник, сообщает Daily Nation.

В Кении умерла мама Сара, бывшая сводная бабушка президента Обамы: NPR

Сара Обама держит фотографию своего внука Барака Обамы в Когело, Кения, в ожидании результатов праймериз в Супер вторник в феврале.2008. Она умерла в понедельник после непродолжительной болезни, и ее вспоминают как любимого матриарха и филантропа. Паула Бронштейн / Getty Images скрыть подпись

переключить подпись Паула Бронштейн / Getty Images

Сара Обама держит фотографию своего внука, Барака Обамы в Когело, Кения, в ожидании результатов праймериз в Супер вторник в феврале.2008. Она умерла в понедельник после непродолжительной болезни, и ее вспоминают как любимого матриарха и филантропа.

Паула Бронштейн / Getty Images

Приносят дань уважения Саре Обаме, филантропу и сводной бабушке бывшего президента США Барака Обамы.

Президент Кении Ухуру Кеньятта заявил в своем заявлении, что Сара Обама скончалась в понедельник во время лечения в больнице в портовом городе Кисуму.Он сказал, что ей 99 лет, хотя Ассошиэйтед Пресс сообщает, что она была «как минимум» этого возраста. Губернатор Кисуму Аньян Нионго сказала, что она умерла после непродолжительной болезни.

Матриарх семьи Обамы, которая была широко известна как «мама Сара», была любимой фигурой, которая большую часть своей жизни провела пропаганду образования для детей-сирот и девочек. Кеньятта сказала, что ее будут помнить за ее благотворительную деятельность и проекты по развитию сообществ, которые она возглавляла в своей родной деревне Когело.

«Кончина мамы Сары — большой удар для нашей страны», — сказал Кеньятта.«Мы потеряли сильную, добродетельную женщину. Матриарх, который держал семью Обамы и был символом семейных ценностей».

Нионго назвал ее «образцом для подражания» и «материнской фигурой», которая помогла собрать деньги на оплату школьных сборов для сирот и других уязвимых детей, а также поддержала многих вдов.

Она была второй женой деда президента, сообщает AP, и помогала воспитывать его отца, Барака Обаму-старшего. Семья является частью кенийской этнической группы луо, и, по данным The New York Times, она говорила на луо и немного суахили. .

Президент Обама назвал ее «бабушкой» в своих мемуарах « снов моего отца» , сообщает AP. Он написал о встрече с ней во время визита в Кению в 1988 году и описал, как их отношения, изначально неудобные из-за проблем с общением, «переросли в теплые узы».

Он посетил ее в Кении в качестве сенатора в 2006 году, и она присутствовала на его первой инаугурации в качестве президента в 2009 году. Он также встретился с ней во время поездки в 2015 году в его родовой дом, став первым сидящим U.Президент С. посетит Кению — и снова в 2018 году.

«Моя семья и я оплакиваем потерю нашей любимой бабушки, Сары Огвел Оньянго Обамы, которую многие ласково называют« Мама Сара », но мы знаем как« Дани » или бабушка », — написал в понедельник бывший президент в Твиттере вместе с фотографией их двоих. «Нам будет очень ее не хватать, но мы с благодарностью отметим ее долгую и замечательную жизнь».

Моя семья и я оплакиваем потерю нашей любимой бабушки, Сары Огвел Оньянго Обамы, которую многие ласково называют «мама Сара», но которую мы знаем как «Дэни» или бабушка.Нам будет очень ее не хватать, но мы с благодарностью отметим ее долгую и замечательную жизнь. pic.twitter.com/avDY4f1PVu

— Барак Обама (@BarackObama) 29 марта 2021 г.

Сводная сестра президента Аума Обама, общественный деятель, работающая в Кении и Германии, оплакивала потерю своей бабушки в твите, описывая ее как самого важного человека в ее жизни, а также как «мое вдохновение, мой рок, моя зона комфорта, мое безопасное пространство «.

В интервью NPR в 2014 году Сара Обама сказала через переводчика, что сама никогда не ходила в школу, поскольку в то время женщинам было труднее получить образование.В том же году она сказала AP, что не хочет, чтобы ее дети были неграмотными, и вспомнила, как каждый день катала на велосипеде отца президента за шесть миль до школы.

Позже она обратила свое внимание на то, чтобы помогать другим детям, особенно девочкам и сиротам, получить образование, которого она не могла. Она сказала NPR, что поощряла их ходить в школу, «чтобы цикл бедности мог закончиться», и что она иногда использовала своего внука как пример дверей, которые может открыть образование.

Ее работа не ограничивалась поощрением, поскольку она мобилизовала средства на оплату учебы и часто приютила детей-сирот в своем доме.

«Я помогаю сиротам и вдовам, особенно молодым девушкам, осиротевшим от родителей, умерших от ВИЧ», — сказала она. «Я сейчас их единственный родитель, поэтому помогаю им оплачивать школьные сборы, а также доставляю им все необходимое, например, гигиенические полотенца, книги, предметы первой необходимости, такие как карандаш, школьную форму. Это то, что я делаю».

По данным New York Times, в 2010 году она создала Фонд Мамы Сары Обамы, чтобы собрать деньги на строительство учебного городка в своей деревне и спонсировать стипендии для кенийской молодежи.

В 2014 году она получила Премию пионера образования в Организации Объединенных Наций в рамках Дня женского предпринимательства. На странице на веб-сайте премии говорилось, что она «убита горем, увидев детей, оставшихся без родителей в ее стране … борясь с эпидемией СПИДа за последние три десятилетия» и «неустанно работала с лидерами сообществ, чтобы удовлетворить насущные потребности этих сирот. . »

В том году она рассказала NPR, что многие дети, которым она помогала обучать, в конечном итоге поступили в высшие учебные заведения, такие как университет Найроби, университет Мои и университет Бондо.

«Это сироты, которым я помогла оплатить их школьные проездные, и теперь мне приятно видеть их в университетах, которые собираются закончить учебу», — сказала она.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *